Когда Ананд Хан присоединился к ним, путники не удивились.
— Я хотел бы выяснить только одно: как саб узнал, что там есть тело? — начал полицейский, положив бамбуковую палку на плечо, как карабин.
Прем Лал нехотя взглянул на него большими черными глазами с припухшими веками. Только теперь Ананд Хан заметил, что заминдар за последнее время сильно постарел и на лице его лежит печать страдания.
— Он две недели не давал мне спать… Я и постился, и молился, но он не отходил от меня ни на шаг. Как только солнце заходило, он сразу появлялся…
— А как он выглядел?
— Его не было видно, только слышно… Он дышал у меня за спиной, хватал воздух, как после долгого бега… Дыхание хриплое. Иногда он оставлял меня в покое, потом снова хрипел так громко, что я в темноте даже протягивал руку, чтобы дотронуться до него. Я ложился и закрывал уши руками, но он протискивался под ладонь и шумел, как море в раковине.
— Это невозможно, — возмутился полицейский, — иллюзии, сонный бред… Может быть, собака забралась под кровать… Ведь должно же быть какое-то разумное объяснение.
— Он ждет сожжения… Я раздумывал, в чем я виноват… Моя вина только в одном. Он сердится, что лежит там, брошенный…
— Где? Если саб видел, то надо было прежде всего сообщить на полицейский пост.
— Но я не видел, — возмутился Прем Лал, — я только знаю, что он должен быть там…
Дальше начинались колючие заросли и пучки трехметровой слоновой травы. Задевая друг друга, шелестели длинные стебли, с пушистых фиолетовых султанов осыпались семена. В кустах шумел ветер. Все сошли на тропинку, ведущую к холму, где желтело несколько пальм, раскинувших грязные и поломанные веера листьев. Сквозь чащу виднелись стены полуразвалившейся часовенки, в закопченной нише светилась вымазанная краской неуклюжая статуя бога обезьян.
— Сначала нарубим дров или будем искать покойника? — спросил крестьянин, пробуя пальцем острие топора.
— Можете сразу приниматься за рубку, — сказал старый индиец.
Но дровосеки лазили по кустам, приседали, заглядывая в тернистые туннели.
— Что-то кажется мне, что мы его не найдем…
Однако, не желая лишиться заработка, они принялись рубить кряжистые кривые стволы и стаскивать в одно место ощетинившиеся длинными колючками ветки. Постепенно на полянке перед храмом вырастала груда дров.
Полицейский сидел задумавшись, подперев рукой подбородок. Этот человек вышел из народа и, несмотря на дрессировку, был склонен верить наитиям. Глухие удары эхом отдавались в нише алтаря, дровосек охал, замахиваясь топором. Припекало солнце, и полицейским овладела дремота. Он уже начал жалеть, что решился уйти со своего наблюдательного поста под манговым деревом, когда услышал громкий крик:
— Он здесь! Идите скорее…
В первую минуту Ананд Хан не мог сообразить, откуда несутся крики. Он обошел потрескавшиеся стены, на засохшей траве был отчетливо виден след, слегка стершийся от протащенной по земле ветки.
— Сюда! Здесь внизу.
Полицейский пробрался через кусты, съезжая вниз по осыпи. Старый крестьянин, присев на корточки, отодвинул топориком надрубленный куст. В углублении, вытоптанном гиенами, в лохмотьях черного городского пиджака были видны обглоданные ребра. Между камнями закатился вылизанный дочиста шар черепа. Таз и ноги так и не нашли, хотя обшарили всю чащу на откосе.
— Ну, нечего тянуть, — произнес Прем Лал, наклоняясь к черепу, — берите это.
Полицейский искал какой-нибудь след. Крестьяне без всякого отвращения подобрали кости. Из лохмотьев пиджака посыпались оранжевые жуки, разнося запах гнили, потом они раскрывали крылья и улетали в сияющее небо.
И тогда из-под ребер прямо под ноги полицейскому выкатился маленький блестящий предмет. Ананд Хан поднял его, положил на ладонь и стал рассматривать. Это была никелированная пуля от браунинга.
Тогда он сурово произнес:
— Во имя закона запрещаю разжигать костер. Этого человека убили…
Все собрались около храма и присели на корточки в кружок, Прем Лал — немного в стороне от обоих дровосеков, которые сидели, опершись на топорища. Собственно говоря, это не было следствием, потому что старый бабу рассказывал охотно и пространно.
— Он, — бабу указал пальцем на лежавшие в траве кости, — приходил ко мне каждый вечер и дышал. Как только солнце садилось, он появлялся за моей спиной. Я чувствовал его дыхание у левого уха. И я подумал тогда: «Он напоминает мне, чтобы его тело сожгли, как того требует обычай…» Чем больше я об этом думал, тем настойчивее он становился. Он не давал мне уснуть.
Было тихо, и лишь стрекотание кузнечиков нарушало эту тишину. Лохмотья одежды и грязные, наполовину обглоданные ребра выглядели совсем невинно.
— Но почему он пришел не ко мне, а к вам, Прем Лал? — спросил полицейский. — С такими делами он должен был бы обратиться на пост.
Солнце припекало, в листьях шелестели ящерицы.
— Прем Лал — брамин… Все знают, что он набожен, — сказал наконец худой дровосек.
— Я тоже жгу благовония и читаю матрамы. Если он выбрал его, то не из-за набожности, — разумно возразил полицейский, — он, должно быть, знал его.
— Да, это правда. Хотя я и не знаю, как его зовут, но две недели назад я встретил его на этой дороге, когда возвращался из города. Я ехал на тонге, а он шел от станции в черном пиджаке и дхоти, заслоняясь от солнца большим зонтом. За ним шагал крестьянин из соседнего села, который нес на палке его чемодан. Когда я подъехал, мы разговорились. Дорога шла в гору, и волы еле ползли. Этот человек из города был представителем большой фирмы, скупающей хлопок. Он заключал контракты сразу же после осмотра полей, время перед уборкой — самая лучшая пора. На селе худо, и цены падают. Конечно, платил он только аванс. А крестьянин как раз возвращался с работ. Он часто менял хозяев, платил посредникам, что скопил, то проел, не повезло ему… Купец хвалился своим богатством, говорил, что может купить все окрестности, что урожаи до самого горизонта будут принадлежать ему… Когда есть деньги, чтобы терпеливо ждать, всегда придет оказия. И каждая рупия умножится пятикратно. На это крестьянин вставил, что есть люди без денег и терпения, а собирают они стократный урожай — дакойты. Начался разговор о нападениях и разграбленных хозяйствах. Крестьянин вспомнил о джунглях, через которые проходила дорога. Купец сильно забеспокоился. У него было при себе много денег. «Это нехорошо, — сказал крестьянин, — если нас захватят врасплох, ты можешь лишиться денег…» Тогда купец достал из кармана маленький черный револьвер. «Это ужасно, мы погибли! — закричал крестьянин. — Деньги могут забрать, но зато сохранят жизнь. Как только ты вытащишь оружие, нас наверняка убьют…» Тогда купец стал просить меня, чтобы я спрятал под возом его бумажник, завернутый в шелковый платок, а крестьянин должен был сунуть револьвер за пояс и прикрыть его складками дхоти, ведь такого бедняка никто не станет обыскивать. Подъем уже закончился, и наши волы прибавили шагу. Тогда я пригласил попутчиков сесть на воз.
Купец уже что-то предчувствовал, он льнул ко мне и обещал десять рупий, если только я довезу его невредимым. У нас в округе уже давно не было нападений, я пытался успокоить его, но он мне не верил. Когда мы подъехали сюда, к лесу, я должен был дать волам отдышаться, они сильно измучились. А купец забеспокоился еще больше. Тогда крестьянин показал на стены святыни и предложил: «Пойдем попросим Ханумана, чтобы он охранил нас… Помолимся, раз уж все равно остановились». Ну и они пошли по тропинке под гору. Купец впереди, а крестьянин за ним. Я остался на тенге один, задремал. Вдруг я услышал треск в кустах, как будто кто-то сломал ветку, не громче. Сразу же после этого подошел крестьянин, облокотился о телегу и долго пристально смотрел на меня. Я спросил:
«Где купец?»
«Умер. Его укусила кобра».
«А что это был за шум?» — спросил я, охваченный тревогой.
«Я стрелял», — и он вытащил из-под рубашки револьвер.
«И ты попал? Ты умеешь стрелять?»
«Попал, для этого не надо умения».
«Это ужасно, — прошептал я, — только что он был с нами, и уже его нет…»
«Такова уж его судьба. Смерть поджидала его у входа в святыню. Он шел первым и разбудил ее».
Крестьянин забрался под воз и начал там шарить.
«Отдавай деньги! — закричал он, вылезая с револьвером в руке. — Куда ты спрятал деньги? Воспользовался тем, что мы ушли, и забрал их себе?»
«Я не слезал с воза. Клянусь тебе! Хочешь — перетряхни мою одежду».
«Наверняка их при тебе нет. Я не дурак. Ты спрятал их в кустах или под камнем. Потом вернешься сюда и заберешь».
— Неужели там не было денег? — удивился полицейский.
— Были, но очень мало, поэтому он так и злился. Купец слишком уж похвалялся перед нами. Тот дакойта хотел меня запугать… А может, еще не знал, убить меня или нет, если я буду молчать. Может, он думал, что и у меня есть деньги, свои, и я ему их отдам…
«Может быть, деньги выпали из-под доски, — сказал я ему, — и рассыпались по дороге, когда мы съезжали с горы».
«Так пойдем искать».
Но я боялся идти с ним и судорожно держался за тонгу. Пусть убивает, волы с телом сами дойдут до дома, хоть похоронят меня по-человечески…
Хотя он ухватился за меня и кричал: «Слазь, ищи. Чтобы ты мне их нашел» — он, вероятно, все-таки знал, что денег, кроме тех, которые он вынул из платка под возом и сунул себе за дхоти, больше не было, и он не отступал от меня ни на шаг.
«Что будем делать теперь, Прем Лал, что будет с тобой, бабу? — издевался он, — Все знают, что у него были деньги, а теперь он мертв, и его денег нет. Меня заберут, и я скажу всю правду: это тебе доверил он их спрятать… Что мне сделают? Я могу и посидеть. По крайней мере мне есть дадут. Но ты, господин?»
«Лучше всего сказать, что мы его не встречали, что мы его и не видели», — выкручивался я. Мне показалось, что именно это он и хотел услышать от меня.
«Едем, — заторопил он меня, — вот тебе, Прем Лал, десять рупий за то, что ты подвез его… Он ведь хотел тебе заплатить… Бери, — угрожал он, — тогда я буду уверен, что ты сохранишь тайну…»