По окружной дороге подъезжали тонги, нагруженные камышом, палками, обрезками досок, кусками погнутой жести, которую тут же выравнивали несколькими ударами камней.
На этой окраине уже появились и вездесущие торговцы овощами и фруктами, напевно расхваливавшие свой товар. Под тенью растянутого на двух палках полотна уселся слепой прорицатель. Он выбрасывал из медной кружки камни и кости, касался их кончиками пальцев, предсказывая будущее сидевшим вокруг него на корточках беднякам.
Среди работающих сновали голые ребятишки, для которых этот переезд был занятной игрой. Маленькие девочки вместо кукол таскали младенцев, совали им в рот куски сахарного тростника, очистив его зубами. Свистела дудка фокусника, тихо напевали мужчины, утаптывавшие глиняное месиво.
Вдруг на холме показался полицейский джип. Рядом с водителем стоял сержант с жестяным рупором и кричал: «Вас обманули! Это место не предназначено для строительства! Вы должны сейчас же убраться отсюда!»
Люди затихли, умолк стук молотков… Черные худые фигуры, закутанные в белые платки, потянулись за медленно ползущей полицейской машиной.
— Мы отсюда не уйдем! — кричали они, — Лучше сразу убейте нас!
Когда полицейский обращал рупор в их сторону, суматоха стихала. Все ждали какого-нибудь ответа, указания, что они должны сделать, чтобы остаться здесь, на этих выжженных солнцем камнях, до сих пор никому не нужных. Но голос неизменно гудел:
— Вас обманули. Город не разрешает занимать эту землю.
Какой-то человек, укрытый одеялом, из которого торчали клочья ваты, поднялся с земли.
— Дайте мне спокойно умереть! — завопил он. Я никуда отсюда не уйду!
— Это ему разрешат, — с горечью произнес Гуру, — только пусть он не становится жителем Дели.
Горизонт затягивался, заплывал мглой. Я открытым ртом хватал воздух с привкусом металла.
Первые порывы ветра поднимали клубы пыли, закручивали столбы соломы и засохшей травы, гнули хилые строения, валили жерди, укрепленные камнями. На ветру захлопали латаные полотнища, взлетели клочья бумаги. Все толпой бросились спасать имущество.
— Что с ними будет? — спросил я.
— Ничего. Так же как пришли, расселились, так и снова схлынут в город, будут ночевать на тротуарах, нищенствовать, умирать с голоду… Это не первая попытка. И не последняя. Они будут повторять ее, пока однажды им не уступят.
Мы спустились к машине. Ветер набирал силу и до боли сек горстями песка. Несмотря на гром, ни одна капля не упала на сожженную землю.
— Разве никто не занимается этими людьми?
— Есть человек, который посвятил им жизнь — Виноба Баве.
Вести машину становилось все труднее. Навстречу хлестал гравий, неслись тучи пыли. Временами я ничего не мог различить вокруг и ощущал на руле напор ветра, машина плясала.
— Я очень хотел бы познакомиться с ним.
— Он постоянно в движении, путешествует по Индии пешком. Но если ты действительно этого очень хочешь, то, наверное, встретишь его.
— Ты должен рассказать мне о нем…
Я поставил машину в гараж. Ветер с грохотом бил и опущенные жалюзи. Согнувшись, я вбежал на веранду. С сухим шелестом с листьев осыпался песок. Нью-Дели окружен пустыней, километры белейшего песка, насыпанного ровными дюнами, который искрится на солнце. Это остатки древнего русла Ганга. Путь через пустыню обозначен вехами и выложен дырчатыми железными плитами. Достаточно минуты невнимания — и колеса машины съезжают в песок, увязая по ступицу. Огромные грузовики с горой мешков, угрожающе крепясь, медленно движутся по дороге. Грузом тут бывает и песок. Семьи, у которых нет средств на паломничество в Бенарес, чтобы опустить там пепел умерших в воды реки бога, всыпают в урны горсть песка с ее бывшего дна. Это гарантирует особое благоволение на дороге воплощений. Умерших и песка всегда хватает, доставка выгодна, поэтому огромные грузовики с высокими бортами, наклоняясь и скрипя, постоянно двигаются по железной тропинке.
Там, в пустыне, рождается ветер. Раскаленный солнечным жаром воздух взмывает в небо и, всасывая песок, скручивается в воронки, образует ряды белых шумящих столбов. Тучи пыли поднимаются высоко в небо и заслоняют солнце. Оно светится в рыжем радужном ореоле, а внизу разражается буря. Раздаются удары грома, и раскаленный песок сечет листья.
Мы с моим Гуру уселись в креслах. Каждый глоток крепкого чая доставлял нам огромное наслаждение. Мы чувствовали, как напиток растекается внутри нас, впитываясь в иссушенное тело.
Я прополоскал рот и нос, но все еще чувствовал глинистый вкус пыли, а зерна песка скрипели у меня на зубах и, въевшись в кожу, раздражали пальцы. Стоило только резко наклонить голову, как на стеклянный низкий столик со стуком сыпались песчинки.
— Черт побери, — бормотал я, глядя на мрачнеющее небо, — как закрутило… Бедные птицы, этот ветер сечет и иссушает их тело. Теперь я понимаю, почему они с утра собирались в стаи и искали убежища в развалинах.
— Бедные люди, — произнес Гуру, — у них нет инстинкта, который предостерег бы их… Там, на голых холмах, должно быть, здорово хлещет.
— Ты собирался рассказать мне о человеке, который как раз занимается людьми.
— Виноба Баве ныне шестьдесят пять лет. Жилистый старик, который, несмотря на аскетизм, посты и приступы малярии, еще может каждый день отмахать миль четырнадцать. Он пешком путешествует от села к селу и теперь находится на половине третьего круга по Индии.
Его считают учеником и последователем Ганди. У него есть сорок фанатически преданных учеников, которых он посылает распространять свое учение. Раз в год они возвращаются к нему, чтобы отчитаться и получить советы. Хотя через его руки проходят огромные суммы денег, он нищ. Деньги Виноба использует для публикации, распространения своих идей и помощи в практической реализации указаний. Себе он не оставляет ничего. Часто у него не бывает даже порции риса на день грядущий. Несколько книжек, тетради, перо, два одеяла, москитная сетка и дхоти сельской выделки — вот все, чем он обладает. Для одних, особенно для богатых, он маньяк, назойливый безумец; для бедных же, а их сотни миллионов, он воплощение милосердия, святой. Его действия — плод удивительной мешанины мистики и практичности, созерцательности и деятельности, которая уже облегчила существование десяткам тысяч крестьян.
Не забывай, что у нас семьдесят процентов населения не имеет постоянного, обеспеченного минимума пропитания, или попросту недоедает, а часто периодически голодает. Это обусловлено двумя причинами: нехваткой земли и нехваткой воды. Виноба Баве старается всех наделить землей и водой, остальное зависит уже от труда.
— В чем же состоит его деятельность?
— Он добивается милосердия. Просто требует, чтобы помещики часть земли добровольно отдавали безземельным. Он создал два великих движения — «будан» и «грамдан».
— Постой… Но какой владелец захочет отдать что-кИбо добровольно? Это же чистая утопия.
— Ты забываешь, что тут Индия, а Виноба Баве с читается святым. Знаешь, что такое «семейная община»? У нас имущество никогда не делят, чтобы не дробить его. Наследники не забирают своей доли, а нс дут дело или возделывают землю совместно под руководством самого способного, который умелыми операциями может приумножить состояние. Таким образом, старики и артисты, то есть те, кто не смог бы наработать на жизнь, имеют в семье обеспеченный минимум…
Ну, не смейся… Поговори с художниками, с поэтами… У нас не принято покупать картины. Те, у которых уже есть потребность в обладании произведениями искусства, покупают европейских мастеров, снобизм силен… Книги в основном нужно издавать за свой счет. Читателей мало, поэтому расходится одна-две тысячи экземпляров… Слава приходит благодаря английским переводам, тогда книжка становится популярной по всей Индии. Чтобы позволить себе писать, надо быть состоятельным.
— И что же здесь общего?
— Сейчас… Сначала Виноба Баве просил землю, добивался милосердия к беднякам. Он обладает личным обаянием, фанатической силой убеждения. Ему отдавали земли, преимущественно пустоши. Однако для возделывания земли нужны мотыги, плуги, вода и рабочий скот. Голодные оказывались на выжженной земле, которую нечем было возделывать и засевать. Они чувствовали себя почти обманутыми… Ну, у них была эта земля, а чем ее вспахать? Ногтями? И орошать потом? На первую помощь денег не хватало.
Тогда Виноба Баве использовал традиционную форму семейного единства. «Хотите иметь в семье святого? Хорошо, я стану членом вашей семьи, мой добрый богач, но ты должен установить, сколько мне положено земли и какой доход назначаешь мне со всего имущества. Сам я не останусь с вами, но поселю на этой земле моих родственников — самых бедных в вашем селе. Они вместе с вами будут возделывать землю, пользуясь полагающимися мне деньгами, волами и водой. Раз в три года я буду приходить проверять расчет».
Такая форма более практична, но тоже допускает эксплуатацию… Я хотел сказать: знаешь, какие бывают владельцы, но лучше скажу: знаешь, какие бывают люди… То, что он провозглашает, благородно и прекрасно, такое может взволновать и увлечь. Но после ухода Винобы наступают будни и возвращается прежняя алчность. Его деятельность, его наивная вера в доброго человека действительно приносят плоды — сотни тысяч акров земли каждый год. Но это капля, она не может утолить жажду пустыни, насытить безмерность нищеты.
— Как он находит с богатыми общий язык?
— Взывает только к их совести. Путешествует пешком от села к селу, провожаемый толпой, полной надежд. Его поклонники несут за ним аппараты, кабели, мегафоны. И вот начинаются молитвы. Но это лишь психическая осада помещика. Выступающие сменяются, голоса разносятся по всему селу. Натиск продолжается. Не только моральный, ибо помещику напоминают о том, что произошло в России и других странах, как революция выметает и уничтожает тех, кто не захотел увидеть бедняков, кто относился к ним, как к придатку мотыги или упряжи… Лучше дать, добровольно отказавшись от части имущества, успокоить мучительнейший голод, нежели дождаться дня, когда придется потерять и землю, и жизнь… Аргументы довольно убедительные, а весьма близкий пример должен в