ызывать дрожь. Поэтому дают. Приятно вырасти в собственном мнении, почувствовать себя благородным, почти родственником святого.
— Хорошо, хорошо… Теперь скажи, как ты действительно оцениваешь его деятельность? Немного земли выпросит, немного, угрожая революцией, вынудит. Но ведь это не решает дела, нужна земельная реформа…
— Именно. Добро побеждает, когда за ним стоит сила. Деятельность Винобы Баве вызывает уважение. Наверное, она полезна, он стал сеятелем надежд, показывает, где есть земля и в чьих она руках… Даже не ведая об этом, отмежевываясь от всякого насилия, он ускоряет революционные перемены в селе. BepoL и'гно, его признают пророком. Однако коренные перемены может принести только декрет о земельной реформе.
— Я хотел бы встретить его. Это, должно быть, необычайный человек. Всю жизнь посвятил делам наибеднейших, обиженных…
— Индия не такая страна, как ваши, европейские… Это почти континент. Виноба Баве шагает своим путем. Ты тоже долго не усидишь на месте, может быть, ваши дороги пересекутся, и ты с ним встретишься.
Небо за окном приобрело цвет желчи, солнце рано опустилось за горизонт. В воздухе висела дымка легчайшей пыли. Воцарилась тишина. Не было слышно пи птиц, ни насекомых.
Два месяца спустя я нанял машину и поехал в Мадрас. Я очень спешил, место на самолете было уже заказано.
Довольно высокие хижины, окруженные зеленью, и чисто выметенные, как перед праздником, дворы. Селение производило впечатление состоятельности. Вдоль дороги в маленьких соломенных шалашиках продавцы с ловкостью фокусников переливали из кружки в кружку кофе с молоком и сиропом, чтобы остудить его и в то же время привлечь прохожих. Повсюду разносился крепкий аромат свежеподжаренных кофейных зерен.
Выезд из села замыкала триумфальная арка. Там стояла толпа закутанных в белое фигур. Громко кричали дети, кто-то насвистывал на дудке сонную мелодию. Когда шофер засигналил, какие-то юноши подбежали к нам, уперлись ладонями в капот машины и столкнули нас почти на обочину дороги. К селу приближалось шествие. Люди пели мелодичную приветственную песню.
Я высунулся из машины.
Впереди, опираясь на плечо ученика, выступал закутанный в покрывало старец, похожий на Иоанна Крестителя. Голова его была покрыта черной шалью. На носу большие солнцезащитные очки. В них, как в зеркале, отражались танцующие на дороге люди.
— Кто это? — спросил я. Но в суматохе никто не обращал на меня внимания. Все напряженно смотрели на старика с седой бородой.
Он остановился под аркой, и молоденькая девушка возложила ему на шею гирлянду из цветов вишни. Два ученика, присев, сняли с него полотняные туфли на резине и обтерли пыль с его ног. На их лицах было написано уважение и покорность. Старику подали соломенные сандалии и с радостными возгласами проводили к одной из хижин.
Мимо меня двигалась шумная толпа. Люди несли какие-то продолговатые свертки, привязанные к бамбуковым палкам. Я подумал, что это тела умерших.
Когда толпа прошла и мы двинулись в путь, быстро спустилась тропическая ночь. В темноте я видел множество фонариков, они освещали края простыней и черные худые ноги шагающих со всех сторон людей. В село возвращались с полей крестьяне.
— Чьи это были похороны? — спросил я у шофера.
— Это Винобаджа. Они несли свертки, а не умерших. Виноба пришел учить…
— Поворачивай, я должен поговорить с ним.
— Саб, он очень утомлен с дороги. Сегодня ученики никого к нему не пустят. Нужно подождать до завтра. Это старый, больной человек, — и, подумав, он добавил: — святой. Он ничего не хочет для себя. Ни денег, ни власти…
Я не мог ждать до следующего дня. У меня уже были билеты на самолет.
Как предсказал мой Гуру, дороги наши пересеклись, и Виноба прошел мимо, шествуя по велению своего призвания.
ОЖИДАЯ МОТОРКУ
Несмотря на раннюю пору, стояла гнетущая жара. Стражник у калитки не осмелился меня задержать, ведь я был европейцем. Я шел вдоль мола среди пирамид мешков, россыпей земляных орехов, среди сложных сооружений из ящиков разной величины, образующих извилистые коридоры. Солнце палило невыносимо.
— Саб, бакшиша, — неуверенно просил маленький мальчик, семеня за мной на расстоянии положенных двух шагов.
Подогнув ноги, на земле лежали худые рабочие, довольные тем, что им удалось укрыть в слабой тени хотя бы головы, обмотанные полинявшими тюрбанами. Рабочие выглядели так, как будто их только что вытащили из огня, на сожженной до угольной черноты коже светлели розовые шрамы от лишаев. Они заслоняли ладонями глаза от бесчисленных мелких мошек.
— Саб, дай мне денежку, и я уйду ловить рыбу. Саб…
Пришвартованные порыжевшими канатами корабли, казалось, вымерли. Море было желто-зеленым от ила, поднятого со дна водами прилива. Вдали, между гористыми островами, плыл ослепительно белый пассажирский пароход, за ним тянулись длинные полосы дыма.
Я приложил ладонь ко лбу. Надо мной слегка колыхались нахохлившиеся перья пальм, а с залива мне в лицо веяло запахом соли, нечистот, мазута, ржавчины и гниющих плодов. Где-то там, далеко, стоял наш «Нотец», там трудились водолазы, доставая части затонувших кораблей.
— Вот холера! — выругался я, — Ни моторки, ни лодки… Что за паршивый день!..
— Колера, колера, — подхватил мальчик как пароль. — Я знаю, ты из Польши, идем со мной… Я провожу тебя в управление порта…
Он уже подпрыгивал и улыбался, безошибочно почувствовав, что бакшиш его не минует.
Свежий бриз набирал силу, громыхая по крыше из рифленой жести. Волны бились о стены мола. Капли воды высыхали на щеке, прежде чем я успевал их растереть. Я только чувствовал под пальцами мельчайший осадок соли.
— Тут водолазы из порта, индийцы и англичане. Саб может обождать здесь, скоро придет лодка с польского корабля, — мальчик ткнул пальцем в сияющее небо.
Он стиснул монету в ладони и, оскалив белые зубы, с довольной улыбкой добавил:
— Прощай, колера.
— Господин хочет знать, как это было? — спросил меня плечистый сикх, кладя локти на стол. — Лучше меня вам никто об этом не расскажет.
О том, что на нас надвигается один из сильнейших тайфунов, мы знали заранее. Об этом сигнализировали станции… Корабли были предупреждены за шесть часов, но ураган внезапно изменил направление и пошел прямо на Бомбей.
Дело было не только в силе ветра, который пригибал пальмы к земле и сносил домишки, словно спичечные коробки. Тайфун гнал перед собой стену воды высотой в десять метров… Нельзя было терять ни минуты. Мы знали, что город не зальет, потому что вся сила, весь напор воды разобьется на островах, замыкающих бухту. А вот на островах едва ли кто-нибудь уцелеет.
Туда тотчас же выслали спасательные суда. Но вы знаете, как бывает с людьми… Им было жаль покинуть свои усадьбы. Они упаковывали всякий хлам, привязывали его к валунам и стволам деревьев… Старые рыбаки залезали на пальмы и привязывались к верхушкам. Небо уже стало бурым, поднялся ветер.
Было слишком поздно, чтобы тащить людей силой. Моряки хватали бегущих с узлами женщин и детей. Охваченные панической тревогой, по улицам метались стада коз. На корабле ревела сирена, подгоняя людей. Море тонуло в зеленом мареве. Что-то недоброе (шло в удивительно спокойной воде.
Едва пароход вышел из-под защиты острова, как на него сразу же обрушился шквал. Стремительный крен, и через неплотно закрытые иллюминаторы полилась вода. Люди в панике топтали друг друга. Второй порыв — и «Лакшми» легла на бок. Одна за другой набегали все более высокие волны, и через секунду корабль пошел ко дну. А на нем было восемьсот человек, главным образом женщины и дети. Вы не верите в предопределение, — рассказчик посмотрел на меня черным выпуклым глазом, его борода, туго накрученная на тесемку и привязанная к толстой шее, лоснилась от масла, — но те жители, которые прикрепились к пальмам, уцелели… Вода перекатилась через них и отступила, смыло только хижины, да пропало все имущество.
На третий день мы поплыли на место катастрофы, чтобы разобраться в ее причинах. Поставили буксир на якорь и спустили на воду ялик. Там было мелко, и я мог обойтись без скафандра. Надел акваланг и ласты, на грудь повесил рефлектор… Вы не знаете этого залива. Здесь сталкиваются мощные течения, они то несут, то тянут, а поднятый со дна ил образует завесы, от которых отражается свет и ослепляет человека.
Я плыл почти ощупью. Временами меня прижимало к килю, а острые ракушки царапали колени. Пароход лежал на боку, зарывшись в ил мачтами и рубкой. Течение вымывало из-под него частицы ила, и пароход понемногу оседал. Я освещал себе дорогу рефлекторами и, извиваясь, как угорь, цеплялся руками в резиновых перчатках за судно. Наконец я попал к люку, крышка которого свисала вниз. Я попробовал ее захлопнуть — она не дрогнула. Это меня успокоило и я поплыл наискосок в глубину коридора.
Я представлял, что меня там ожидает. Но одно дело — вообразить, а другое — столкнуться с такой массой утопленников! Тела их уже немного вздулись и поднялись на разную высоту. Женщины кружились плавно, как в хороводе, поток расчесывал их волосы, развевал размотавшиеся сари… Тела других висели под сводом, сталкивались головами, как будто они все еще искали выхода из западни. Я осторожно отодвигал их в сторону. Машины не повреждены. Ясно, что ураган просто опрокинул корабль. По телам, как пауки, бегали крабы, скрываясь в складках одежды.
Я хотел уже возвращаться, и вдруг почувствовал какую-то перемену. Среди покойников началось странное движение, они как бы отступили от меня и собрались в углах… Тут же я услыхал глухой удар. Да, предчувствие меня не обмануло, начался отлив, течение изменилось и сделало то, чего не смогла сделать сила мускулов, — захлопнуло крышку люка.
Я был в тюрьме. Пытаясь открыть крышку, я что есть силы упирался в нее ногами, но каждый раз соскальзывал, а крышка держалась как замурованная. Воздуха у меня оставалось еще на полчаса… Потом я разделю участь этих людей, что колышутся рядом со мной! Они крутились, как в полусонном танце, заслоняя мне дорогу, и казалось, что они даже не враждебно настроены ко мне, а только ищут спасения и цепляются за меня, как за надежду.