— О, теперь я осторожен, — посмеивался над собой Рогульский, — Впрочем, у меня это легко получается — грудь заплыла жирком, а бумажник отощал. Здесь, в Индии, все необычайно дешево, особенно слуги и девушки. Мои коллеги насмехаются надо мной, потому что я не могу взять, выжать и отшвырнуть. Но зачем? Уж если мне не везет, пусть хоть повезет моим слугам, пусть заработают на мне. Я знаю, они меня обирают, выклянчивают у меня подарки — ну и пусть! Мистера Рога еще хватит на то, чтобы быть господином.
Когда я подошел к дверям, Рогульский уже входил в комнату. Невысокий, коренастый, он крепко сжал мне руку и, по американскому обычаю, похлопал меня по плечу так, что загудело в ушах. В нем чувствовался хороший товарищ за рюмкой и в драке, такой, что не изменит, а будет прикрывать отступление поломанным стулом. Красноватое лицо, светлые, уже изрядно поредевшие над лбом волосы. Только голубые славянские глаза говорили о мягком сердце. Хотя он много пил, манеры его всегда были безупречны. Вот и сейчас он вручил мне охапку гибких пунцовых веточек бугенвиллеи, наверняка наломанных в саду соседа.
— Это для пани с извинением за ночное вторжение…
— Жена уже спит.
— Тем лучше. Со мной ведь никаких хлопот. Холодильник в порядке?
— Кое-как действует.
— Тогда лед в стаканы, — и он хлопнул в ладоши. — Что у вас тут за порядки? Куда расползлись слуги? Я принес бутылку.
— Я всех их выгнал… Захотелось покоя.
— Так, значит, мы свободны.
Он вытащил из брюк рубаху и расстегнул ее, открыв сетчатую майку, сквозь которую торчали густые рыжие волосы.
— Здесь все прячется от жары, — он с удовольствием почесался, — даже мои волосы сбежали с головы на пупок…
Я бросил лед в стаканы, налил виски.
— Вот вам моя бутылка, — и Рогульский стал вынимать пробку.
— Оставим ее про запас, сначала осушим эту.
— Ах ты, коммунист, какое дальновидное планирование, — с удовольствием потирал он руки.
— Мне показалось, что вы пришли не один?
— Да, — небрежно махнул он рукой, — там мой коллега майор Бобби Мэтьюс, чертовски способный пилот. В девятнадцать лет он стал wing commander[10]. Я очень люблю Бобби, его вид всегда придает мне бодрости, а он-то и вовсе родился не под счастливой звездой, над его колыбелью лишь ворон каркал.
— Он уже нагрузился?
— Нет. Просто он такой деликатный. Отдыхает у порога.
— Я схожу за ним.
— Не стоит. Он сам объявится. Ну, cheers![11] Мы подняли рюмки и отпили немного.
— Что вас привело в Дели, Рога?
— Дела. Наконец я поумнел и делаю деньги. Купил пресс для выжимания сахарного тростника…
— Вы не будете больше летать?
— Но почему же? — возмутился он. — Мой магараджа, как, впрочем, и большинство из них, отрекся от абсолютной власти и пустился в финансовые аферы. Он опять купил два отслуживших свой век трупа, две «дакоты»… Я подписал контракт на полеты в Гималаи, к пограничным фортам, куда не хотят посылать военные машины, так как это слишком рискованно…
— А ваши самолеты в хорошем состоянии?
— Вы же знаете, в этой стране протекция и взятка могут уладить все. Комиссия получила свое и списала самолеты. Оставалось только узнать о дне аукциона и выставить таких покупателей, чтобы не было конкуренции… Приобрели мы эти машины дешево. Я сам их обнюхал — какое-то время они продержатся в воздухе.
— А почему армия не хочет сама возить свои грузы? Пожалуй, это было бы дешевле?
— Видите ли, — Рогульский придвинулся поближе, упершись коленями в мои колени, отставил стакан и, жестикулируя, стал объяснять, — мне платят с килограмма. Поэтому я набиваю столько, что машина трещит. И чтобы не колебаться, не беру бензина на обратный путь. Если взлетел, то уж должен долететь. Там, в горах, день начинается раньше, поэтому надо еще затемно поднять машину на высоту тысяч в пять… Средний же потолок где-то между семью и восемью. К Гималаям подлетаешь с первыми лучами солнца, когда розовеют ледники. Я должен попасть на свой маршрут в извилистую долину до того, как под натиском солнца начнут дымиться снега, окутывая горы туманом. С восходом солнца путь открыт, мне не нужно больше ковылять ощупью. Но тут меня начинает швырять, иногда от крыла до склона остается не более тридцати метров. Развлечение, от которого захватывает дух.
— Почему же вы не летите выше?
— Потому что тогда я проскочу площадку и не смогу сесть… Представьте себе слепой каменный мешок, дно которого слегка повышается, — триста метров взлетной полосы на кое-как выровненной осыпи… А перед носом скалистая стена, на которую я мчусь. Никаким рывком уже не поднять машину, особенно с таким грузом. Надо садиться. И я сажусь. Долина сразу же оживает, из расщелин в скалах появляются тамошние жители. Нет, это не тибетцы и не гурки… Племя ман. Высокие, рослые, они поднимают на плечи стокилограммовые мешки, надевают на лоб лямку и шагают себе по тропинке к форту. Сверкает снег, а у них грудь голая, только повязка на бедрах… И икры туго обвиты шнурком. Женщины стоят и пялят на меня глаза. А я на них. Ожерелья из бирюзы, граната, агатов… И эти груди… Боже ж мой! Торчат в стороны, как отлитые из бронзы, руки так и тянутся к ним… Если бы у моей «дакоты» были такие амортизаторы, я бы всюду приземлялся без страха… Смотрю на этих девушек, а они на меня смотрят. Слов не надо. Они понимают мой восторг и только зубы скалят… Но их уже зовут мужчины, по долине разносится эхо голосов… А ко мне подходят первые индийские офицеры с поднятыми воротниками. Шеи обмотаны шарфами из верблюжьей шерсти. Только теперь я чувствую, как от этих стен тянет холодом. Мокрый, как новорожденная мышь, я испытываю страх, глядя на нависающие надо мной скалы. Ноги трясутся. «Ну, на этот раз пронесло», — сплевываю от сглаза через плечо, и мы отправляемся на традиционное виски.
Рогульский вперяет в меня свои голубые глаза — доверчивые и, несмотря на покрытые красной сеткой белки, очень детские.
— Если бы я умел торговать… Ведь там за иглы, горшки, ножи… Да что там, за коробок спичек и пустую банку из-под масла можно выцыганить прекрасное ожерелье из полудрагоценных камней. Там, в горах, скрыты настоящие сокровища. Они сами не знают, чем владеют. Просто выбирают из речной гальки то, что блестит и привлекает их своим цветом… А потом трут о камень, выделывают примитивные бусинки. За деньги там ничего не достанешь. Они почти никогда не спускаются в долины… На кой черт им бумажки? Разве что старые монеты из серебра с королем Георгом для украшений… А какое у них оружие! Полутораметровые луки, легкие, как перышко. При мне один парень стрелял в орла. Метров на пятьдесят… Почти вертикально, с некоторым опережением. Орел закружился и грохнулся о скалу в двух шагах от нас. Не хотел бы я стать мишенью для таких лучников…
Вот вы собираете всякие редкости, у вас почти этнографический музей. Когда я полечу в следующий раз, обязательно вам что-нибудь привезу.
Так как это говорилось уже не в первый раз, я улыбнулся: и это в нем очень польское — он любит обещать. В ту минуту, когда Рогульский говорил, он не лгал, он был уверен, что привезет обещанное, потому что для него такое ожерелье или резная маска демона — сущий пустяк. Но потом обещание вылетало у него из головы, забывалось. Из своих действительно необычных полетов он так ничего мне и не привез.
— А как вы возвращаетесь, мистер Рога?
— Это уже проще… Заправляюсь бензином, который туда доставляют караваном на ослах… Такие экспедиции длятся добрых два месяца… Зимой форт погребен в снегах, начисто отрезан от мира. Им остается только радиостанция.
Итак, я забираю почту, образцы каких-то горных пород, иногда раненых… Там веселая граница, и разбой считается единственным занятием, достойным мужчины. И улетаю… Теперь я уже могу идти выше.
Такой полет приносит мне две-три тысячи рупий… Есть, конечно, какой-то риск, что я поврежу им их Гималаи. Но мой раджа страхует машину по меньшей мере в трех страховых обществах. Так что он не будет в убытке.
— А вы?
— У меня тоже есть страховой полис, поэтому о парашюте не может быть и речи. Эти деньги — мой единственный верный заработок — пойдут родным в Польше. Хотя черт знает, захотят ли еще их передать через занавес? У человека здесь столько друзей, он их и виски угостит, и даст им взаймы пятьсот рупий. Но я сомневаюсь, окажет ли хоть кто-нибудь ему последнюю услугу — присмотреть за страховкой…
— Но если уж вы купили пресс, значит, есть и другие возможности?
— Да. Я купил его вместе с одним пилотом индийцем, которого я знаю еще по Англии, мы летали в соседних дивизионах. Такой не обманет. Вложены большие деньги — шестьдесят тысяч рупий, или пятнадцать тысяч долларов. Это вам не раз плюнуть. Третьим должен был войти в долю Бобби, но он не вложил в дело ничего, кроме автографа на векселе… Я должен выплатить и его пай, поэтому все летаю и летаю.
— Что-то его долго не видно? Может быть, он пошел домой?
— Да нет! Бобби человек воспитанный. Наверное проветривается, очень уж здорово мы с ним тяпнули. Вы о нем не слышали? Это асе! Уж если я говорю так, значит, парень летает ночью, как летучая мышь. Сейчас я взгляну, но сперва допьем, а то виски выдохнется.
Я потянулся за стаканом и послушно осушил его.
— А теперь капнем виски, зачем лед будет таять зря, — удержал он меня, доливая из бутылки.
Ночь была душной, тьма кромешной. Где-то в соседнем саду залился плачем шакал, другие стали вторить ему жалобным хором. Созданный самой природой отдел Управления по очистке города действовал безупречно.
— Его нигде нет, — сказал я, отгоняя назойливую ночную бабочку…
— Он здесь, саб, — поднялся сидевший на корточках чокидар, — отдыхает…
Гость уткнулся лицом в густое сплетение лиан, как в гамак, и крепко спал.
— Бобби, вставай, — встряхнул его Рога. — Ты плохо себя чувствуешь?
— Нет, почему же… Я нюхал цветы, — Бобби пожал мне руку.