Издалека доносились вопли, злобные выкрики и еще какой-то странный звук, который я не сразу узнала.
– Лязг мечей? – шепотом спросил я.
– Бледные не носят мечей, – сказала Шун.
– Может, они украли их.
– Сомневаюсь. Вот что. Расстели свою шубу на земле. Я сяду сверху и расстегну свою. Ты сядешь ко мне на колени, и я запахну полы вокруг тебя. Так нам будет теплее.
Меня потрясло и то, что Шун проявила такую доброту, и то, как расчетливо она все продумала.
Когда мы устроились, я спросила:
– Как ты этому научилась?
– Однажды мы с бабушкой возвращались из гостей, и колесо нашей кареты попало в выбоину на дороге. Что-то сломалось. Была ночь, зима, а возница уехал, чтобы привести помощь. И тогда моя бабушка закутала меня так, чтобы я не замерзла. – Она говорила все это поверх моей макушки.
Оказывается, у Шун в детстве были и добрая бабушка, и поездки в карете.
– Значит, твоя жизнь была не так уж ужасна?
– Не вся она была ужасна. Только последние четыре-пять лет.
– Мне жаль, что жизнь так с тобой обошлась, – сказала я и вдруг поняла, что говорю искренне.
Той ночью мы стали ближе, словно я повзрослела или она стала младше.
– Тсс! – сказала Шун, и я умолкла.
В ночи по-прежнему гремели ликующие и злые крики. Потом раздался протяжный вопль. Он стих и снова набрал силу. Я думала, это никогда не кончится, и зарылась лицом в плечо Шун, а она обняла меня крепко-крепко. Как мы ни кутались, как ни прижимались друг к дружке, холод все равно пробирал нас до костей. Темнота и лес вокруг давили так, будто мы были крепким орешком, который они решили расколоть морозом. Я услышала, как скачет галопом лошадь. Хотя она промчалась далеко от нас, я все равно задрожала от страха. Каждое мгновение я ждала: вот-вот кто-то закричит, что нашел нас. Меня и Шун схватят, потащат обратно в лагерь, и на сей раз там не будет Двалии, чтобы защитить нас. Или сюда придут Виндлайер с его обманным туманом и Двалия с ее жестокими и безжалостными руками и скажут, что мы теперь Слуги. Я крепко зажмурилась и пожалела, что не могу так же зажать и уши.
Нет, Волчонок. Уши слушают, пока глаза спят. Спи, но будь настороже.
– Нам надо попытаться поспать, – сказала я Шун. – Завтра придется идти далеко и быстро.
Шун прислонилась спиной к дереву:
– Так спи. Я посторожу.
Зачем сторожить? Разве мы сможем приготовиться к драке или спрятаться, если нас найдут? Хотя, может быть, за нами придет только один солдат. Тогда мы сможем убежать. Или сразиться с ним. И убить. Меня трясло от холода и страха, но я каким-то образом сумела заснуть.
Когда я рывком проснулась, была еще ночь. Шун трясла меня.
– Слезь с меня, – шепнула она. – У меня ноги затекли.
Мне не хотелось слезать с ее колен. Когда я пошевелилась, шуба Шун распахнулась, и то скудное тепло, что мне удалось сохранить, улетучилось в ночь. Шун поерзала, покряхтела и уложила ноги по-другому.
– Садись рядом, – велела она.
Она выпростала одну руку из рукава белой шубы, и я заползла ей под бок. Я вдела руку в пустой рукав, а Шун обняла меня под шубой. Сидеть на холодной земле было неприятно. Я потянула свою шубку, расправила ее, и ее хватило, чтобы подстелить под нас обеих и подоткнуть свободные края по бокам.
Я совсем продрогла. Пальцев на ногах я не чувствовала, ягодицы болели, позвоночник превратился в ледышку. Я прятала лицо в меху, но одно ухо осталось снаружи и замерзло до боли. Утренний свет просачивался сквозь заснеженные лапы дерева, под которым мы ночевали. Я прислушалась, но услышала только утреннюю перекличку птиц.
– Шун! Ты не спишь?
Она не шелохнулась, и я испугалась, что она замерзла до смерти.
– Шун!
Я потрясла ее – мягко, но настойчиво. Она вскинулась и уставилась на меня, явно не узнавая. Потом тряхнула головой и пришла в себя.
– Слушай! – зашипела она.
– Я уже слушала, – ответила я по-прежнему шепотом. – Только птицы поют. Думаю, нам надо выбираться отсюда и уходить как можно дальше.
Мы обе неловко заворочались. Выпрямиться под еловыми лапами не получалось, руки и ноги плохо слушались. Я с немалым трудом выпуталась из-под шубы Шун и еще с большим усилием смогла вытащить из-под нее свою шубу и одеться. Она была холодная и вся в сухих иголках. Мне вдруг ужасно захотелось есть и пить.
Я первой вылезла из-под ели, Шун неуклюже выбралась за мной. Солнце на миг ослепило меня, и я заморгала. Потом зачерпнула горсть снега и положила в рот. Он растаял, но воды получилось совсем чуть-чуть. Я зачерпнула еще.
– Не увлекайся, – сказала Шун. – А то замерзнешь еще больше.
Это был дельный совет, но почему-то я разозлилась. Я взяла новую горсть снега, хотя и поменьше, и положила в рот.
Шун продолжала:
– Нам надо вернуться домой. По санному следу идти нельзя – если они ищут нас, первым делом станут искать там.
– Ищут?
– По-моему, солдаты схватились со Слугами. Если кто-то из Слуг выжил, они по-прежнему хотят заполучить тебя. Но можно надеяться, что солдатам мы не нужны.
– А может, стоит пойти в тот город и попросить помощи? Или в один из домов, которые мы видели?
Она покачала головой:
– Они набедокурили там. Заставили людей забыть о себе. Лучше не надо ходить туда – они как раз этого и ждут. И стучаться в чью-то дверь, чтобы просить помощи, тоже не стоит. Думаю, сегодня надо уйти как можно дальше отсюда, только не по дороге – там нас могут увидеть. Вдруг они станут расспрашивать людей о нас.
Она все говорила правильно, но мне не хотелось, чтобы она одна решала. Я глубоко задумалась, пытаясь найти что-нибудь настолько же умное.
– Надо идти там, где не пройдут сани и лошади. По кустам, по скалам.
– В какой стороне наш дом, как думаешь?
– Точно не знаю, – сказала я, взглянув на затянутое облаками небо.
Шун огляделась по сторонам и почти наугад сказала:
– Идем туда.
– А если так мы забредем глубоко в лес и умрем от голода и жажды?
Она презрительно посмотрела на меня:
– Уж лучше так, чем то, что случится, если нас поймают. Если хочешь вернуться по нашим следам и попроситься обратно – вперед. А я пойду туда.
И она зашагала по лесу. Поколебавшись немного, я двинулась за ней. Идти по ее следам было лишь ненамного легче, чем по нетронутому снегу. Тропа, выбранная Шун, вела прочь от лагеря наемников, она привела нас на холм, потом вниз, и одно время все шло неплохо. Чем дальше, тем круче становился склон и гуще заросли ежевики.
– Внизу ручей, – догадалась я.
– Возможно, – согласилась Шун. – Но сани тут точно не пройдут, да и лошадям, наверное, будет непросто.
Несколько раз спуск становился таким крутым, что мы поскальзывались и падали. Я очень боялась, что мы скатимся в ручей. Но когда мы спустились, оказалось, что ручей очень маленький и почти весь замерз. Мы легко перепрыгнули узкую полоску бегущей воды. Это напомнило мне о жажде, но черпать руками ледяную воду не хотелось, и я опять взяла снега. Шуба была такая тяжелая, что казалось, я несу на себе целую палатку. Снег налипал на подол, добавляя ей веса.
Шун поднималась выше по течению, пока не нашла место, где можно было вскарабкаться на другой склон. В других местах подъем был еще хуже, но и здесь нам пришлось нелегко, да и кусты на этом склоне росли ужасно колючие. Когда мы наконец выбрались из оврага, то обе вспотели. Я расстегнула воротник шубы.
– Как же есть хочется, – сказала я.
– Не говори о еде, – посоветовала Шун.
К тому времени, когда мы поднялись на вершину холма, голод уже грыз меня изнутри так, будто у меня в животе поселилась кошка. Накатили слабость и злость, потом тошнота. Тогда я решила быть как волк. Огляделась вокруг в поисках того, что можно съесть. Лес на холме был вырублен, – возможно, летом тут пасли овец. Ни травинки, ни одной сухой метелки не торчало над снегом, и ничто не укрывало нас от пронизывающего ветра. Наверное, если бы я увидела мышь, то бросилась бы на нее и съела целиком. Но мышей не было, и по щеке у меня поползла глупая слеза. Соль обожгла обветренную кожу.
Это пройдет, – шепнул Волк-Отец.
– Голод пройдет? – удивилась я вслух и чуть не подпрыгнула от удивления, когда ответила Шун:
– Да. Пройдет. Сначала страшно хочется есть. Потом кажется, что тебя вот-вот стошнит, но в животе пусто. Иногда хочется плакать, иногда одолевает злость. Но рано или поздно это проходит. На время.
Я тащилась далеко позади нее. Шун пересекла скалистую вершину и стала спускаться в заросшую лесом лощину. Я зачерпнула снега, чтобы промочить горло. Губы потрескались, я старалась не облизывать их.
– Откуда ты знаешь про голод?
Ее голос звучал почти безучастно:
– Когда я была маленькой и плохо себя вела, дедушка отправлял меня в спальню прямо днем, без ужина. В твоем возрасте мне это казалось самым страшным наказанием на свете, потому что у нас тогда был потрясающий повар. Он на каждый день готовил такие блюда, каких ты на самом богатом пиру не пробовала.
Она тяжело брела по снегу. Склон был крутой, и мы спускались самым коротким путем. Спустившись с холма, Шун не повела меня на штурм следующего, а свернула и пошла понизу.
Я обрадовалась, но не могла не спросить:
– Мы идем в сторону дома?
– Потом пойдем. Сейчас я просто стараюсь уйти как можно дальше от врагов.
Мне хотелось идти назад в Ивовый Лес. Чтобы каждый шаг приближал меня к моей теплой постели и поджаренному хлебу с маслом. Но карабкаться по заснеженным холмам и дальше мне не хотелось совсем, поэтому я послушно брела за Шун. Спустя какое-то время она заговорила снова.
– Но по-настоящему в доме бабушки и дедушки я не голодала. Вот когда они умерли и я стала жить с матерью и ее мужем, мне пришлось голодать целыми днями. Если я делала или говорила что-нибудь, что казалось отчиму неуважительным, он запирал меня в моей комнате. И оставлял. Иногда на несколько дней. Однажды я испугалась, что умру от голода, поэтому на третий день выпрыгнула из окна. Была зима, под окнами намело много снега на кусты. Я заработала множество царапин и синяков и ушибла ногу, потом долго хромала, но выжила. Мать очень переживала тогда. Не из-за меня, а из-за того, что бы сказал ее дружок, если бы я умерла. Ил