и просто сбежала. Она хотела выдать меня замуж. Один женишок был старше моего дедушки, у него слюни текли, и он смотрел на меня, как на последнее пирожное на блюде. А еще был один, который женщинами не интересовался, но готов был жениться на мне, чтобы родители оставили его в покое и не мешали развлекаться с дружками.
Никогда раньше Шун не говорила со мной так много. Она не смотрела на меня, только вперед, и роняла слова в такт шагам. Я помалкивала, а она говорила и говорила – о том, как получала пощечины за дерзость, как младший брат изводил ее щипками и тычками. Так она промучилась больше года. Когда Шун твердо отказалась выходить за обоих женихов, отчим сам начал проявлять к ней интерес: хлопал по попе, когда проходил мимо, нависал, когда она читала, а потом осмелел и стал лапать за грудь. Она пряталась у себя в комнате, запирая дверь на засов.
А потом однажды она получила записку, и незаметно ушла из дома поздно вечером. В нижнем конце сада ее ждала женщина с двумя лошадьми, и они сбежали. Тут Шун вдруг остановилась, тяжело дыша.
– Ты не могла бы немного пойти первой? – попросила она.
И я пошла. Тогда-то я и поняла, как сильно помогала мне Шун с самого рассвета. Я шла более извилистым путем, стараясь держаться возле деревьев и кустов, где снег был не такой глубокий. И все равно эта работа оказалась так тяжела, что пот лил с меня ручьями. Я слишком запыхалась, чтобы говорить, а Шун, похоже, больше нечего было рассказать. Я перебрала в памяти все, что узнала о ней, и пожалела, что она не поделилась своей историей, когда только приехала жить у нас. Если бы я лучше знала ее, то, возможно, смогла бы полюбить. Я так промокла от пота, что когда мы останавливались, чтобы передохнуть, то сразу начинала мерзнуть.
Я продержалась первой меньше, чем Шун, но утешала себя тем, что я меньше ее и мне приходится выше поднимать ноги, ступая по снегу. Да еще и шуба постоянно за что-то цеплялась. Когда я стала ковылять слишком медленно, Шун не вытерпела и снова пошла впереди по расширяющейся лощине. Я отчаянно надеялась, что нам встретится пастушья хижина или хутор. Но ни одной струйки дыма не поднималось вокруг, и только птицы перекликались в лесу. Возможно, овец или другой скот, который пасли тут летом, на зиму перегоняли домой, в хлева.
Тени холмов протянулись к нам, когда солнце поползло вниз по небу, и я поняла, что мы идем на запад. Это значит – к Ивовому Лесу или от него? Я слишком устала, чтобы думать. Вдобавок голод вернулся и вцепился когтями мне в живот и глотку.
– Скоро пора будет искать убежище на ночь, – сказала Шун.
Я подняла глаза – на ходу я смотрела только на ее ноги. Елей поблизости не было, но южнее я увидела голые ивы, растущие вдоль ручья. Их тонкие ветви густым пологом закрывали берег, и сквозь них на землю навалило не так много снега.
– Может, под ивами? – предложила я.
– Если не найдем ничего лучше, – согласилась Шун.
Стало темнеть, и если ясный день казался почти ласковым, то звездная ночь безжалостно сковала землю морозом. Впереди показались кусты, обычно растущие у воды, – видно, там, поперек нашего пути, тоже был ручей.
Нам повезло – ручей тихо журчал подо льдом на дне оврага, но, видимо, по весне бурно разливался и успел подмыть берега так сильно, что обнажились корни деревьев по берегам. Там, за корнями, образовались пещерки, а сами корни свисали, занавешивая вход. Отряхнув подолы от налипшего снега, мы с Шун протиснулись в пахнувшую землей темноту.
Хорошая нора. Тут вам ничего не угрожает. – Я почувствовала, как Волк-Отец внутри меня успокоился.
– Я по-прежнему хочу есть, – пожаловалась я.
Шун уже устраивалась на ночлег. Она натянула капюшон поглубже, села и подогнула ноги так, чтобы спрятать их под шубой. Я повторила за ней.
– Спи. По крайней мере, когда спишь, можно не думать о еде, – сказала она.
Пожалуй, это был хороший совет, и я послушно положила голову на колени Шун и закрыла глаза. Я так устала… Страшно хотелось снять башмаки. Я грезила о горячей ванне и своей мягкой перине. Потом я заснула. Мне снилось, что отец зовет меня. Потом стало сниться, что я дома и в кухне на вертеле жарится мясо. Я чувствовала его аппетитный запах и слышала, как потрескивает жир, капающий в огонь.
Проснись, волчонок, но лежи тихо. Распрямись как можешь. Приготовься бежать или сражаться.
Я открыла глаза. Была глубокая ночь. Из-под капюшона, сквозь завесу корней, я видела огонь. Я моргнула и поняла, что на берегу ручья горит костерок, а над ним, насаженная на прутик, жарится птица. Я в жизни не слышала запаха прекраснее. Потом между мной и костром прошел человек. Калсидиец. Они нашли нас.
Я могла бы тихонько выбраться из нашего укрытия и ускользнуть незамеченной, но вместо этого коснулась пальцами губ Шун, а когда та проснулась, зажала ей рот. Она затрепыхалась было, потом замерла. Свет от костра и тени перемежались на ее лице, когда она вглядывалась наружу.
Она наклонилась и шепнула мне в самое ухо:
– Это Керф. Тот, что обещал помочь нам.
Берегись, – предупредил Волк-Отец.
– Я ему не доверяю.
– Я тоже. Но у него есть еда.
Она заворочалась, стараясь не шуметь, но Керф повернул голову и сказал:
– Я знаю, что вы там. Не бойтесь. Я пришел отвести вас к вашим. Выходите и поешьте.
По его речи чувствовалось, что он иноземец, но низкий голос звучал мягко и ласково. Ах, как же мне хотелось ему верить! Но Шун легонько пихнула меня, показывая, что пойдет первой. Она выбралась из-за завесы корней и выпрямилась.
– У меня есть нож, – солгала она. – Только тронь меня, и я тебя убью.
– Я не такой, – заверил он. – Я не беру женщин силой.
Она коротко, некрасиво рассмеялась:
– То есть ты не калсидиец? Или не мужчина?
Как зло сказано. Зря она так, вдруг он рассердится… Неужели нельзя притвориться, что мы доверяем ему, пока не съедим эту птицу?
– И калсидиец, и мужчина. – Он тоже рассмеялся, еще неприятнее, чем она. Его смех был горький и старый. – Хотя мой отец говорил совсем как ты. Он думал, я слишком долго оставался с матерью, а надо было забрать меня у нее в семь лет, как других его сыновей. Но он был далеко, воевал, и она воспитывала меня, пока мне не исполнилось четырнадцать. Ни она, ни я не обрадовались, когда отец вернулся. – Он помолчал. Опустился на колено и перевернул птицу над огнем. – Пять лет я только злил и разочаровывал его. Он отослал меня вместе с братом в этот набег, чтобы сделать из меня мужчину. – Керф покачал головой.
Он не смотрел в нашу сторону, и Шун тихонько поманила меня, чтобы я тоже вылезла из укрытия. Я выбралась, но осталась стоять далеко в тени.
– Пойду принесу еще дров и сделаю костер побольше, – сказал Керф и ушел в ночь.
Мы слышали, как он пыхтит и топает, отходя все дальше. Шун рванулась вперед и перепрыгнула ручей. Я не отставала.
Она опустилась на колени возле костерка.
– Кажется, мясо еще не готово.
– Мне все равно, – ответила я.
Она сняла вертел и замахала им, чтобы птица скорее остыла. Тушка соскочила и упала в снег. Я прыгнула на нее и оторвала половину. Местами она была горячая, местами холодная из-за снега, а кое-где и сырая. Мы ели ее стоя, тихонько шипя сквозь зубы, когда обжигались. Я слышала, как глотает Шун, как хрустят у нее на зубах хрящи, когда она обгрызает кости. Птичка была маленькая и закончилась слишком быстро, но я поймала себя на том, что отдуваюсь от облегчения, когда голод отступил.
– Лошадь, – сказала Шун.
Мне не хотелось отходить от костра, но я понимала, что она права. Мне было ни капельки не стыдно, что мы съели его еду и собирались украсть его лошадь. Я пошла вслед за Шун туда, откуда доносилось лошадиное дыхание. После света костра глаза не сразу приспособились к темноте. Лошадей оказалось две, обе были стреножены. Седла лежали неподалеку. Я посмотрела на Шун. Мне никогда не приходилось седлать лошадей. И снимать путы тоже.
– Осторожно, – сказала я, когда она присела на корточки у передних ног белой лошади.
Я видела, как она ощупывает веревку.
– Не могу понять, как их распутать.
– Сними рукавицы.
Я волокла по снегу седло. Мне с трудом удалось его приподнять. И как же я закину его на спину лошади?
– Тут где-то должен быть узел?
– Нет, пряжка, – раздался голос Керфа у нас за спиной. – Подождите немного, сейчас подброшу дров в костер и освобожу их для вас. Если вы правда хотите ехать в темноте.
Мы замерли. Я чувствовала себя виноватой, но лишь самую малость. Шун выпрямилась.
– Я не буду тебе ничего должна. Ты был с теми, кто нас похитил. Так что мы не обязаны расплачиваться за то, что ты исправишь несправедливость, которую с нами сотворили.
– Я знаю. – Он подошел и положил рядом хворост. Сел на корточки и аккуратно подложил в огонь ветку. Он как будто вовсе не заметил, что мы съели птицу. – Я пришел только для того, чтобы вернуть вас к вашему народу.
– И ты не ждешь от меня никакой благодарности за свою «доброту»? – насмешливо спросила Шун.
– Никакой. – Он прямо и простодушно посмотрел на нее. – Да, это правда, что ты красивая и нравишься мне. Думаю, ты и сама уже это поняла по тому, как я смотрю на тебя. Но я знаю, что ты мне ничего не должна. Я не стану пытаться воспользоваться вашим положением.
Этими словами он как будто обезоружил нас. Мы медленно подошли к костру. Я протянула свои грязные руки к огню и почувствовала тепло на лице. Керф взял в дорогу много полезного. Он расстелил у костра кусок парусины, чтобы нам с Шун было где спать. Нам все равно пришлось прижиматься друг к дружке, но так было гораздо теплее. Сам он устроился на таком же куске парусины по другую сторону костра.
– Я все равно не доверяю ему, – прошептала я Шун, уже проваливаясь в сон.
Та ничего не ответила.
Он умел добывать еду. Когда мы проснулись, он уже подкинул в костер дров и жарил тощего зимнего зайца. Я лежала тихонько под своей тяжелой шубой и смотрела, как он возится с луком и стрелой, убившей наш завтрак. А вдруг это его стрела попала в Персивиранса, когда мы пытались сбежать? Вдруг это тот самый человек, что подстрелил моего друга? Мне до сих пор было трудно вспомнить некоторые кусочки того дня. Те минуты, когда туманный человек направлял всю свою силу на меня, вовсе стерлись из памяти. Но я знала, что никто из них не вернулся, чтобы проверить, умер ли Пер. Я видела его только мельком. Оставалось надеяться, что его ранили не слишком серьезно и он вернулся в Ивовый Лес. Мне вдруг вспомнился управляющий Ревел, мертвый Ревел в коридоре, и я не выдержала и всхлипнула. Шун услышала и проснулась.