– Так было всегда, – перебила его Кетриккен. – Когда беда приходит, она не ждет, пока ты разберешься с другими трудностями. Но ты прав, Дьютифул. Мы пришли сюда, чтобы оплакать Би и утешить друг друга как сможем. – Она встала и протянула руку своей невестке. Эллиана оперлась на нее, и Кетриккен помогла ей встать. – Идем.
И все вслед за двумя королевами прошли к камину. Чивэл, сын Баррича и Молли, подал мне руку и сдержанно, без унизительной жалости, спросил:
– Идти сможешь?
– Смогу. – Но я благодарно оперся на его руку, и он остался рядом со мной.
В кармане фартука Спарк оказались ножницы. Кетриккен и Эллиана сохранили свои отрезанные волосы в шелковых мешочках. Теперь эти волосы отправились в огонь, комнату наполнил неприятный запах. Он напомнил мне о той ночи, когда мы с Би сожгли тело посланницы. Моя маленькая девочка так храбро держалась тогда… У меня вдруг перехватило горло. Ничего себе воспоминания я сохранил о своей дочери: как она помогала мне замести следы убийства. Я не мог говорить. Каждый из присутствующих отреза́л прядь волос в знак скорби и бросал в огонь со словами сожаления или просто молча склоняя голову. Нед вспомнил, как подарил Би платьице, в котором она выглядела «словно праздничный торт, украшенный глазурью и пряностями». Кетриккен покаянно рассказала, как, впервые увидев ее младенцем, решила, что Би недолго протянет на этом свете. Рассказ Неттл меня удивил – та поведала, что однажды проходила мимо комнаты и видела, как Би танцует в одиночестве, глядя на снег за окном. А когда настал мой черед, я не смог произнести ни слова и лишь молча покачал головой.
Дьютифул взял у Спарк ножницы и отрезал прядь волос у меня на затылке, так, чтобы было почти незаметно. Так же поступали и остальные. Волосы Кетриккен и Эллианы уже не вернуть, но нельзя давать поводов пересудам. Шут подошел, чтобы и у него отрезали прядь.
Он накрыл мою руку своей и прошептал:
– Позже.
Вот и все. Мы не могли предать огненному погребению ее маленькое тельце. Мы знали, что наши скромные поминки остались незавершенными – и останутся таковыми навсегда. В окружении всей моей семьи я чувствовал себя одиноким как никогда. Неттл обняла меня. Кетриккен взяла мои ладони и молча покачала головой. Спарк отвела меня к Чейду. Он улыбнулся и очень ласково поблагодарил за спасение своей дочери. Я так и не понял, осознал ли он, что я потерял Би навсегда.
Каждый подошел ко мне, чтобы сказать слова утешения или просто молча обнять, прежде чем тихо покинуть зал. Братья ушли вместе с Неттл, Риддл последовал за ними. Чейда проводили в постель сын и дочь. Спарк подставила плечо Шуту, и Нед тихонько ускользнул следом – возможно, чтобы перемолвиться с ним наедине. Я мрачно попрощался с королевой Эллианой. Слезы ручьями текли по ее щекам, когда принцы уводили ее прочь.
Мы с Дьютифулом и Кетриккен остались в строго обставленном зале одни.
Дьютифул посмотрел на меня с несчастным видом:
– Я должен идти. Три герцога приехали в замок, чтобы обсудить со мной нападения драконов. Нам нужно принимать меры.
Он хотел добавить что-то еще, но я опередил его:
– Тебе нужно идти и быть королем. Я понимаю.
Я действительно понимал, но дал ему уйти восвояси без всякого сожаления, потому что отчаянно хотел побыть один. Опечаленный Дьютифул отправился королевствовать, а я повернулся к Кетриккен.
– Нет, – твердо сказала она.
– Прошу прощения? – Ее короткий ответ так поразил меня, что я растерялся.
– Ты проводишь меня в мою гостиную. Там уже накрыт для нас стол. Фитц, ты никуда не уедешь. И я не позволю тебе зачахнуть от изнеможения. У тебя на лице все кости торчат и руки, как у скелета. Идем со мной.
Я не хотел. Я хотел отправиться в свою комнату и заснуть навсегда. Или взять лошадь и ускакать в сгущающуюся зимнюю ночь. Но Кетриккен взяла меня за руку, и мы пошли через замок, вверх по лестнице, в ее личную гостиную, примыкающую к спальне королевы. Мы вошли, и Кетриккен отослала прочь двух леди, дожидающихся ее.
Там нас действительно ждал обед. Супницу накрыли крышкой, чтобы ее содержимое не остыло, хлеб был свежий и мягкий. Чай отдавал ромашкой, мятой и еще какой-то незнакомой мне пряностью. Я ел без аппетита, просто потому, что есть было проще, чем сопротивляться Кетриккен. Выпив обжигающего чаю, я почувствовал себя, как конь, который после долгой скачки наконец вернулся в свое стойло. Горе не отпустило меня, но усталость брала верх. Кетриккен добавила полено в камин, вернулась к столу, но садиться не стала. Она зашла мне за спину, положила руки на плечи и стала разминать их. Я окаменел.
Она наклонилась и прошептала мне на ухо:
– Иногда бывает нужно перестать думать. У тебя сейчас как раз такой день. Наклони голову.
И я послушался. Она разминала мои плечи и шею, вспоминая о былых временах. Она напомнила, как пыталась отравить меня при нашей первой встрече в Горном Королевстве и о наших долгих странствиях в поисках короля Верити. Она говорила о моем волке и о том, как мы с ним двигались, словно единое целое. О том, какую боль она пережила, когда нашла Верити таким изменившимся и ей пришлось отдать его дракону.
Дрова в камине почти прогорели, а за узким и высоким окном угасал зимний день.
– Вставай. Тебе надо поспать. – Она отвела меня в свою спальню и отвернула роскошное пурпурное покрывало, открыв белые простыни. – Отдыхай. Никто не станет искать тебя здесь или задавать вопросы. Просто спи.
– В чае… – проговорил я, еле ворочая языком.
Она кивнула:
– Это для твоего же блага. И это справедливо, учитывая, как ты поступил с Риддлом.
Я не нашел что возразить и повалился на ее белые простыни как был, в одежде, которую не снимал несколько дней. Она стащила с меня сапоги и укрыла одеялом, как ребенка.
Посреди ночи я очнулся и вздрогнул. Сон ушел, горе вернулось, но теперь это была спокойная, тихая печаль, словно рана, которая почти не болит, если не шевелиться. Постепенно я осознал, что лежу не в своей кровати. Запах Кетриккен окутывал меня со всех сторон. Я чувствовал спиной мягкое тепло. Она спала рядом со мной, обхватив меня руками. Это было так неправильно… и так хорошо. Я взял обе ее руки в свои и прижал к груди. Мне ничего на свете не было нужно – только чтобы кто-то держал меня, спал рядом и прикрывал мне спину.
Она глубоко вздохнула во сне и тихо выдохнула единственное слово:
– Верити.
Горе утраты остается с нами навсегда. Можно спрятать его в сундук и запереть на замок, но стоит приоткрыть этот сундук хоть на волос, и запах потерянной нежности окутывает тебя, наполняет легкие так, что трудно дышать. Верити, затерявшийся в Силе, совсем как Би. Иногда разделить с кем-то горе – пусть и не бальзам на душевные раны, но лучшее, что можно придумать. Я скучал по моему королю и жалел, что я не так силен, как он.
– Верити, – согласился я. И добавил: – Би.
Я закрыл глаза, и сон снова поглотил меня.
Перед рассветом Кетриккен меня разбудила. На ней была плотная зимняя ночная сорочка, обрезанные волосы белым ореолом топорщились над розовым лбом.
– Тебе пора. Уходи через потайную дверь, – сказала она, и я кивнул.
У Дьютифула и без того забот полон рот, не хватало еще, чтобы пошли слухи о его матери и его кузене. Все тело ломило. Я не стал надевать сапоги, а понес их в руках. Она проводила меня в гардеробную, где была тайная дверь. Там Кетриккен схватила меня за руку, заставила обернуться и снова крепко обняла. Я поцеловал ее в лоб, потом в щеку. А когда отстранился, она поцеловала меня в губы.
– Не казни себя, Фитц. Горюй, но не казни себя. И не убегай. Ты нужен нам, теперь даже больше, чем когда-либо.
Я кивнул, но ничего не ответил. Знала ли она, на какую крепкую привязь только что меня посадила?
Потайной проход, как и все помещения, которых касалась рука Кетриккен, был просторным и опрятным. Ни мышиного помета, ни паутины. Ощупью отыскав дорогу в старое логово Чейда, я вошел как можно тише, чтобы не разбудить Шута.
Но он сидел в кресле у очага и смотрел на свои руки, шевеля пальцами на фоне пламени.
– Вот ты где, – приветствовал он меня. – А я-то уже начал беспокоиться, когда ты не пришел.
Я замер:
– Ты решил, что я сбежал.
Было несколько обидно узнать, как много друзей считали, что я именно так и поступлю.
Он мотнул головой – мол, не важно:
– Могло быть и так.
– Я всего однажды сбежал!
Шут поджал губы и ничего не ответил. Его пальцы продолжали замысловатый танец.
– Ты видишь свои пальцы?
– Я вижу только нечто темное против света. Но так к ним возвращается гибкость. Хоть это и болезненно. – Он снова пошевелил пальцами. – Фитц, нет слов, чтобы описать…
– Точно. Их нет. Так что давай не будем и пытаться.
– Ладно. – Голос его прозвучал обиженно.
«Би… Нет! Постарайся думать о чем-то другом».
– Я обрадовался, когда ты вчера смог встать и выйти из этой комнаты.
– Мне было страшно. Я хотел прийти к тебе. Я говорил с Эллианой, но… Нет, еще не теперь. Я понимаю, что надо как-то себя заставить. Нельзя вечно быть крысой, шныряющей за стенами. Мне нужно снова стать ловким и сильным. Чтобы мы могли отправиться в Клеррес и уничтожить его. Отомстить за наше дитя. – Его ярость, ненависть и боль взметнулись, словно пламя над углями.
Я не мог взять его с собой. И я сказал ему правду, но как будто солгал:
– У меня сейчас нет сил строить планы, Шут. Боль – вот все, что я сейчас чувствую.
И стыд. Я помнил это оцепенение. Еще с тех пор, как меня пытал Регал. Ты замираешь, пытаясь понять, насколько сильное увечье тебе нанесли. И гадаешь: останусь ли я в живых, если пошевелюсь?
– Я понимаю, Фитц. Тебе нужно оплакать Би. Это правильно. Из твоего горя, как из семечка, вырастет гнев. Я подожду, пока ты будешь готов. Хотя мне и горько думать о тех, кто страдает там, ожидая нас.
Он повернулся ко мне, и хоть глаза его были слепы, я все равно прочел в них упрек.