Кетриккен вплотную занялась воспитанием Шайн. Теперь дочь Чейда стала одеваться более скромно, но элегантно, и всякий раз, когда я ее видел, была занята делом. Неттл начала учить ее Силе. Шайн, похоже, радовалась, что оказалась при дворе и в окружении Кетриккен. Молодым людям не дозволялось за ней ухаживать, а в компаньонки ей Кетриккен подбирала девушек прилежных и умных. Шайн стараниями королевы расцвела. Я подозревал, хотя и не был уверен, что отчасти ее спокойствие объясняется травяными чаями. Узнав своего отца и увидев, что он лишился рассудка, она смирилась с тем, что Лант не может быть ее возлюбленным. Когда на меня находило мрачное настроение, я думал, что, возможно, калсидийцы вообще отбили у нее охоту к мужчинам. И если так, размышлял я еще более мрачно, то я ничем не могу ей помочь.
Я знал, что должен заставить ее более подробно рассказать обо всем, что произошло с ней в плену. Я спросил об этом Неттл, поскольку опасался, что печальные воспоминания могут взбаламутить Силу Шайн. Неттл сразу согласилась, что мы должны докопаться до правды. Кетриккен с меньшей готовностью встретила предложение подробно расспросить Шайн, но когда мы обратились к Дьютифулу, он постановил, что это необходимо, попросив лишь по мере сил не слишком расстраивать девушку. Я составил список вопросов, но задавала их Кетриккен. Неттл была рядом, чтобы наблюдать за состоянием дочери Чейда. Сам я сидел за стеной в потайном лабиринте – там я мог все слышать и записывать, не усугубляя тревогу Шайн своим присутствием.
По-моему, для нее было даже облегчением наконец рассказать обо всем, что с ней произошло. Сначала она говорила через силу, но потом слова хлынули из нее потоком. Я узнал имена некоторых похитителей и с ужасом услышал рассказ о том, как они ничем не помогали моей дочери, когда она серьезно заболела. И только когда Шайн упомянула, что с Би стала облезать кожа, я понял, что это было. Би становилась темнее – точно так же, как Шут, приближаясь к распутью, где ей предначертано совершить нечто важное. Вот только, если верить Шайн, кожа Би, наоборот, бледнела. Я отложил размышления об этом на потом, упрямо сказав себе, что сейчас необходимо просто записывать каждое слово Шайн. Позже я подумаю и пойму, что это означает для меня. И для Шута.
Я записал все, даже самые ужасные подробности, и с удовлетворением вспомнил, какой нехорошей смертью умер от моей руки смазливый насильник. Однако, когда рассказ Шайн подошел к концу, она, к моему ужасу, призналась Кетриккен и Неттл, как больно ей было узнать, что возлюбленный оказался ее братом. Шайн разрыдалась и сквозь девичьи слезы проговорила, как это было ужасно – бесконечный кошмар остался позади, но пробуждение принесло известие о том, что ей не суждено быть с человеком, которого она любит.
Неттл скрыла свое изумление, а Кетриккен просто сказала: откуда ж им обоим было знать, что так выйдет. Они не стали упрекать ее или давать советы. Дали выплакаться, а когда Шайн заснула прямо в обложенном подушками кресле, Неттл укрыла ее и ушла. Кетриккен осталась рядом и взялась за прялку.
Фитц Виджилант, однако, не готов был смириться с тем, что Шайн – его сестра. К моему удивлению, он не сменил имя бастарда на фамилию Чейда. Несколько дней он хранил мрачное молчание, не желая с нами разговаривать. Если они с Шайн оказывались за столом рядом, он угрюмо смотрел в тарелку, не поддерживая беседу. Я радовался, что Чейд ест у себя и Шайн часто составляет ему компанию. Ведь в былые времена Чейд мигом разглядел бы причину терзаний Ланта. Взгляды, которые тот бросал на Шайн, когда они сталкивались в коридоре, нетрудно было истолковать, и это не давало мне покоя. Мне до ужаса не хотелось брать дело в свои руки, но когда я уже готов был вмешаться, меня опередил Риддл.
Однажды вечером он твердой рукой заставил Ланта сесть между нами и стал расспрашивать о достоинствах его любимых таверн в Баккипе. Слово за слово, и вот мы решили направиться в город и на ночь глядя обойти три из них. Возвращались мы в Олений замок уже под утро, сильно покачиваясь, чуть ли не ощупью карабкаясь в потемках по обледенелой дороге. И вдруг Ланта прорвало.
– Никто не понимает, что случилось и каково мне теперь! – взвыл он.
– Оно и к лучшему – для тебя и тех, кто тебе небезразличен, – прямо сказал ему Риддл. – Оставь это позади и поразмысли снова лет через двадцать. Что бы там ни было, изменить ты ничего не можешь. Так что перестань цепляться за свои страдания и дай времени и расстоянию залечить твои раны.
Я ковылял рядом с ним в темноте. Мороз стоял такой, что у меня все лицо задубело. Я пытался думать, но тут Риддл запел старую песню о сыне дровосека, и после второго куплета мы с Лантом подхватили. Когда Лант явился к ужину на следующий день, он заявил, что рыбачил на лодке и поймал камбалу размером с ребенка. Я с радостью заметил, как Неттл наградила мужа многозначительной улыбкой поверх головы Ланта, который налегал на еду с аппетитом, какого за ним не замечали с самого Зимнего праздника.
Так медленно утекали долгие зимние месяцы. Я был более одинок, чем когда-либо в жизни, и меня это устраивало. Я холил и лелеял свое одиночество. Не принимал ничего близко к сердцу. Оставшись один, строил планы. Как истинный охотник, я выжидал, когда закончится зима и погода станет более подходящей для путешествия. Я написал несколько длинных писем – одно Неду, другое Кетриккен и еще одно, Неттл и Риддлу. Я подумывал написать и моей еще не родившейся внучке, но решил, что это было бы чересчур сентиментально. Труднее всего было писать Чейду, ведь я не знал, придет ли он когда-нибудь в себя достаточно, чтобы понять написанное. По примеру Верити, я подписал и запечатал свои послания и отложил их.
Я мучительно ждал день за днем, и кое-что из сломанного начало срастаться. Сила вернулась ко мне – сначала я ощущал ее как щекотку чужих мыслей, потом как шепот. Поначалу, следуя совету и пожеланиям своей дочери, я почти не пользовался ею. Потом я стал тренироваться – но аккуратно, посылая короткие сообщения Олуху или общие замечания Неттл. Оказалось, что в замке находятся несколько кругов магов, и когда они слишком небрежно пересылали друг другу мысли, я без зазрения совести подслушивал их. Я учился направлять Силу так же последовательно и упорно, как занимался с оружием, восстанавливая боевые умения. Днем я покрывался синяками в учебных поединках, а ночью тренировался метать ножи и незаметно доставать яд из рукава. Я ждал, когда погода станет мягче, а сам я – закалюсь, чтобы стать поистине смертельным оружием.
Я позаботился, чтобы как можно лучше устроить каждое существо, которое попало под мою опеку. Ворона вносила приятное разнообразие в жизнь Шута, потому что Пер каждый день приносил ее в его комнаты. Она составляла Шуту компанию лучше, чем мог бы сделать любой человек, и я порой задумывался, не протянулась ли между ними тоненькая ниточка Дара. Пеструха ловила его слова с такой же жадностью, с какой голуби клюют зерно. Невзирая на слепоту, Шут взялся учить ее разным трюкам, и я был потрясен до глубины души, когда он однажды сказал ей: «Принеси мне ложку Фитца», – и ворона подскочила по столу и стащила мой прибор. Пеструха не отвечала на попытки пообщаться с ней при помощи Дара, однако говорила такими словами и вела себя так ответственно, словно и впрямь познала связь Древней Крови. Она во многом оставалась загадкой для меня.
Что до Стрелы, то, пока я жил в замке, лошадь мне требовалась редко. Я продолжал время от времени навещать ее в конюшнях. Несколько раз я заставал Пейшенс перед стойлом – перегнувшись через дверцу, она явно любовалась кобылой. Поэтому я не слишком удивился, когда однажды Стрела резко повернула ко мне голову:
У меня большая просьба.
Говори.
Я нашла ту, с кем хочу связать свою жизнь. Сделай так, чтобы нас не разлучили.
Хорошо.
На том дело и кончилось. С тех пор Стрела видеть меня не желала. Персивиранс повозмущался немного, когда я попросил девочку ухаживать за Стрелой и выгуливать ее, но я остался глух к его ворчанию. Я видел, как вспыхнули глаза Пейшенс, когда я дал ей это поручение, и знал, что она будет радоваться общению с лошадью с открытым сердцем, как уже не дано радоваться мне. Я навещал конюшни все реже, видел, как Стрела привязывается к ней, и не вмешивался. Прекрасное животное, отвергнутое мной, дарило свою любовь другому человеку. Видеть это было горько, но я заслужил то, что получил. Менять что-либо было уже поздно, да я и не стал бы, даже если б мог.
Шут шел на поправку, но по-прежнему очень медленно. Я ощутил огромное облегчение, когда он присоединился ко мне у камина в Большом зале. Наряд для этого выхода, очевидно, подбирал Эш – я видел, как он любуется результатом своих трудов. На Шуте был длинный черный балахон, какие носили полвека назад, расшитый лунами и звездами. Голову украшала шапочка лорда Фелдспара, ныне расшитая зелеными пуговками и амулетами из бронзы и меди. Трость, по которой вились змеи и драконы, Шут вырезал сам, и я не мог нарадоваться, что он вновь взялся за старое увлечение. На плече его сидела Пеструха, дополняя и без того чудаковатый облик. Эш подвел его к креслу по соседству с моим. В ответ на приветствия Шут объяснял, что он – Грей, странник из далекого Сатина. Бывший лорд Голден не присовокупил к имени никакого титула, однако заявил, что он чародей из дальних краев и приехал в Олений замок изучать легендарную магию Видящих. Его наряд выглядел так удивительно, что золотые глаза и покрытое шрамами лицо вполне подходили к этому образу. В тот вечер он не задержался в Большом зале надолго, но, пока тянулась зима, начал понемногу бродить по замку. В облике чародея Грея он не завел новых друзей, однако стал навещать тех, кто знал его раньше. Я видел, как нравится ему эта игра и с какой радостью помогают ему Эш и Спарк. Эта юная парочка, решил я, сумеет хорошо позаботиться о моем старом друге. И закрыл свое сердце и помыслы даже от Шута.
Живот Неттл рос день ото дня, и Риддл все больше окружал ее заботой. Кетриккен и Эллиана не могли скрыть своей радости за нее. Я утешался тем, что они окутали ее любовью, а сам держался на безопасном расстоянии. Если никто не будет полагаться на меня, я никого и не подведу.