Шун, единственная из всех, пыталась драться. Почему? Неужели то, чему она успела научиться стараниями Чейда, сделало ее храбрее всех в доме? Я нанимал слуг не за умение драться, но уж конюхи-то наверняка за свою жизнь повидали переделок. Однако никто не сопротивлялся. Кроме Шун. Я посмотрел на Чейда, но тот не захотел встречаться со мной взглядом, и мне пришлось отложить вопросы на потом.
– Солдаты на лошадях стали кричать нам: «Садитесь! Садитесь!» Одни кричали на нашем языке, другие по-калсидийски. Я не стал садиться, потому что и так очень замерз, а под ногами был снег. И мне казалось, что, пока я стою вместе со всеми на площадке, где перед домом разворачиваются повозки, я делаю все правильно. Один из чужаков стал нам угрожать. Он сказал, что они ищут какого-то бледного мальчика и, если мы не выдадим его, они станут убивать нас. Я не знал такого мальчика, и остальные, по-видимому, тоже. С нами был Оук, которого вы наняли подавальщиком, у него светлые волосы, но какой же он мальчик… Кто-то сказал чужакам, что вот, мол, единственный блондин в Ивовом Лесу. Оук стоял недалеко от меня. И тот человек, что спрашивал, подъехал к нему. «Тот?» – крикнул он другому. Этот другой был одет во все белое, и, хотя выглядел как богатый торговец, у него было детское лицо. Он покачал головой, и человек на лошади вдруг очень рассердился. «Не тот!» – закричал он, наклонился и рассек Оуку горло мечом. Оук повалился на снег. Кровь хлестала у него из горла. Он схватился за шею рукой, словно мог остановить этот поток. Но он не мог. Он смотрел прямо на меня, когда умирал. На таком морозе над кровью поднимается пар. Я не знал этого раньше. А тогда просто стоял и смотрел.
Но Шун не была такой безучастной, – продолжал он. – Она закричала, обругала человека на лошади и пообещала, что убьет его. И бросилась к нему. Сам не знаю почему, я схватил ее за руку и попытался остановить. Мы боролись. Тогда человек на лошади подъехал к нам и сильно пнул меня в голову. Я отпустил Шун, а он наклонился и вонзил в меня меч. И засмеялся, когда я упал на тело Оука. Его кровь была еще теплой. Я помню это.
Оук. Юноша, которого мы наняли помогать с подачей блюд. Улыбчивый парень, который еще только учился прислуживать, но всегда был веселым и приветливым и так гордился своей новенькой ливреей. Оук, безжизненное тело на красном от крови снегу. Он был из Ивняков. Хватились ли родители сына или еще нет? Не удивляются ли они, почему сын так долго их не навещает?
За дверью послышались шаги – это Олух вернулся с большой тарелкой печенья с изюмом. С радостной улыбкой он предложил нам угощаться и очень удивился, когда я, Чейд и Лант молча покачали головами. Персивиранс взял печенье, но есть не спешил. Олух улыбнулся и сел на полу у камина с тарелкой на коленях. Он устроил целое представление, выбирая, с которой печенинки начать. При виде его простодушной радости у меня опять защемило сердце. Вот и моя малышка могла бы сейчас сидеть здесь с полной тарелкой печенья и без всяких тревог…
Лант молчал, нахмурив брови. Он посмотрел на Чейда, желая понять, что тот думает о его рассказе. Чейд сидел с каменным лицом.
– Продолжай, – тихо сказал он деревянным голосом.
– После этого я ничего не помню. Я очнулся поздно ночью. Один, на подъездной дороге. Тело Оука исчезло, и было совсем темно. Свет исходил только от конюшни. Она горела. Но никто не пытался ее тушить. Но я ни о чем этом не думал. Я не обратил внимания ни на то, что куда-то пропало тело Оука, ни на то, что конюшня горит. Я встал. Голова кружилась, рука и плечо ужасно болели, и меня всего трясло от холода. На подгибающихся ногах я доковылял до своей комнаты. Там был Булен, он сказал, что рад меня видеть. А я сказал, что ранен. Тогда он перевязал меня и уложил в постель и сказал, что Старая Рози, бабка кого-то из пастухов, как раз в доме лечит кого-то. И она пришла и осмотрела мое плечо.
– И Булен не послал за настоящим лекарем в Ивняки? Или в Дубы-у-воды? – Чейд был до глубины души потрясен тем, что его сын был ранен мечом, а его лечила бабка какого-то пастуха.
Лант нахмурил брови:
– Никто из нас не хотел отлучаться из поместья. И никто не хотел, чтоб сюда приходили чужие. Мы все сошлись на этом. И точно так же мы сошлись на том, что кто-то, должно быть, напился и был неосторожен с огнем в конюшне. Но на самом деле никто даже не хотел думать об этом. Я не помнил, как получил рану. Кто-то говорил, что была драка, кто-то, что люди пострадали при пожаре. Но никто не мог описать происходящее ясно. Да мы и не хотели его вспоминать. Не хотели лишний раз думать об этом. – Он вдруг вскинул глаза на Чейда, и во взгляде его была мольба. – Что со мной сделали? Как они это сделали?
– Мы предполагаем, что тебе и остальным внушили приказ при помощи Силы. А потом приказали продолжать внушать это друг другу. Вас всех заставили не вспоминать, не думать о произошедшем, встречать чужаков в штыки и по возможности не покидать поместье. Идеальный способ скрыть, что случилось.
– Это я виноват? Это потому, что я слаб, они смогли сделать это со мной? – В его голосе звучала невыносимая боль.
– Нет, – сказал Чейд со всей твердостью. – Ты не виноват. Человек, обладающий большим талантом к Силе, способен внушить другим почти все, что угодно. Именно так король Верити отгонял от наших берегов красные корабли. Сила была его главным оружием. – И добавил уже мягче: – Никогда не думал, что увижу, как магию используют подобным образом здесь, на земле Бакка. Это требует огромной Силы и великого умения ею управлять. Кто способен на такое?
– Я, – заявил вдруг Олух. – Я теперь знаю, как это сделать: надо напеть «забудь-забудь» и заставить всех это петь снова и снова. Наверное, это нетрудно. Просто мне никогда раньше не приходило в голову. Хотите, я так сделаю?
Меня будто холодом окатило. Наверное, я в жизни не слышал ничего страшнее. Теперь-то мы с Олухом друзья, но в свое время не очень ладили. Он был простодушным и добросердечным человеком, однако когда он захотел насолить мне, то превратил в неуклюжего увальня, так что я постоянно спотыкался и бился головой о притолоку. По части магии мне до него было бесконечно далеко. И если бы Олух заставил меня о чем-то забыть, догадался бы я когда-нибудь об этом? Я посмотрел на Чейда и прочел в его глазах те же тревожные мысли.
– Я же не сказал, что сделаю, – напомнил Олух. – Сказал только, что могу.
– По-моему, отбирать у кого-то воспоминания – неправильно и плохо, – сказал я. – Все равно что отбирать монеты или сладости.
Олух высунул кончик языка и потянулся им к носу – он всегда так делал, когда задумывался.
– Угу, – пробормотал он по размышлении. – Наверное, плохо.
Чейд взял заварочный чайник и задумчиво взвесил его в руке.
– Олух, – сказал он, – а ты можешь напеть такую песню, чтобы люди смогли вспомнить? Не заставлять их вспоминать, но сказать, что они могут вспомнить, если захотят.
– Только не делай этого сразу! – поспешно добавил я. – Сначала подумай и реши, получится у тебя или нет, и скажи нам. И может, этого все равно не надо делать.
– Ты думаешь, у нас хватит эльфийской коры, чтобы напоить чаем весь Ивовый Лес? – возразил Чейд. – Пусть даже вместе с моими запасами, когда гонец их доставит? Фитц, каждую минуту промедления с Би и Шун может случиться что-то страшное. В лучшем случае, пока мы медлим, их увозят все дальше. А в худшем… Нет, я не хочу об этом думать. Но нам нужно выяснить, что произошло, пока Лант был без сознания. Фитц, мы оба знаем, что следы похитителей полностью замело. И если они заставили слуг Ивового Леса забыть о случившемся, что помешает им сделать то же самое со всеми встречными? А поскольку никто не докладывал о чужеземцах на дорогах Бакка, думаю, так они и делают. Поэтому наша единственная надежда – выяснить, кто они и что им нужно. Они проделали долгий путь и тщательно продумали нападение. Вопрос: за чем они явились?
– За кем, – поправил Лант. – Им был нужен белый мальчик.
– Нежданный Сын, – пробормотал я. – Из Белых пророчеств. Чейд, Шут сказал мне, что именно про Нежданного Сына они спрашивали у него под пытками. Слуги хотят заполучить следующего Белого Пророка. Они думали, Шут знает, где его искать.
Стук в дверь заставил меня обернуться.
В кабинет робко заглянул Булен:
– Господин, я привел ее.
– Впусти ее, пожалуйста, – сказал я.
Булен открыл дверь, и вошла женщина. Персивиранс тут же вскочил на ноги и уставился на нее глазами побитой собаки. Его нижняя губа задрожала, но он стиснул зубы.
Наверное, я видел его мать, когда только осваивался в Ивовом Лесу, но вряд ли наши пути пересекались часто. Она выглядела как типичная уроженка Бакка – темные вьющиеся волосы, собранные в узел под кружевной сеточкой на затылке, и карие глаза. Для своего возраста она была стройной, одевалась аккуратно и тщательно. Женщина неуклюже присела в реверансе и вежливо, хотя и с нетерпением, спросила про работу на кухне. Я предоставил Чейду вести разговор.
– Этот паренек с конюшни говорит: все нахваливают вашу выпечку.
Дилиджент вежливо улыбнулась Персивирансу, но явно не узнала его.
Чейд продолжил:
– Насколько я понимаю, вы живете в одном из тех домов, где разместились работники конюшни. Мы пытаемся разобраться, отчего начался пожар в канун Зимнего праздника. Погибли люди, и мы хотим точно выяснить причину несчастья. Вы знаете кого-нибудь из конюхов?
Когда он задал ей этот прямой вопрос, глаза Дилиджент на миг потемнели – словно кто-то взмахнул за ними черной тряпкой. Она будто бы на мгновение перестала нас видеть и вообще унеслась мыслями куда-то далеко.
Потом вернулась и покачала головой:
– Нет, господин, вроде бы не знаю никого.
– Понятно. Ох, что же это я – совсем забыл о вежливости! Вы только что с мороза, а я расспрашиваю вас, не предложив даже отдохнуть и согреться. Пожалуйста, садитесь. У нас есть печенье. Могу я предложить вам чашечку чая? Это особый чай, прямо из Оленьего замка.