рсивиранс напряженным кивком одобрил мой выбор. Я велел Кинчу послать за древесиной и плотниками и распоряжаться разбором завалов на пепелище.
– Тогда мы сожжем то, что осталось, – сказал он. – Там под обломками тела людей и животных, о которых они заботились. Мы обратим их в дым и пепел вместе, но на этот раз, когда они будут гореть, мы вспомним их всех.
Я поблагодарил его. Мои волосы еще не отросли со времени смерти Молли, я даже не мог еще собрать их в воинский хвост, но я взял нож, отрезал у себя прядь, какую смог, и отдал ее Кинчу, чтобы тот бросил ее в огонь, когда снова подожжет конюшни. Он со всей серьезностью принял из моих рук знак траура и пообещал, что сожжет его вместе с собственной прядью.
Я спросил, кто умеет заботиться о почтовых птицах, и вперед вышла девушка лет четырнадцати. Она сказала, что раньше за птицами следили ее родители, а теперь будет она. Застенчивый юноша, работавший на конюшне, вызвался помочь ей прибраться на голубятне, и девушка с радостью приняла его предложение.
И так было везде. Диксон все еще пребывал в счастливом неведении, но многие из домашних слуг уже взялись за дело. Вернувшись в дом, я увидел, что часть разорванных гобеленов сняли, а парадные двери починили на первое время так, чтобы они хотя бы закрывались как следует.
Вечерняя трапеза прошла в унынии. Капитан Баламутов и его лейтенант присоединились к нам за столом. Капитан Стаут был моим ровесником и к тому времени запоздало понял, что помещик Баджерлок и Фитц Чивэл Видящий – один и тот же человек. К моему удивлению, он помнил, как я исполнял свой долг, убивая «перекованных» во время войн красных кораблей.
– Это была грязная, кровавая работа. Да и опасная к тому же. В те времена вы были моим героем. Потом-то по-всякому бывало, но я всегда знал, что вы не трус.
Он был прямодушным и искренним человеком. К этому времени он командовал Баламутами уже два года и почти сделал из своих солдат настоящее войско, а не просто банду головорезов и конокрадов.
А вот его лейтенант, Крафти, был не таков. Он явно считал себя красавчиком и не забывал улыбаться и подмигивать каждой служанке, заходившей в зал. Они же при виде таких дерзких заигрываний приходили в ужас, что вызвало у него сперва удивление, а потом и обиду. Учитывая, сколь мало осталось провизии в кладовых, нам подали очень простую еду, и капитан болезненно поморщился, когда его лейтенант заметил, что они в Оленьем замке привыкли к харчам получше. Мне хотелось сказать, что мы в Ивовом Лесу привыкли к манерам получше, но я прикусил язык. Слуги едва справлялись со своими обязанностями, им трудно было сосредоточиться на работе, и откровенное презрение Крафти к нашему деревенскому гостеприимству злило меня, однако я держал себя в руках.
Самое трудное началось потом. Мы собрали всю прислугу в Большом зале и заварили эльфийскую кору в огромном котле, подвешенном в камине. Те, кто уже выпил свою чашку, стояли молча, с печальными лицами, готовые утешить тех, кому только предстояло узнать правду. На стенах висели жалкие остатки гирлянд – украшений к празднику, который так и не состоялся. Чейд, Олух и я сидели за высоким столом. Ланту и Булену мы поручили разливать крепкий настой по чашкам. Им обоим пришлось взять на себя непростую долю – видеть, как удивление на лице очередной жертвы сменяется подавленностью или отчаянием, и задавать каждому два вопроса: «Помнишь ли ты что-нибудь, что помогло бы опознать нападавших?» и «Видел ли ты, что произошло с леди Би и леди Шун?».
В основном мы не услышали ничего полезного или нового. Четыре жертвы описали одного и того же насильника. Такой красивый и такой жестокий. Золотистые волосы, заплетенные в две косы, голубые глаза, аккуратно подстриженные усы и бородка. Но помощница поварихи вспомнила не его, а зловонного старика с грязными руками. У малышки Эльм случилась истерика, и лекарь увел ее из зала, чтобы уложить в постель и напоить валерианой с капелькой бренди. Мать ушла с ней, еле переставляя дрожащие ноги.
Баламутов собрали в дальнем конце зала и выкатили им бочку пива. Чейд потребовал, чтобы командир призвал своих солдат к порядку. Капитан Стаут осознал всю серьезность этой просьбы и строго следил, чтобы его люди держались в стороне от слуг Ивового Леса. Они послушались, но даже издалека я чувствовал, как они грубовато посмеиваются между собой над моими раздавленными горем людьми. Я понимал, что битвы и лишения ожесточили сердца стражников, но не желал, чтобы над моими людьми смеялись из-за того, что их жизнь не сделала их такими же загрубелыми.
Неужели только вчера я стоял в Большом зале Оленьего замка, а Дьютифул короновал меня стальной короной как принца Фитца Чивэла Видящего и приветствовал мое возвращение домой? И вот я тут, в собственном доме, слышу плач и крики, вижу, как мужчины теряют дар речи, вспомнив, что видели собственными глазами. Пастух Лин стоял передо мной и молил простить его за то, что он по поручению ласковой женщины помогал собирать трупы и бросать их в огонь. Мне было больно смотреть, как сломило его то, что он сделал, будучи околдованным. Чейд добился от него подтверждения, что среди сожженных не было тела Шун.
Вечер длился и длился. Когда шепот «забудь, забудь» стих, я смог связаться с Неттл. Она объединила наши сознания и стала смотреть моими глазами, слушать моими ушами плачи и стоны Ивового Леса. По прошествии немалого времени я ощутил, как Риддл делится с Неттл своей энергией, а вскоре после этого к нам присоединились Дьютифул и Стеди, укрепив наш магический круг. Мне стало чуть легче, когда я открыл свой разум остальным и поделился всем тем, что нам удалось выяснить. Я ощутил мучительную тревогу Неттл за судьбу Би, гнев Дьютифула из-за того, что такое произошло в самом сердце Бакка, а никто ни сном ни духом. Я почувствовал чье-то горе из-за смерти Ревела и с удивлением понял, что это Риддл. Я не пытался оправдаться перед ним. У меня не было оправданий. Этот вечер вышел жестокой насмешкой над Зимним праздником – все собрались в горе и ужасе, чтобы пить горький чай и глотать слезы.
Но все, что горит, будь то дрова в камине или горе в душе, рано или поздно сгорает дотла. Большой зал медленно опустел. Люди вернулись в свои дома и комнаты, многие недосчитавшись своих родных. Кто-то напился, кто-то остался беспомощно трезвым. Даже стражники в конце концов, шатаясь, убрели спать в крыло для слуг. Лант отослал Булена по возможности отдохнуть, а я настоял, чтобы Персивиранс вернулся в дом своей матери.
– Но я же поклялся вам в верности! – уперся он, и мне пришлось сказать:
– Вот я и говорю тебе, где ты нужен теперь. Ступай.
Наконец мы остались втроем – я, Чейд и Лант. Олух уже давно отправился спать. Маленький человечек в последнее время быстро уставал, и я не видел смысла заставлять его смотреть на всю боль, что вылилась в зале. Мы с Чейдом уселись рядом на мягкой скамье у камина, где догорал огонь. Лант сидел в мрачном одиночестве, глядя на угасающие языки пламени.
Итак, каков план? – спросил король Дьютифул.
Завтра рано утром я вернусь в Олений замок. Хочу рассказать все Шуту и посмотреть, не сможет ли он это объяснить.
Благоразумно ли проходить сквозь камни так часто? – Это уже Неттл.
Обстоятельства не оставили мне выбора, – ответил я.
Как и мне, – добавил Чейд.
Я хотел было возразить, но прикусил язык. Его дочь в такой же опасности, как и моя. Кто я такой, чтобы отговаривать его решение повторно использовать столпы Силы?
Лорд Голден… – начал было Дьютифул, но оборвал себя.
Что с ним? – встревожился я. Сердце у меня упало.
Он страшно расстроился, когда ты ушел. – Дьютифул не мог скрыть смятения в своих мыслях. – С ним не было никакого сладу. Он кричал и вопил, как избалованный ребенок.
«Как напуганный ребенок», – подумал я про себя.
Он говорил, что должен пойти с тобой, что тебе нельзя было бросать его тут. Мы, как могли, старались его успокоить, но тщетно. В конце концов он выдохся и лег в постель. Мы думали, он проспит долго, и оставили его одного. И каким-то образом он сумел выбраться из старого логова Чейда в общие коридоры замка. Он дошел почти до конюшен. Его нашли утром – он лежал ничком на снегу. Фитц, ему стало хуже, намного хуже, чем было, когда ты уехал. Мне очень жаль. – Извинения выдали всю глубину тревоги Дьютифула, и я понял: Шут умирает.
И когда он умрет, я потеряю все. Не только друга, но и всякую надежду узнать, что похитители сделают с моей дочерью. Меня вдруг охватила страшная усталость, сменившаяся отупением. Я не нашел что сказать.
Скажи Эшу, чтобы не спускал с Шута глаз. Пусть заботится о нем и утешает, как только может. Мы приедем утром, – решительно ответил Чейд.
Я ощутил смятение и отчаяние тех, кто остался в Оленьем замке, но не смог ничем успокоить их.
Довольно на сегодня, – сказал Чейд, и магическая связь между нами истончилась и распалась.
Я набрал воздуха, чтобы заговорить, но Чейд опередил меня. Он сжал мое запястье – хватка у него по-прежнему была железная – и сказал:
– Знаю, о чем ты думаешь. Нет. Сейчас мы ляжем спать, а завтра поедим и только потом отправимся на Висельный холм. Мы оба знаем, что рискуем. Мы пойдем на этот риск, но вместе и не очертя голову. Ты ничем не сможешь помочь Шуту, ему и так всемерно помогают. Жизнь наших дочерей зависит от нас. Мы отправимся в путь, как опытные и умелые убийцы, а не как перепуганные отцы.
Будь прокляты его слова, но он говорил разумно. Мне становилось тошно при одной мысли о промедлении, но Чейд не отпускал мою руку.
– Если любишь, не обязательно лететь очертя голову, чтобы доказать это. Можно действовать взвешенно и серьезно. Ты уже не тот мальчишка, который с мечом наголо преследовал в коридорах Оленьего замка остатки круга Регала. Ты Фитц Чивэл Видящий. И мы заставим врагов заплатить за все, что они сделали, кровью.
Разве не удивительно, как мудрый совет может охладить самую горячую голову? Чейд был совершенно прав, но мое сердце рвалось на части, не желая соглашаться. Я медленно кивнул.