Я – Стрела! – ликовала кобылка, и я ликовал вместе с ней.
Ранние зимние сумерки расчертили снег синими тенями. Нам встретилась телега, запряженная парой вороных тяжеловозов. Мальчик на козлах был едва ли старше Персивиранса. Телега была нагружена бревнами, и мы посторонились, пропуская лошадей, от которых валил пар. Стрела поскакала по глубокому снегу вдоль дороги, мерин Риддла пристроился за ней.
Мне не приходилось подгонять ее. Она чувствовала мое желание лететь во весь дух и была только рада его исполнить. Лант вскоре безнадежно отстал от нас. Потом и Персивиранс. А вот Риддл как-то держался. Он уже не скакал рядом с нами, но, оборачиваясь, я видел его. Лицо его задубело и раскраснелось от мороза, однако во взгляде горела решимость. Он каждый раз напряженно кивал, поймав мой взгляд, и мы мчались дальше. Дневной свет мало-помалу иссякал, и вместе с ним утекали краски. Мороз крепчал, и ветер тоже. Интересно, почему мне всегда выпадает скакать против ветра и никогда он не подгоняет меня в спину? Мое лицо закоченело, губы потрескались, я почти не чувствовал кончиков пальцев.
Но мы не останавливались. Стрела чуть умерила бег, когда дорога углубилась в холмы. Небо было затянуто тучами, и я больше полагался на глаза лошади, чем на свои. Мы скакали по тележной колее почти ощупью. Дорога нырнула в лес. Под пологом деревьев стало еще темнее, путь сделался неровным. Я почувствовал себя старым, замерзшим и глупым. А я-то воображал, как буду мчаться в ночи на выручку Би, поддерживая огонь в сердце семенами карриса! Я едва видел собственную руку, когда подносил ее к лицу, и хребет у меня ныл от холода. Мы пересекли вырубку, за ней дорога превратилась в едва заметную колею в снегу.
Лесистый склон остался позади, а в поле на нас набросился ветер и принялся хлестать по щекам ледяными ладонями. Зато ветер разогнал облака. Звездный свет сочился с небес, освещая заметенные снегом пастбища овец и коз. Стрела пошла медленнее, пробираясь сквозь рыхлый снег. Опустив голову, она упрямо брела вперед.
Я почувствовал запах хлева. Нет: это Стрела учуяла хлев или еще какое-то укрытие для скота и передала это ощущение мне. Это было не совсем так, как Ночной Волк сообщал мне о том, что удалось узнать. Все, чем он делился со мной, касалось охоты, добычи и еды. Лошадь же учуяла нечто знакомое, нечто такое, что обещало убежище и передышку. Да, передышку. Она устала. И замерзла. Пора спрятаться куда-нибудь от этого ветра и найти воды. Впереди на укутанном снегом холме темнели загон для скота и укрытие для него же – три стены под покатой крышей. За ним под снегом виднелся бугорок – стог сена. А с одного боку к загону была пристроена скромная хижина.
Мне опять не пришлось тянуть повод. Стрела остановилась сама, втягивая ноздрями запахи. Бока ее мягко поднимались и опускались. Овцы… старый навоз… солома. Я спешился и пошел первым. Мышцы слушались плохо, тепло неохотно возвращалось в окоченевшие стопы. Выше колен ноги ломило от усталости, спину пронзала боль при каждом шаге. А я хотел скакать ночь напролет, не забывая о скрытности, да еще и сражаться?
Идиот.
Я нашел в изгороди ворота, отодвинул засов и потянул увязшую в снегу створку. Когда проход стал достаточно широк для лошади, я провел ее внутрь. Она зашла в стойло, а я поковылял по снегу, чтобы позаимствовать для нее сена. Мне пришлось ходить до стога и обратно еще трижды, прежде чем кормушка наполнилась. Стрела была благодарна за укрытие от ветра. Я снял с ее спины торбу овса.
А вода?
Попробую добыть.
Оставив лошадь в стойле, я пошел обследовать окрестности. На ходу я бил ладонями по бедрам, чтобы руки хоть как-то согрелись и начали слушаться, ведь надо было еще расседлать Стрелу. Облачная пелена на небе истончилась, и поля залил тусклый свет луны. Я нашел колодец с ведром на веревке. Ведро проломило тонкий лед и погрузилось в воду. Пока я крутил ворот, подъехал Риддл. Я молча махнул ему. Он спешился и прошел в укрытие, я последовал за ним. Напоив Стрелу из ведра, я дал воды его мерину.
– Пойду разожгу огонь в хижине, – предложил Риддл.
– А я позабочусь о лошадях, – отозвался я.
Нелегко было сражаться окоченевшими пальцами с задубевшей на морозе сбруей. Лошади встали рядом, чтобы было теплее. К тому времени, когда я расседлал их и устроил на ночлег, из-под двери в хижину пробился слабый свет. Я набрал еще ведро воды и направился в хижину, перебросив седельные сумки через плечо. Внутри хижина оказалась безыскусным, но по-своему уютным убежищем. Дощатый пол, каменный очаг у стены. Риддл развел огонь, и пламя как раз хорошо разгорелось. Мебель была простая – стол, два стула, деревянный топчан, занимавший немалую часть комнаты. На полках – два горшка, в которых можно было готовить. Фонарь. Две глиняные чашки и две миски. Рядом с хижиной пастухи оставили хороший запас дров. Я сходил к стогу и безжалостно уволок немалую его часть, чтобы застелить топчан. Риддл тем временем согрел воды в одном из горшков.
Мы почти не разговаривали, занимаясь каждый своим делом. Словно вернулись в прошлое, к тем отношениям, что связывали нас когда-то и не требовали слов. Он заварил чай. Я распределил сено по топчану, пододвинул к очагу стул и сел. Чтобы наклониться и стащить сапоги с онемевших от холода ног, потребовалось немало усилий. Медленно-медленно тепло от огня заполнило хижину и стало просачиваться в меня. Риддл сдул пыль с чашки и налил чаю. Я взял ее. Лицо саднило, мышцы задубели на морозе. И это – расплата за один-единственный день скачки по холоду. А что же пришлось пережить моей девочке? Жива ли она еще? Нет, нельзя даже подпускать к себе такие мысли. Персивиранс видел, как ее увозили в санях, укутанную в меха и одеяла. Они считают ее сокровищем и заботятся о ней.
И за это я убью их всех. Мысль о мести согрела меня куда лучше, чем огонь и чай.
Снаружи раздался стук копыт. Лошади ехали упрямой рысью. Я с трудом поднялся и разогнулся, но Риддл уже подошел к двери и распахнул ее. В свете его фонаря я увидел, как на поле медленно выехал Лант. Персивиранс уже слез с лошади.
– Ужасно выглядишь, – сказал Риддл Ланту вместо приветствия.
Тот не ответил, но глухо застонал от боли, когда его нога коснулась земли.
– Иди в хижину. Погрейся у огня. – Риддл взял поводья его лошади.
– Давайте я, господин, – вызвался Персивиранс, и Риддл с благодарностью передал ему поводья и фонарь.
– Помочь? – спросил я, стоя в дверях, хотя одна мысль о том, чтобы снова натянуть сапоги, приводила меня в ужас.
– Нет. Спасибо, господин. – Персивиранс отвечал с ледяной вежливостью.
Мальчишка злится на меня. Ну и ладно. Он увел всех трех лошадей в укрытие.
Лант медленно подковылял к хижине. Я отошел, пропуская его. Он шел на негнущихся ногах, его лицо было белым с красными пятнами от холода и боли. Не глядя на меня, он вошел и сел на стул подле очага. Риддл пододвинул ему свою чашку чая, и Лант молча принял ее.
– Напрасно ты не повернул назад, – сказал я ему.
– Возможно, – резко сказал он. – Но уважение Чейда для меня много значит.
Тут не поспоришь. Когда вернувшийся Персивиранс отряхнул с сапог снег, Риддл уступил ему второй стул. Ворона была с мальчиком. Она слетела с его плеча на стол, распушила перья, пригладила их и затихла. Я заново наполнил свою чашку чаем, и Пер взял ее у меня, пробормотав «спасибо» куда-то в пол.
– Пить! – потребовала Пеструха. – И жрать, жрать, жрать, жр-рать!
Мы с Риддлом позаботились о еде в дорогу, не слишком обременяя себя лишним грузом. Я взял припасов только на себя. Лант не взял вообще ничего – вероятно, думал, что мы будем ночевать на постоялых дворах. Персивиранс прихватил зерно для лошадей.
– Мой папаша всегда говорил: «Позаботься сперва о своем коне, он-то тебя вынесет, а ты его нести не сможешь. И не брезгуй и сам сварить себе его овса. Потому что, если для тебя этот овес слишком грязный, не надо и лошадь им кормить», – заявил Пер, выложив на стол небольшой мешочек после того, как я достал вяленое мясо и несколько сморщенных яблок.
«Баррич сказал бы, что твой отец все понимал правильно и ты молодец», – подумал я.
Риддл только головой покачал, глядя на мою скудную снедь, и достал из своих седельных сумок каравай кисло-сладкого черного хлеба, большой ломоть сыра, добрый кус ветчины и мешочек чернослива. Нам двоим этого хватило бы с лихвой, но и для четверых вышел неплохой ужин. Пеструха охотно удовольствовалась обрезками и очистками. Я заварил свежий чай и, пока Пер и Лант расслабленно отогревались у огня, принес еще дров, чтобы хватило на всю ночь.
Когда я вернулся, все уже зевали.
– У нас есть планы на завтра? – устало спросил Риддл.
– Встать рано. Отправиться в путь. Найти Би и Шайн. Убить тех, кто их похитил. Вернуть девочек домой.
– И это план? – спросил Лант, не в силах поверить.
– Исходя из того, что известно, ничего лучшего я не могу, – сказал я.
Риддл кивнул и подавил отчаянный зевок. Пер уже клевал носом у очага. Я забрал кружку из его обмякших рук.
– Иди спать, – сказал я ему. – Завтра будет новый день.
Зевнув, он встал и проковылял к топчану. И заснул мгновенно, так и не сняв башмаков.
– Как рана, Лант? – спросил я.
– Ноет, – пробормотал он. – Все по-прежнему ноет. Я чувствовал себя усталым, когда отправился в путь. Теперь от меня и вовсе ничего не осталось.
– Это не твоя вина, – сказал я. – Ты ведь так и не поправился. Будь Чейд в уме, он бы не послал тебя со мной. Тебе нечего стыдиться. Тебе необходим отдых, так что отдыхай.
Почему я стал утешать его? Сперва я сам не понял, но потом меня осенило. Чувство вины. Он чувствовал себя виноватым за то, что не сумел защитить Шайн, когда ее похищали, а теперь чувствует еще большую вину из-за того, что почти ничем не может помочь спасти ее. Завтра ему будет еще хуже. Вот он встал со стула, покачнулся, сделал два неловких шага в сторону, восстановил равновесие и поковылял к топчану. Лег, завернулся в плащ и затих.