Мы ждали у костра, который не мог согреть нас. Наконец охотники вернулись с двумя отощавшими по зиме кроликами. Лица охотников были совершенно опрокинутые. Солдаты не тронули их, но ходили за ними по пятам, нарочито громко перешептываясь о том, что могли бы с ними сделать. Трижды калсидийцы вспугивали добычу у них из-под носа.
Я долго терпела, но в конце концов мне понадобилось облегчиться. Шун злилась, но и ей уже страшно хотелось отойти. Мы отправились вместе, оглядываясь через плечо, и нашли место, где нас почти не было видно. Я, как всегда, изобразила, что писаю стоя, прежде чем присесть рядом с Шун. Я уже научилась писать на корточках, не забрызгивая пятки башмаков. Когда мы закончили и стали поправлять одежду, рядом зашевелилась тень. Шун набрала воздуха, чтобы закричать…
– Не надо, – сказал он не повелительно, а умоляюще.
Он подошел ближе, и я разглядела, что это тот самый молодой солдат, который смотрел на Шун влюбленными глазами с тех самых пор, как мы покинули Ивовый Лес.
Он заговорил быстро и тихо:
– Я только хотел сказать, что буду защищать тебя. Умру, но не позволю никому обидеть тебя. Или ее.
– Спасибо, – так же тихо ответила я, притворяясь, что верю, будто его слова относятся ко мне, а не к Шун.
В сумерках я не могла разглядеть его глаз, но заметила, что его губы изогнулись в улыбке.
– И я никому не выдам твой секрет, – добавил он и, попятившись, растаял в зарослях хвойных деревьев.
Мы обе замерли на месте, но спустя какое-то время решились подойти к зарослям поближе. Под ними никого не было.
– Он говорил со мной и раньше, – призналась Шун. – Несколько солдат заговаривали со мной. Точно так же, как они нашептывают гадости бледным, когда те приносят им еду или забирают грязную посуду. Только он, единственный из всех, говорил ласково.
– Ты веришь ему? Тому, что он пообещал?
Она посмотрела на меня:
– Что он защитит нас? Один против целого войска? Он не сможет. Но раз он думает, что нам потребуется защита, значит знает – нас ждет что-то страшное.
– Мы все это знаем, – тихо сказала я.
Мы пошли обратно в лагерь. Мне хотелось взять Шун за руку, просто чтобы держаться за кого-то, но я знала, что ей это не понравится.
Уже сгустились сумерки, когда вернулся Эллик. Двалия громко ахнула от облегчения, увидев, что Виндлайер с ними, живой и здоровый. Седельные сумки чуть не лопались, смех Эллика и его людей был слышан задолго до того, как они подъехали к солдатскому костру.
– Мы грабили в городе средь бела дня, а никто ни сном ни духом! – крикнул один, и все кинулись к костру, спеша посмотреть на добычу.
Вернувшиеся стали доставать из сумок бутылки вина и роскошные яства – ветчину и хлеб с изюмом и пряностями, копченую рыбу и зимние яблоки.
– Средь бела дня! – повторяли они.
А один потряс в воздухе домотканым платьем:
– Снял прямо с бабы! А она стояла и смотрела, как корова перед дойкой. Ну я ее малость пощупал, на большее, жаль, времени не было. А когда мы двинулись своей дорогой, муж взял ее за руку и они пошли по городу, даже не обернувшись!
Двалия смотрела на них с ужасом, разинув рот. Сперва я подумала, что это рассказ солдата так потряс ее, но потом проследила, куда она смотрит. Виндлайер все еще сидел верхом, рядом с ухмыляющимся Элликом. Туманный человек неуверенно улыбался. На груди у него красовалось жемчужное ожерелье, на голове – меховая шапка, на шее – узорчатый яркий шарф, а на руках – перчатки из красной кожи, украшенные кисточками.
У нас на глазах один из тех солдат, что ездил с ними, хлопнул его по бедру и крикнул:
– Ну, теперь заживем!
Улыбка Виндлайера сделалась шире и увереннее.
Думаю, именно это заставило Двалию решиться.
– Виндлайер! Помни о пути! Не отклоняйся от того, что было предсказано! – крикнула она ему.
Эллик развернул лошадь и поехал прямо на Двалию. Она попятилась, споткнулась и едва не упала в костер.
– Он теперь мой! Не смей с ним говорить!
Но улыбка на пухлом лице Виндлайера погасла, и он в страхе и растерянности смотрел, как Эллик, перегнувшись, отвешивает Двалии оплеуху. Она не попыталась уклониться от удара. То ли отважно встретила его, то ли боялась пошевелиться.
Эллик сверлил ее взглядом, пока она не опустила глаза. Тогда он вернулся к своему костру и объявил:
– Сегодня мы будем праздновать! А завтра еще раз испытаем дарования нашего прекрасного друга!
Кое-кто из небелов смотрел на пир в солдатском лагере, истекая слюной. Когда Эллик спешился, его люди отдали ему лучшую долю добычи. Виндлайер еще какое-то время смотрел на лагерь Слуг, как пес, мечтающий только вернуться в родную конуру. Но потом солдаты окружили его, открыли для него бутылку вина и развернули сладкий пирог. И вот он уже спрыгивает с лошади, а один из недавних спутников по-приятельски обнимает его за плечи и ведет в толпу его новых товарищей. Мне однажды снилось, как нищего затягивает в водоворот из драгоценностей и яств.
Меня пробрал озноб. Никто не провидел этого. Только я. Я одна.
Я не понимала, как такое возможно, но вдруг осознала, что мне необходимо понять это. В моем непонимании собственных снов таится страшная опасность. Я – единственная, кто может стать у руля и вести корабль, но я не знаю как.
Тихо, – сурово рыкнул на меня Волк-Отец. – Ничего не говори. Только не им.
Но мне нужно знать, – возразила я.
Не нужно. Тебе не обязательно быть такой. Потяни носом. Почувствуй запахи, что окружают тебя. Бойся опасности, грозящей сейчас. Иначе ты не доживешь до опасностей, которые будут грозить тебе завтра.
В его предостережении слышалась какая-то печальная обреченность, словно он слишком хорошо знал, о чем говорит. Я запрятала поглубже свои вопросы и открылась тому, что происходило вокруг.
– По крайней мере, они только забрали платье у той женщины, – сказала Одисса.
Двалия, с унылым видом сидевшая у костра, догадывалась, в чем причина.
– Пока они не знают точно, на что способен Виндлайер, они не отважатся делать ничего такого, за что весь город может ополчиться на них. Но пока они издеваются над обывателями и ребячатся, мы сидим тут на виду у любого, кому вздумается выбрать дорогу через этот лес. Мы стали видимы. С нами может случиться все, что угодно.
Одисса наморщила лоб.
– Все, что угодно? – переспросила она, словно ей было трудно представить такое.
У Двалии сделался больной вид.
– Все, что угодно. Мы настолько отклонились от пути, что я не знаю, как вернуться обратно. Не знаю, следует ли нам что-то предпринять или лучше подождать, пока путь сам призовет нас. Любое действие может только увести нас от пути еще дальше.
Одисса закивала почти восторженно:
– Да, так нас и учили в школе. «Доверьтесь путям Белой Пророчицы. Не делайте ничего резкого. Только Белая Пророчица при посредстве своего Изменяющего может направить будущее в наилучшее русло». Но по-прежнему ли это правильно теперь, когда мы так далеко от пути?
– Нам остается лишь верить, – отозвалась Двалия, однако мне показалось, что в ее голос вкралось сомнение.
Другие небелы подошли послушать разговор. Они сбились вокруг нее, как стадо овец вокруг пастуха. Мне вспомнился жуткий сон. Я стиснула зубы, словно пыталась сдержать тошноту, а не рвущиеся с языка слова, эхом звучащие в голове: «Овцы рассеяны, а пастушка убегает с волчонком в зубах».
Тут от другого костра донеслись громкие восклицания:
– Почему? Почему нельзя-то? Мы же празднуем! Мы ж сидели тут и ждали, пока вы испытывали парня в городе, но мы тоже хотим повеселиться!
– Они мои, – отвечал Эллик, но в суровых словах крылось сдержанное веселье, как изюм в хлебе. – Когда обменяем их на деньги, каждый получит свою долю. Разве я когда-то делил добычу не по справедливости?
– Нет, но…
Я вытянула шею и разглядела – это говорил Хоген, красавчик, который пытался изнасиловать Шун. В свете костра было видно, что его нос и щеки раскраснелись не только от мороза. Калсидийцы пили украденное вино. Мне удалось мельком увидеть Виндлайера – он сидел прямо на снегу и глупо улыбался.
– Это все он виноват, – сказала Двалия с ядовитой горечью в голосе.
Я сперва подумала, что она говорит об Эллике, но Двалия продолжила, глядя в лесную чащу:
– Это он с нами сделал. Не пожелал довольствоваться отведенной ему ролью. А ведь с ним хорошо обращались. У него не было причин убегать, выбирать Изменяющего по своему разумению, разрушать путь своей волей. Чувствую, и здесь не обошлось без него. Не знаю, какова его роль, но без него точно не обошлось, будь он проклят.
– Так выдели нам сейчас парочку или хоть одну! – дерзко попросил Хоген. – От одной ты сильно не обеднеешь, капитан.
Я думала, Эллик рассвирепеет от его наглости, но, вероятно, вино и радость от богатой добычи смягчили его нрав.
– Капитан? Нет, герцог! С этим мальчишкой в распоряжении я скоро верну себе герцогский титул! Зовите меня теперь герцогом!
Несколько солдат закричали «Ура!».
Возможно, и Хоген рассудил, что Эллик подобрел от вина и самодовольства.
Он отвесил придворный поклон и произнес:
– Герцог Эллик, ваша светлость, мы, ваши верные подданные, умоляем вас о милости. Не поделитесь ли с нами парой бабенок, чтобы мы могли согреться этой холодной ночью?
Остальные захохотали и поддержали его радостными криками. Эллик смеялся вместе со всеми.
Хлопнув Хогена по плечу, он отвечал во всеуслышание:
– Хоген, я тебя знаю. Одной тебе будет мало. Да и к тому времени, когда вы все попользуетесь одной, от нее ничего не останется, так что и продать будет нечего!
– Так дай нам двух, тогда им достанется вдвое меньше работенки! – нахально предложил Хоген, и по меньшей мере трое солдат поддержали его.
Я почувствовала, как напряглась сидевшая рядом Шун. Она положила руку мне на плечо и вцепилась в него, будто когтями.
Наклонилась и прошептала мне на ухо: