Я отвернулась. Она протянула руку и взяла меня за подбородок, чтобы повернуть мое лицо обратно, но я уперлась взглядом в ее рот. Она не могла заставить меня посмотреть ей в глаза.
— Шайзим, — с мягким упреком произнесла она. — Посмотри-ка на меня. Эта женщина так важна? Она так необходима?
Я поняла, о чем она говорит. Я видела это, когда нищий на рынке дотронулся до меня. Есть люди, которые ускоряют перемены. Каждый человек приносит новое, но некоторые похожи на камни в течении, отклоняющие поток времени в другое русло.
Не знаю, солгала я или сказала правду, когда ответила:
— Она необходима. Она очень важна для меня, — и что-то, вдохновение или хитрость, побудило меня добавить: — Без нее я умру прежде, чем мне исполнится десять лет.
Пухлая женщина коротко разочарованно вздохнула.
— Заберите ее! — закричала она своим приспешникам. — Обращайтесь с ней аккуратно. Ее нужно излечить от любой раны и успокоить после сегодняшних расстройств. Будьте осторожны, лурри. Она должна жить, любой ценой. Мы должны держать ее подальше от рук Ходжена, ведь теперь, когда ему помешали, он захочет ее больше, чем когда-либо. Он станет решительнее. Поэтому мы должны быть еще более решительными, и должны найти в свитках, что нужно сделать, чтобы держать его в страхе. Кадеф и Реппин, сегодня вечером вам необходимо посовещаться с Помнящими и посмотреть, какой опыт вытянут они из этого для нас, потому что мне совсем ничего не приходит на ум.
— Могу ли сказать я, Двалия? — юноша в сером глубоко поклонился и замер в этом положении.
— Говори, Кадеф.
Кадеф выпрямился.
— Шайзим назвал ее «Шан». В его языке это слово обозначает «остерегаться» или «избежать опасности». Есть много свитков с записанными снами, которые не раз предостерегали нас бросать важные вещи в огонь. Если перевести их на его язык, получится не «остерегайтесь огня», но «Шан не для огня».
— Кадеф, ты поражаешь меня. Вот так и искажают пророчества. Никогда, и еще раз — никогда не играй древними словами, особенно так открыто, ради того, чтобы выглядеть более ученым, чем твоя напарница Реппин.
— Лингстра Двалия, я…
— Я похожа на ту, у которой есть время стоять в снегу и спорить с тобой? Нам нужно уйти отсюда до наступления ночи. Чем дольше мы торчим здесь, тем скорее кто-то увидит пламя и пойдет проверить, что здесь случилось. Тогда Винделиару придется раскинуть сеть еще шире, а его влияние и так с каждым мгновением становится слабее. Теперь послушайте меня. Отведите шайзим и женщину к саням. Садитесь на лошадей. Двое из вас должны помочь Винделиару забраться в сани. Он почти опустошен. Немедленно уходим.
Раздав приказы, она повернулась и посмотрела сверху вниз, туда, где сидели мы с Шан.
— Вот, маленький шайзим, думаю, у тебя будет то, что ты хотел. Пора тебе садиться в сани и отправляться в дорогу.
— Я не хочу в дорогу.
— И все же придется. Мы все понимаем это так же ясно, как и ты сам. С этой точки времени расходятся всего два возможных пути. Ты идешь с нами. Или умираешь здесь.
Она говорила со спокойной уверенностью, будто указывая на то, что дождь не может идти в безоблачный день. Я слышала абсолютную веру в ее собственные слова.
Однажды мой сводный брат Нэд почти час развлекал меня, показывая, как долго дрожит древесина его арфы после того, как он дернул струну. То же самое я ощутила, когда слова женщины разбудили созвучие внутри меня. Она была права. Я ведь знала, что это правда, и именно поэтому угрожала убить себя. Сегодня вечером я либо оставлю свой дом и уйду с ними, либо умру здесь. Все случаи, которые могли бы привести к другим исходам, были слишком далеки, слишком нереальны, чтобы надеяться на них. И я знала это. Может быть, я знала это с самого утра. Я моргнула, по спине пробежала дрожь. Это происходит на самом деле, или это воспоминание о сне?
Сильные руки выдернули меня из снега, мои застывшие на морозе носки вызвали тревожный вскрик. Тот, кто нес меня, говорил успокаивающие слова, которых я не понимала. Я подняла голову и увидела, что четверо несут Шан. Не потому что она тяжелая, но потому что она извивалась так, будто руки и ноги ее были отдельными от тела существами.
Женщина, которую они называли Двалия, уже подошла к саням и устраивала новое гнездо из мехов и одеял. Я потянулась к ней, и она посадила меня между ног, обнимая и согревая мою спину. Мне не хотелось быть так близко к ней, но я опять увязла. Шан мешком забросили внутрь и прикрыли кучей одеял. Оставленная в покое, она перестала дергаться и замерла, как мертвец. Кусочек ее юбки зацепился за край саней. Красный лоскутик — насмешливый язычок.
Кто-то прикрикнул на лошадей, и они двинулись. Я откинулась назад. Я слушала топот копыт, приглушаемый падающим снегом, скрип широких деревянных полозьев и затухающий треск пламени, пожиравшего конюшни. Люди Ивового леса, мои люди медленно возвращались в поместье. Они не смотрели на нас. Мы вышли на длинную подъездную аллею, ведущую прочь от дома, оставив позади пламя горящих конюшен. Фонари качались, пузыри света плясали вокруг нас, пока мы катились под арками перегруженных снегом берез.
Я даже не знала, что человек-в-тумане тоже в санях, пока он не заговорил с Двалией.
— Вот и все, — сказал он и глубоко удовлетворенно вздохнул. Несомненно, это мальчик, подумала я. Его голос звучал по-мальчишечьи: — И теперь мы можем вернуться домой, подальше от холода. И убийств. Лингстра Двалия, я и не представлял, что потребуется столько убийств.
Я почувствовала, как она повернула голову, чтобы посмотреть за спину возницы, туда, где он сидел. Она заговорила тихо, будто боялась меня разбудить. Но я не спала. Я не осмелилась спрятаться в сон.
— Мы не собирались никого убивать там. Но ведь мы видели, что избежать смертей почти невозможно. Нам пришлось использовать то, что имеем, а Эллик полон горечи и ненависти. Богатство и наслаждения, которые он ожидал от старости, ускользнули. Он потерял положение, состояние, удобства. И обвиняет в этом весь мир. Он хочет за несколько лет вернуть то, что приобретал всю жизнь. И поэтому он всегда будет более жестоким, более жадными, более безжалостным, чем нужно. Он опасен, Винделиар. Никогда не забывай этого. Особенно он опасен для тебя.
— Я не боюсь его, лингстра Двалия.
— А стоило бы.
Ее слова прозвучали предупреждением и упреком. Ее руки задвигались, натягивая на нас еще больше одеял. Мне было противно прикосновение ее тела, но я никак не могла найти в себе силы отодвинуться. Сани рванулись вперед. Я смотрела на мелькающие деревья Ивового леса. Мне даже не хватило духу попытаться расплакаться на прощание. У меня не осталось никакой надежды. Отец не узнает, куда я пропала. Мои собственные люди отдали меня, просто постояв и вернувшись обратно в дом. Никто не закричал, что они не позволят мне уйти. Никто не пытался отбить меня у похитителей. Я столкнулась с результатом моей необычности: я действительно никогда не принадлежала им. Такая потеря была небольшой ценой за то, чтобы налетчики оставили поместье без большой резни. И это правильно. Я была рада, что они не стали драться из-за меня. Хотела бы я, чтобы нашелся способ спасти Шан, не увозя ее со мной.
Краем глаза я уловила движение. Качающиеся фонари превращали деревья по краям дороги в слитки чугунной черноты на снегу. Но это было движение, рожденное вне света. Это движение казалось стоящим снегом, зажимающим рукой черную кровь, а поверх него — бледностью с вытаращенными глазами. Я не повернула головы, не закричала, не сбила дыхания. Ничему во мне не позволила предать Персеверанса, стоящего в моем плаще и глядящего нам вслед.
Глава четвертаяИстория Шута
Лестница оказалась круче, чем я помнил. В свою старую спальню я вошел осторожно, как и подобает былому убийце. Я запер дверь, положил в огонь дров и какое-то время обдумывал возможность просто забраться в постель и уснуть. Потом задернул шторы и осмотрел место их крепления к стержню. Да, теперь я видел то, что ускользало от меня все эти годы. Еще один рывок — и панель двинулась, ни щелчком, ни шелестом не выдав себя. И только когда я нажал на нее, качелька бесшумно открылась, и передо мной предстала узкая темная лестница.
Я медленно зашагал по ступеням, то и дело спотыкаясь и цепляясь изогнутыми носками туфель. В старой мастерской Чейда уже побывал Эш. Наши грязные тарелки исчезли, на краю очага кипел новый горшок с едой. С тех пор, как я ушел, Шут не двигался. Я с тревогой пересек комнату и склонился над ним.
— Шут?
Он с криком раскинул руки и сел, съежившись и прикрываясь поднятыми вверх ладонями. Одна из них вскользь ударила меня по щеке. Я отшатнулся от постели, а он жалобно закричал:
— Простите! Не бейте меня!
— Это просто я. Просто Фитц.
Я говорил спокойно, стараясь не выдать боль голосом. «Эда и Эль, Шут, оправишься ли ты когда-нибудь после пережитого?»
— Прости, — повторил он, задыхаясь. — Прости меня, Фитц. Когда они… они всегда резко будили меня. И не позволяли проснуться самому. Я так боялся сна, что кусал себя, лишь бы не заснуть. Но в конце концов всегда засыпал. Тогда они будили меня, иногда — всего через несколько минут. Маленьким колючим клинком. Или раскаленной кочергой.
Его гримаса отдаленно напоминала улыбку.
— Теперь мне противен запах огня.
Он опустил голову на подушку. Ненависть вспыхнула во мне и прошла, оставив пустоту. Я не в силах отменить то, что они сделали с ним. Вскоре он повернул ко мне голову и спросил:
— Сейчас день?
Слова застряли в моем пересохшем горле. Я откашлялся.
— Либо глубокая ночь, либо раннее утро, в зависимости от того, как ты смотришь на это. Последний раз мы разговаривали вчера утром. Ты проспал все это время?
— Я точно не знаю. Иногда мне трудно понять. Дай мне несколько минут, пожалуйста.