ела довольной ими. Когда мы приблизились к Ивовому лесу, на сердце у меня стало тяжело, а Персеверанс помрачнел. Мы вышли на длинную подъездную аллею, и поникшие под бременем снега березы выгнулись над нами, приглушив дневной свет. В какой-то момент Персеверанс повернул голову, и я знал, что он смотрит на место, где настигла его чалсидианская стрела. Никто из нас не говорил об этом.
Сначала мы увидели сгоревшие конюшни, и только потом — дом. Я приказал сжечь оставшуюся часть сарая и кости погибших там же, на месте. Теперь обломки были убраны, и на каменном фундаменте остался только пепельно-черный истоптанный снег. Рядом поднималось новое строение, уже закрытое с одного конца. Завидев нас, зашелся лаем бульдог. Выбежала девочка, схватила его за загривок и утащила куда-то.
— Это хозяин! — закричали около конюшен, и я увидел, как кто-то спешит к дому. Подошли несколько человек, чтобы забрать лошадей у меня и Фоксглов и показать гвардейцам дорогу к конюшням. Я попросил Персеверанса помочь им.
Дворецкий Диксон встретил нас в желто-зеленом жакете, украшенном костяными пуговицами. Он явно наслаждался повышением. Я же мог думать только о том, что он — не Рэвел. Он рассказал мне, как все здесь радовались новости о спасении леди Шан. Он надеялся, что у нее все хорошо, потому что сам он с любовью вспоминает ее. Он надеялся, что она скоро вернется. Я спокойно ответил, что теперь она будет жить в Баккипе. После он спросил про Фитца Виджиланта и сказал, что его здесь не хватает. Я ответил, что он тоже поселился в Баккипе. Затем, изменив тон и опустив глаза, он сказал, что всех огорчила потеря леди Би.
— Такая малютка, и такая милая, даже со своими странностями. Люди говорят, что она все равно была не для этого жестокого мира.
Я внимательно посмотрел на него, и он покраснел. И тут же спросил, не хочу ли я отдохнуть или подкрепиться, но вместо этого я попросил показать, что было сделано в мое отсутствие. Я уже заметил, что входные двери были мастерски восстановлены.
Он повел меня мимо залатанных портьер, пустых мест, откуда сняли гобелены, мимо укрепленных дверных косяков и стен, на которых больше не было шрамов от лезвий.
В моей спальне навели порядок. Запертый сундук, где я держал свои личные вещи, выдержал налет. Затем была комната Би. Диксон говорил тихо, как рядом с умирающим.
— Я позволил ее служанке привести комнату в порядок, сэр, и сложить все так, как было до… — голос его затих. Он открыл дверь и ждал, пока я войду. Я посмотрел на аккуратно сложенную постель, на маленький плащ на крючке и пару тапочек у очага. Все такое маленькое, такое чистое. Все на месте, кроме ребенка. Я протянул руку и закрыл дверь.
— Ключ, пожалуйста.
Он поднял большую связку ключей и показал мне один. Я протянул ладонь, он замешкался, снимая его. Я запер дверь, а ключ положил в карман.
— Дальше, — скомандовал я, и мы пошли в комнату Шайн. Там царил идеальный прядок, не то что в то время, когда она жила в поместье.
— Упакуйте все это, — сказал я несчастному дворецкому. — И отправьте ей в Баккип.
— Как скажете, сэр.
Он вздохнул, понимая, что столкнулся с грандиозной задачей.
То же самое я попросил сделать с вещами Ланта. Диксон спросил, пришлю ли я нового писца учить детей и помогать с ведением счетов? В своем горе я совсем позабыл об этом. Здешние дети заслужили лучшего владельца усадьбы, чем я. Я обещал сделать это.
У дверей своего кабинета я отпустил Диксона. Выломанный замок искусно отремонтировали. Резной камень Шута все так же лежал на каминной полке. Восстановили стойки для свитков, и кто-то попытался прибраться на моем столе. Но это больше не было моим местом. Я запер дверь и ушел.
Диксон подготовил прекрасный ужин. Фоксглов хвалила и его, и кухарок, а он просто светился. Я закончил с едой и ушел отдыхать, и провел ночь, глядя в потолок комнаты, которую когда-то делил с Молли. Я никогда не был набожным, но если бы мне хотелось молиться, то Эль, жестокий бог моря, прислушался бы ко мне скорее, чем нежная Эда — хозяйка полей. Но той ночью у кого-то или чего-то, а может статься — у Молли, я просил прощения и рассказывал о желании как-то искупить вину. Я обещал взыскать по полной: боль за боль, кровь за кровь. Мне казалось, что ничто и никто не слышал меня, но в самые темные часы ночи я ощутил прикосновение Неттл.
Ты в порядке?
Ты же знаешь, что нет.
Знаю. Подними стены, папа. Твое горе звучит, как одна из мелодий Олуха.
Детям поместья нужен новый наставник. Кто-то очень нежный и добрый.
Ты прав. Я найду такого для них.
С тобой и ребенком все хорошо?
Да. Меня не тошнит два дня. Я снова могу есть с удовольствием.
Как я рад это слышать. Тогда — спокойной ночи.
Потом я поднял стены и почувствовал, как мое сердце бьется в них, подобно шторму в волноломы приморского города. Почувствую ли я когда-нибудь что-то другое, кроме боли и вины?
Перед рассветом я встал и по старой привычке спустился на кухню. Тавия, Майлд и Леа уже вовсю работали. Появилась новая кухонная девушка, Чесснат. Когда я заметил ее, Тавия рассказала, что Эльм потеряла рассудок, выпив «вспоминательный чай». И теперь она смертельно боится мужчин, даже отца и братьев. В спокойные дни ее сажают у камина, где она чистит картошку или делает такую же простую работу. Сегодня, зная, что я могу прийти на кухню, ее отправили в другое место, поскольку она начинает плакать от одного вида взрослого мужчины. Леа всхлипнула.
Я больше не хотел ничего слышать, но Натмег, наша старая кухарка, пришла помочь со вчерашней едой и беспощадно сплетничала о разных людях. Всех потряс пастух Лин, который попытался покончить с собой, но его вовремя нашел один из сыновей. Теперь они присматривают за ним, хотя он твердит, что это был момент отчаяния и больше не повторится. Его преследуют кошмары, в которых он бросает тела в пылающие конюшни. Утопилась Слэт, садовница. Некоторые говорили, что она нарочно вышла на тонкий лед, а другие — что она была немного «не в себе». Одни слуги ушли, наняли других. Натмег переполняли кошмарные подробности, и мне хотелось бежать, но я заставил себя сидеть и слушать. Я заслужил это. Эти слова станут хлыстом, который подстегнет меня, если моя собственная решимость увянет.
Пока Натмег говорила, бледная Тавия не произнесла ни слова. Леа продолжала что-то мешать в чайнике. Я не знал, от огня или от подавленных чувств краснело ее лицо. Налетчики снасильничали одного из садовников. Теперь он пьет и совсем не работает.
— Весь в крови был, — мрачно сообщила Натмег. — После совсем перестал есть — боится, что придется гадить. Но он пьет. О, как он пьет! Городским не понять. Его брат говорил с ним, сказал, мол: «Я б дрался и сдох прежде, чем они это сделали бы со мной». Но их-то здесь не было. Только мы можем это понять.
Она месила тесто на хлеб, и крепко стучала им о доску. Она посмотрела в мою сторону, ее старые глаза были полны слез.
— Мы знаем, что вы отплатите им, сэр. Мы слышали, что вы сделали с тем Элликом, который сидел на высоком коне и смотрел на нас сверху вниз. И с тем симпатичным рыжим мальчиком с косичками как у невесты, который насильничал девчонок и все никак не мог насытиться. Вы обоих хорошо уделали, мы слышали, и они заслужили каждый миг этого, и даже больше!
Ее голос, казалось, куда-то уплывал. Кто-то… ну конечно. Он был со мной. Он видел тела. И рассказал все здесь, дома, среди друзей. А гвардейцы все приукрасили, как обычно.
— Мы тут все гордимся вами, и мы знаем, что вы пойдете за остальными. Выследите их логово, выкурите и убейте всех. Молодой Пер, возможно, и прикончил Эллика, но он сказал нам, что вы заставили его заплатить за все прежде, он воткнул в него клинок.
Гордятся мной.
Меня мутило.
Тавия, по-моему, пощадила меня, напомнив, что Фоксглов ждет меня к завтраку. Она прогнала меня с кухни, я и с благодарностью ушел. В холле я встретил Персеверанса. Он был бледен, глаза его покраснели. Я сказал ему, что он будет завтракать с нами, и отвел к столу, дожидаться Фоксглов. Я не стал спрашивать, что он рассказал людям поместья. Вместо этого я спросил про мать.
Он медленно вздохнул.
— Ну, она уже не живет в Ивовом лесу, сэр. Уже нет. Она сказала пастуху Лину, что здесь для нее ничего нет, кроме потерь и кошмаров. Она переехала в деревню, к сестре и ее мужу. У ее сестры шесть детей, поэтому у них тесно, но она говорит, что все в порядке. Ее сестра только рада помощи, потому что у самой маленькой — колики, а моя мама очень терпеливая. Она там шьет и чинит вещи. Я зашел к ним, она расплакалась, увидев меня. Она обнимала меня, говорила, что любит, но потом очень рано ушла спать. Тетя говорит, что ей трудно меня видеть, ведь я напоминаю ей обо всем, что она потеряла. И еще — что она не может простить себя за то, что не узнавала меня и выгоняла из дома. — Он обхватил себя за плечи. — Если можно, сэр, я бы хотел вернуться в Баккип с вами. Я отдал тете все деньги, чтобы она передала маме, и она сказала, что это поможет ей. Ее муж хороший человек, но шестеро детей, да еще и моя мать… Я должен помочь им. И заработанные деньги — это самая лучшая помощь.
Для меня это звучало неправильно, и все-таки что-то в его лице убедило меня, что так и есть. Леа принесла нам чай и широко распахнула глаза, увидев Персеверанса, сидящего напротив меня, в красивой ливрее с атакующим оленем на груди. Она застенчиво улыбнулась ему. Он небрежно поправил жилет, а я вдруг увидел все его глазами. Он уже не мальчик с конюшни, а молодой человек на службе у принца. Молодой человек, который убил заклятого врага и вернулся домой с деньгами для матери.
Фоксглов с серьезным лицом присоединилась к нам. Пока Леа наливала ей свежий чай, расставляла хлеб, масло и варенье, она молчала. Заговорила, только когда девушка вышла из комнаты.
— Я ведь понятия не имела, что здесь произошло, Фитц. Неудивительно, что ты вернулся в Баккип таким ошалелым. Девочка, которая прислуживала мне, раньше была служанкой леди Шайн. И говорит, что помогала твоей маленькой девочке. О, Фитц! Я не понимала и половины того, что случилось с тобой. Пожалуйста, прости меня.