Би. У меня еще есть время стать для нее хорошим отцом. Я знал, где должен быть прямо сейчас, и если бы использовал Скилл-колонны, до наступления темноты я был бы уже там. Это опасно, но неужели я рисковал бы больше, чем при переходе с Шутом? До того, как я осмелюсь снова подлечить его, есть еще несколько дней. Я должен пойти домой, собрать Би и вернуться с ней в Баккип. И оставить ее здесь не ради Неттл, а чтобы она была рядом, пока я жду выздоровления Шута.
В этом был смысл. Именно это я и должен сделать.
Верхняя комната тонула во тьме, только огонь раскидывал красные отблески. Шут сидел в кресле перед камином. Я успел сообразить, что не стоит спрашивать его, почему он сидит в темноте. Когда я подошел, он повернул ко мне лицо.
— Там записка для тебя. На столе.
— Спасибо.
— Ее принес какой-то юноша. Боюсь, когда он вошел, я был в полусне. Я закричал. Не знаю, кто из нас испугался больше.
В его голосе зазвенел и оборвался хрупкий смешок.
— Извини, — сказал я, пытаясь справиться со своими бессвязными мыслями. Не стоило делить свою муку с ним. Он ничем не мог помочь мне, и ему стало бы неловко, что он оторвал меня от дочери.
Я заставил себя сосредоточиться на его тревожных словах.
— А теперь я боюсь идти спать. Вот уж не знал, что и здесь люди снуют туда-сюда. Не представляю, как я об этом не подумал. Я понимаю, что они должны бывать здесь… Но никак не могу перестать думать об этом. А что если они расскажут кому-то? Все узнают, что я прячусь здесь. И я снова в опасности.
— Я собираюсь зажечь свечи, — предупредил я его. Я не стал говорить, что мне нужно увидеть его лицо, чтобы понять, серьезен ли его страх. Когда первая свеча вспыхнула, я спросил Шута:
— Как ты себя чувствуешь? Лучше, чем вчера?
— Я не могу сказать, Фитц. Я не отличаю вчера от сегодняшнего утра. Не знаю, рассвет сейчас или полночь. Здесь, в темноте, для меня нет разницы. Ты приходишь и уходишь. У меня есть еда, я облегчаюсь, я сплю. И еще боюсь. Полагаю, это означает, что мне лучше. Я помню время, когда мог думать только о том, как болит каждая часть моего тела. Раз сейчас я могу думать о страхе, значит, боль утихла.
Я зажег вторую свечу от первой и поставил ее в подсвечник на столе.
— Ты не знаешь, что сказать, — заметил Шут.
— Не знаю, — признался я.
Я попытался отбросить собственные страхи и подумать о страхах Шута.
— Я точно знаю, что ты здесь в безопасности. А еще знаю, что независимо от того, сколько раз я повторю это, в твоем ощущении ничего не изменится. Шут, что я могу сделать? Чтобы ты чувствовал себя лучше?
Он отвернулся от меня. После долгой паузы он сказал:
— Ты должен прочитать сообщение. Прежде чем убежать, мальчик прокричал, что оно очень важное.
Я взял со стола небольшой свиток. На нем стояла печать Чейда. Я разломал воск и развернул записку.
— Фитц, я очень плохо выгляжу? Когда я поднялся в кресле и закричал, мальчик тоже закричал. Кричал, будто увидел труп, поднявшийся из могилы.
Я убрал свиток в сторону.
— Ты выглядишь как очень больной человек, которого сознательно мучили и морили голодом. И цвет твоей кожи… странный. Не смуглый, как тогда, когда ты был лордом Голденом, и не белый, как во времена короля Шрюда. Ты серый. У живого человека не может быть кожа такого цвета.
В этот раз он замолчал надолго, и я вернулся к свитку. Сегодня ночью ожидалось еще одно торжественное собрание в честь окончания Зимнего праздника, после которого наше дворянство разъедется по своим герцогствам. Королева Эллиана позвала всех принять участие и просила надеть самое лучшее, чтобы приветствовать прибывающий день. Чейд предположил, что, возможно, лорду Фелдспару придется съездить в город, чтобы приобрести особенные наряды на этот случай. Он написал про лавчонку одного портного, и я знал, что нужные распоряжения отданы и одежду уже шьют.
— Ты честный человек, Фитц, — глухо проговорил Шут.
Я вздохнул. Так ли уж честен я был?
— Что хорошего, если я буду лгать тебе? Шут, ты выглядишь ужасно. Твой вид разбивает мне сердце. Единственное, чем я могу утешить и себя и тебя: когда ты поешь, отдохнешь и окрепнешь, твое здоровье улучшится. А когда ты наберешься сил, я попробую через Скилл побудить твое тело исцелить себя. Это единственное утешение для нас обоих. Но это займет время. И потребует всего нашего терпения. Спешить здесь нельзя.
— У меня нет времени, Фитц. Даже не так. У меня есть время, чтобы выжить, или время, чтобы умереть. Но я уверен: где-то есть сын, которого надо найти прежде, чем до него доберутся Слуги. С каждым днем, с каждым часом я все больше боюсь, что они уже схватили его. И каждый день, каждый час я помню, что далеко отсюда, в их руках остаются сотни душ. Может показаться, все это имеет мало общего с нами, с Баккипом и Шестью Герцогствами, но это не так. Слуги обращаются с ними так же, как мы, загоняя курицу в сарай или сворачивая шею кролику. Ради возможности заглянуть в будущее, они разводят Белых и используют их озарения, чтобы знать как можно больше. Их не волнует, что родившийся ребенок никогда не сможет ходить или почти слеп. До тех пор, пока он бледный и видит пророческие сны, они заботятся о нем. Сила Слуг проникает даже сюда, выкручивая и извращая происходящее, искривляя время и весь мир по их воле. Их нужно остановить, Фитц. Мы должны вернуться в Клеррес и убить их. Мы должны сделать это.
Я сказал ему правду.
— Подумай вот о чем, мой друг. У нас есть только одна попытка.
Он слепо посмотрел на меня, будто услышал что-то нестерпимо ужасное. Потом его нижняя челюсть задрожала, он спрятал лицо в худых руках и заплакал.
На меня нахлынуло раздражение и почти сразу — чувство вины. Он страдает. Я знал, каково это. Как можно чувствовать раздражение, точно зная, что именно он переживает? А если бы я сам пережил такое? Неужели я забыл те времена, когда кошмары из темниц Регала волнами захлестывали меня, стирая все хорошее и безопасное, что было в моей жизни, и унося меня обратно, в хаос и боль?
Нет. Я пытался забыть их, и в последнее десятилетие это почти удалось. И моя досада была не раздражением, но огромной тревогой за Шута.
— Пожалуйста. Не вынуждай меня вспоминать.
Я понял, что эти предательские слова произнес вслух. В ответ он лишь зарыдал, по-детски безутешно и безнадежно. Это была невыносимая тоска по времени, в которое он не мог вернуться, по времени, которое никогда не вернется.
— Слезами горю не поможешь, — произнес я, понимая, насколько бесполезны эти слова. Мне хотелось прикоснуться к нему, но я боялся. Боялся, что его испугает мое прикосновение, а еще больше — что он затянет меня в свою боль и разбудит мою собственную. Но в конце концов я сделал три шага, обходя стол.
— Шут, здесь ты в безопасности. Я знаю, что пока тебе не верится, но все кончено. И ты в безопасности.
Я гладил его жидкие волосы, грубые, как собачья шерсть, а потом прижал его голову к своей груди. Его скрюченные пальцы впились в мои запястья. Я позволил ему выплакаться. Это все, что я мог дать другу. Я подумал о том, что должен был сказать ему: мне нужно оставить Баккип на несколько дней, чтобы привезти Би…
Я не мог. Не сейчас.
Он помаленьку успокаивался, и даже когда рыдания стихли, его тело вздрагивало с каждым вздохом. Вскоре он погладил меня по руке и неуверенно произнес:
— Думаю, теперь все в порядке.
— Не все. Но скоро наладится.
— Ох, Фитц, — произнес Шут. Он отстранился от меня и сел как можно прямее. Справившись с приступом кашля, он спросил: — Что в твоем сообщении? Мальчик сказал, оно важно.
— И да, и нет. Королева желает, чтобы в последнюю ночь Зимнего праздника мы были одеты как можно лучше, а значит, я должен спуститься в город и купить себе кое-что.
Нахмурившись, я подумал, что должен буду ехать в роли лорда Фелдспара и в его ужасном костюме. Только не в этих ботинках. О, нет! Я не буду ходить по обледенелой брусчатке в этих ботинках.
— Вот как. Тогда тебе лучше отправляться.
— Ты прав, — неохотно согласился я.
Мне не хотелось оставлять его в темноте и одиночестве. Но и самому не хотелось оставаться там, где его уныние может заразить меня. Я поднимался сюда, считая, что могу смело доверить ему новости от Неттл. Какое-то мгновение я видел в нем друга и советника, как в молодости. Теперь новости пеплом осели на моем языке. Вот еще один Видящий, которого он не предсказывал. Его слова об уродливых младенцах охладили меня: как теперь я мог сказать, что скоро у меня будет внучка? Это развернуло бы еще одну темную спираль в его душе. Еще хуже было бы сообщить ему, что я исчезну на шесть-восемь дней. Я не мог оставить его, чтобы съездить за Би. Но мог бы согласиться, чтобы ее привезли сюда. Завтра нужно поговорить об этом с Кетриккен. Вместе мы бы устроили это.
У нас всех есть долг перед нашими друзьями. Как часто Ночной Волк сидел рядом со мной, когда я терял себя в тщетных попытках воспользоваться Скиллом? Как часто Нэд приводил меня, еле стоящего на ногах, в хижину, и намеренно давал мне меньше дурманящих трав, чем я ему приказывал? Я даже не хотел думать о неделях и месяцах, которые потребовались Барричу, чтобы вытащить меня из шкуры волка. Мои друзья не покинули меня, и я не откажусь от Шута.
Но он все еще мог отказаться от меня. И он это сделал.
Он приподнялся из-за стола.
— Ты должен заняться своим делом, Фитц.
Он повернулся и уверенно пошел к кровати. Когда он лег и завернулся в одеяла, я спросил его:
— Ты уверен, что хочешь остаться один?
Он не ответил. И скоро я понял, что он и не собирался отвечать. От этого мне стало беспричинно больно. Дюжина хлестких замечаний пронеслись в моей голове. Да он даже не представляет, чем я поступаюсь ради него! Когда момент гнева прошел, я был рад, что удержался и промолчал. Мне не хотелось, чтобы он узнал, чем я жертвую. Я просто делал то, что должен был сделать.
Я спустился по лестнице и переоделся в лорда Фелдспара, дерзко надев свои собственные сапоги.