— Еда будет через минуту, — сказал я, оставив его беспокойные слова без ответа.
Я не доверял его способности следить за тем, сколько он съел. Я положил еду на тарелку, мясо нарезал на маленькие кусочки, а хлеб — тонкой соломкой. Налил ему вина. Не предупредив, я взял его за руку, чтобы показать, где тарелка, и он отпрянул от меня, чуть не опрокинув блюдо, будто я обжег его раскаленной кочергой.
— Прости! — воскликнули мы одновременно.
Я улыбнулся, но он — нет.
— Я хотел показать, где еда, — осторожно объяснил я.
— Я знаю, — сказал он шепотом и склонил голову, будто стыдясь себя.
Затем, как робкие мышки, его искалеченные руки подкрались к краю стола, и осторожно двинулись вперед, пока не наткнулись на край тарелки. Они легко ощупали блюдо, изучая. Он достал кусок мяса и положил его в рот. Я хотел было сказать, что вилка лежит рядом, но остановил себя. Он это знал. Не стоит поправлять измученного человека, даже если он по-детски неумел. Руки двинулись в сторону в поисках салфетки и нашли ее.
Какое-то время мы ели в тишине. Закончив с тем, что было на тарелке, он тихо попросил нарезать ему еще немного мяса и хлеба. Пока я это делал, он вдруг спросил:
— Итак, как сложилась твоя жизнь, пока меня не было?
На мгновение я замер. Потом переложил нарезанное мясо в его тарелку.
— Это была просто жизнь, — я сказал, и поразился, как твердо прозвучал мой голос. Я подыскивал слова. Как можно кратко рассказать про двадцать четыре года? Как можно описать ухаживание, брак, ребенка и вдовство?
Я попробовал.
— Так вот. С последнего раза, как мы расстались? Я заблудился в Скилл-колонне на пути домой. Переход, занимавший миг, растянулся на несколько месяцев. Когда колонна наконец выплюнула меня, я был почти безумен. А несколько дней спустя, когда я оклемался, то узнал, что ты приходил и вновь ушел. Чейд передал мне твой подарок, вырезанный камень памяти. Потом я наконец-то встретился с Неттл. Сначала все было не очень хорошо. Я… ну, я начал ухаживать за Молли. Мы поженились.
Слова иссякли. И, хоть я очень сжато рассказал свою историю, мое сердце сжалось от осознания, сколько же я имел и сколько потерял. Я хотел сказать, что мы были счастливы, но никак не мог произнести это в прошедшем времени.
— Сочувствую твоей утрате.
Обычные слова прозвучали у него очень искренне. Это застало меня врасплох.
— Откуда ты…
— Откуда я знаю? — он недоверчиво хмыкнул. — Ох, Фитц. А зачем же я оставил тебя? Чтобы у тебя появилась жизнь как можно ближе к той, которую я всегда видел после своей смерти. Во многих вариантах будущего, после моей смерти, я видел, как ты неустанно ухаживаешь за Молли, возвращаешь ее, и, наконец, получаешь долю счастья и благоденствия, которая всегда ускользала от тебя, пока я был рядом. В большинстве вариантов будущего я видел, что она умрет, и ты останешься один. И все же это не отменяет того, что было, и это — лучшее, что я мог пожелать для вас. Годы с твоей Молли. Она так любила тебя.
Он снова принялся за еду. Я сидел неподвижно. В горле застрял плотный комок, и я чуть не задохнулся от боли. Даже вздохнуть стоило немалых усилий. Пусть слепой, но, думаю, он понимал мое страдание. Он ел медленно и долго, будто растягивая еду и тишину, в которой я так нуждался. Последним кусочком хлеба он тщательно протер тарелку. Доев, он вытер пальцы о салфетку и потянулся за вином. Подняв бокал, он потягивал вино, и на лице его читалось блаженство.
— Я очень смутно помню вчерашний день, — поставив бокал, произнес он спокойно.
Я молчал.
— Думаю, я шел почти всю предыдущую ночь. Я помню снег, и помню, что не должен был останавливаться, пока не найду какого-нибудь пристанища. У меня была хорошая палка, а когда человек слеп и хромает, это помогает больше, чем кажется со стороны. Мне до сих пор трудно ходить без палки. Я знал, что я на дороге к Приречным дубам. Теперь я припоминаю. Мимо меня проехала телега, возница ругался и кричал, чтобы я ушел с дороги. Я отошел. Потом отыскал следы его телеги на снегу, и подумал, что если пойду по ним, они приведут меня к какому-нибудь крову. И я пошел. Мои ноги совсем онемели, боль почти пропала, но я стал часто падать. Думаю, в Приречные дубы я пришел ближе к ночи. На меня залаяла собака, кто-то прикрикнул на нее. Следы телеги привели к конюшне. Я не мог попасть внутрь, но рядом была куча соломы и навоза, — он на мгновение сжал губы, а затем криво усмехнулся: — теперь я знаю, что солома и навоз — это тепло.
Я кивнул, а затем вспомнил, что он не может видеть меня.
— Так и есть, — вслух признал я.
— Я немного поспал, и проснулся, когда город вокруг начал пробуждаться. Я услышал пение девушки и узнал одну и самых старых песенок Зимнего праздника, еще с тех времен, когда я жил в Баккипе. И поэтому понял, что будет хороший день для того, чтобы просить милостыню. Праздники смягчают сердца некоторых людей. Я думал заработать немного денег, найти еды, а потом, если получится, узнать у кого-нибудь дорогу в Ивовый лес.
— Так значит, ты шел, чтобы найти меня.
Он медленно кивнул. Его рука снова потянулась к бокалу. Он нащупал его, осторожно отпил и поставил обратно.
— Конечно, я шел, чтобы найти тебя. Вот. Я начал было просить, но лавочница потребовала, чтобы я убрался подальше. Я знал, что должен уйти. Но я так устал, а место, где я устроился, защищало от ветра. Ветер — это ужасно, Фитц. Холодный день можно вытерпеть, но воздух становится настоящим мучением, когда поднимается ветер.
Его голос стал тише, он ссутулился, будто даже память о ветре могла его заморозить.
— Тогда… Подошел мальчик. Он дал мне яблоко. Потом лавочница начала ругаться и стала звать мужа, чтобы он прогнал меня. И мальчик помог мне отойти от двери. И…
Шут замолчал. Его голова задвигалась из стороны в сторону. Думаю, он не подозревал об этом. Это напомнило мне гончую, вынюхивающую потерянный след. Потом он печально воскликнул:
— Это было так ярко, Фитц! Он и был сыном, которого я искал. Мальчик прикоснулся ко мне, и я мог видеть его глазами. Я чувствовал в нем силу, которой он когда-нибудь сможет пользоваться, если его обучить, и если он не попадет в руки Слуг. Я нашел его, и я не мог сдержать свою радость.
Желтоватые слезы медленно полились из его глаз и покатились по изрезанному шрамами лицу. Я слишком хорошо помнил о просьбе, которую он передал мне через курьера: чтобы я нашел «нежданного сына». Его сын? Его ребенок, несмотря на все, что я знал о Шуте? С тех пор, как его курьер добралась до меня, а потом умерла, я обдумывал дюжину вариантов, кто мог быть матерью такого сына.
— Я нашел его, — продолжал Шут. — И потерял его. Когда ты напал на меня.
Волна стыда и вины захлестнула меня.
— Шут, прости меня. Если бы я узнал, я ни за что бы не бросился на тебя.
Он покачал головой. Скрюченная рука нашарила салфетку. Он протер лицо. Его голос стал похожим на воронье карканье.
— Что случилось, Фитц? Что… вынудило тебя попытаться убить меня?
— Я принял тебя за кого-то опасного. Кто может обидеть ребенка. Я вышел из таверны, искал свою маленькую девочку.
— Маленькую девочку? — прервал он меня недоверчивым возгласом.
— Да. Мою Би, — несмотря ни на что, я улыбнулся. — У нас с Молли есть ребенок, Шут, крошечная девочка.
— Нет, — непреклонно заявил он. — Нет, ни в одном из вариантов будущего я не видел у тебя еще одного ребенка.
Он нахмурился. На его покрытом рубцами лице было сложно читать эмоции, но он выглядел почти взбешенным.
— Я бы знал, если бы увидел его. Я — истинный Белый Пророк. Я бы увидел, — он хлопнул ладонью по столу, дернулся от боли и прижал руку к груди. — Я бы увидел, — повторил он спокойнее.
— Но она родилась, — тихо сказал я. — Я знаю, что в это трудно поверить. Мы думали, что детей у нас не больше не будет. Молли сказала мне, что ее время давно прошло. Но потом родилась Би. Наша девочка.
— Нет, — упорно повторил он.
Он крепко сжал губы, а потом его подбородок затрясся, как у ребенка.
— Этого не может быть. Фитц, этого просто не может быть! Как это может быть правдой? Если я не видел такое огромное событие в твоей жизни, что еще я упустил? В чем еще я ошибся? Ошибся ли я в себе? — он задохнулся, глаза его слепо двигались взад-вперед, выискивая меня. — Фитц, не сердись, что я задаю этот вопрос, но я должен тебя спросить.
Он запнулся, помолчал, а потом шепотом спросил:
— Ты уверен? Ты точно уверен? Уверен, что ребенок — ваш, а не только Молли?
— Она моя, — отрезал я. Я был поражен тем, как сильно задели меня его слова.
— Безусловно моя, — добавил я вызывающе. — Она похожа на горных жителей, как и моя мать.
— Мать ты едва помнишь.
— Я помню достаточно, чтобы сказать, что мой ребенок похож на нее. И я достаточно хорошо помню Молли, чтобы знать, что Би — моя дочь. Без сомнения. Шут, это недостойно тебя.
Он опустил глаза и склонил голову.
— Как и немногие другие вещи, — решительно сказал он.
Он поднялся и покачнулся, чуть не опрокинув стол.
— Я возвращаюсь в постель. Мне плохо.
Он побрел в сторону от меня, одной узловатой рукой ощупывая воздух перед собой, другой прикрывая подбородок.
— Я знаю, что тебе плохо, — ответил я, вдруг раскаявшись в своей резкости. — Ты не в себе, Шут. Но все наладится. Все наладится.
— Ты так думаешь? — спросил он, не поворачиваясь ко мне, обращаясь к пустоте впереди. — Я же в этом не уверен. Я провел более десяти лет с людьми, которые настаивали, что я никогда не был тем, кем считал себя. Никогда не был Белым Пророком, был просто мальчишкой с яркими снами. И то, что ты только что сказал мне, заставляет меня задаться вопросом, так ли уж неправы они были?
Я не мог видеть его таким разбитым.
— Шут, вспомни, что ты сказал мне когда-то. Мы перешли во время, которое ты не видел. То, где мы оба живы.
Он никак не отозвался на мои слова. Дошел до кровати, ощупал ее край, а затем повернулся и сел. Затем он скорее рухнул, чем лег, укрылся с головой одеялом и затих.