— Твои люди присягнули тебе. Клялись, да? Клялись так же, как ты дал слово мне, когда мы договаривались. И теперь ты можешь верить их обещаниям и не сдерживать своего? Тебе щедро заплатили, так щедро, что тебе не нужно было грабить. Но ты грабил, не повинуясь моему приказу. Обещал, что не будет никакого вреда людям, кроме неизбежного. А вместо этого? Глупые погромы, выломанные двери, сорванные гобелены. Оставили ненужные приметы по нашей дороге. Убийства без необходимости. Насилие без цели.
Эллик не сводил с нее глаз. Затем откинул голову и расхохотался, и на мгновение я увидела его таким, каким он, наверное, был в юности — диким, безрассудным.
— Без цели? — повторил он и снова рассмеялся.
Его люди по двое, по трое, подходили ближе, чтобы посмотреть, что будет. Они разделили его веселье. Было понятно, что он делает все напоказ.
— Это слова женщины, не знающей о своей собственной цели в жизни. Но позволь заметить, что мои-то люди точно знали, как использовать тех баб.
— Ты нарушил свое слово! — Двалия пыталась говорить уверенно и обвиняюще, но получилось какое-то жалобное детское нытье.
Он поднял голову, посмотрел на нее, и было заметно, как уменьшается его уважение к этой женщине. Он даже попытался объяснить ей:
— У мужчины есть слово. И он может дать его другому мужчине, потому что они оба понимают, что это значит. Ибо у мужчины есть честь, и нарушить свое слово — значит осквернить ее. А это карается смертью. Но всем известно, что женщина никому не может дать слова, потому что у женщины нет чести. Сначала они обещают, а потом говорят: «Я не понимала, я не то имела ввиду, я думала, что это значит другое». А значит, женское слово ничего не стоит. Она может не сдержать его, и всегда это делает, ведь она не может замарать свою честь, — он коротко хмыкнул. — И не стоит убивать женщину, не сдержавшую слово, это ведь обычное дело.
Двалия, приоткрыв рот, глупо смотрела на него. Мы было жаль ее и страшно за всех нас. Даже я, ребенок, знала, что так думают все чалсидианцы. В каждом прочитанном мной свитке о них, в каждом отцовском рассказе они всегда нарушали свое слово. Они были способны зачинать детей рабыням, а потом продавать собственных потомков. Как она могла не знать ничего о народе, с которым заключила сделку? Ее лурри столпились позади нас бледным подобием солдат, стоявших за Элликом. Но те стояли, широко расставив ноги, положив руки на бедра или скрестив их на груди. А наши лурри толпились и жались друг к другу, перешептываясь ветерком, тревожащим мелкий осинник. Двалия никак не могла подобрать слов.
— Ну как я могу обещать что-то тебе? Я дал бы слово, честное слово мужчины в обмен на что? На мысль, которая занимала твою маленькую глупенькую головку в тот момент? — презрительно бросил он. — Ты хоть представляешь, как глупо звучали твои условия? — он покачал головой. — Тащишь нас в опасные земли, и для чего? Не ради сокровищ, денег, хороших вещей. Ради мальчишки и его служанки! Мои люди идут за мной и берут долю всего, что беру я. А что мы возьмем отсюда? Немного развлечений, несколько хороших клинков, малость копченого мяса и вяленой рыбы. Лошадей вот. Да мои люди смеются над таким набегом! А это нехорошо, потому что они не понимают, зачем прошли такой опасный путь за такой жалкой добычей. Они могут начать сомневаться во мне. А что мы делаем теперь, когда так далеко зашли в земли врага? Теряем время, избегаем дорог и деревень, и путь наш, который мог бы занять несколько дней, тянется уже месяц.
И вот мальчик, которого мы увезли, осмеливается дразнить меня. Почему? Почему у него нет уважения? Может быть, он считает меня дураком, каким ты всегда выставляешь меня? Но я-то не дурак. Я много думал. Я не из тех мужчин, которыми правит баба. И не из тех, кому можно подкинуть золотишка, а потом командовать, как наемником. Я сам командир и сам решаю, что лучше. А все же, оглядываясь время от времени, я вижу, что постоянно подчиняюсь тебе, а потом никак не пойму — как так выходит? Почему? Но, кажется, я все понял.
Он обвиняюще ткнул в ее сторону пальцем.
— Я понял твои чары, женщина. Это все тот бледный мальчишка, который постоянно крутится возле тебя, тот, который лепечет как девчонка. Это он что-то делает, да? Сначала ты посылаешь его в город, потом идем мы, и никто не обращает на нас внимания. Хорошая штука, очень хорошая. Мне она нравилась до тех пор, пока я не понял, что и со мной он такое проворачивает. Ведь так?
Я бы солгала. Я бы посмотрела на него с ужасом, а потом потребовала, чтобы он объяснил свою мысль. Двалия же только по-рыбьи разевала рот.
— Это не так, — слабо ответила она.
— Да неужели? — холодно спросил он.
Послышался шум. Все головы, и моя тоже, повернулись к нему. Топот лошадей. Вернулся Винделиар со своей охраной. Двалия сделала вторую ошибку. В ее глазах загорелась надежда.
Эллик видел это так же ясно, как и я. Он улыбнулся самой жестокой улыбкой, которую я когда-либо видела.
— Нет. Больше этого не случится.
Он повернулся к своим людям. Они выстроились, натянутые, как гончие перед охотой.
— Идите навстречу им. Остановите их. Возьмите Винделиара. Скажите ему, что мы знаем о его трюках. Скажите, что мы поражены, что считаем их прекрасными. Раздуйте его гордость, хвалите его, как лучшего друга! — Эллик хрипло захохотал, остальные подхватили его смех. — Скажите ему, что эта женщина приказала ему не делать таких штук на нас, потому что теперь он поедет с нами. Отведите его к нашим палаткам и не выпускайте. Дайте ему все самое лучшее, что есть у нас. Хвалите, хлопайте его по плечу, чтобы он почувствовал, что он мужчина. Но будьте осторожны. Если почувствуете, что ваша воля слабеет, просто убейте его. Но постарайтесь оставить его живым Он очень полезный. Стоит больше, чем любое золото, которое может предложить нам эта старая шлюха. Вот наша награда, которую мы увезем домой!
Он снова посмотрел на Двалию.
— Он куда как полезнее девки, которую можно только снасильничать.
Глава двадцать втораяПротивостояние
Принцесса может выражать недовольство, король может требовать. Королева или принц могут угрожать или ставить условия. Дипломат или шпион могут служить посредниками, помогать обеим сторонам, вести переговоры. Но убийца короля, та, кто вершит его суд, не держит в руках ни одного этого инструмента. Она — оружие правителя, обнаженное в самый подходящий момент для династии. Когда убийцу призывают в игру тот, кто ею управляет, собственные желания теряют силу. Она будет так же сильна и беззащитна, как и игра, развернутая на поле. Она делает ход, выполняет работу и уходит. Она не судит и не мстит.
Только так она может соблюсти целомудрие и невиновность истинного преступления. Она никогда не убивает по собственному желанию. То, что делается рукой королевского убийцы, — это не убийство, но исполнение приказа. Меч вины не несет.
— Я не знал, как их остановить.
Фитц Виджилант вытянулся перед очень странным судом. Мы собрались в башне Верити, откуда мой король защитил побережье Шесть Герцогств от Красных кораблей, и где позже Чейд, Дьютифул и я сделали все возможное, чтобы овладеть магией Скилла, используя лишь свои скудные знания. Как все изменилось здесь за эти годы! В самом начале, когда Верити наблюдал отсюда за морем, выискивая Красные корабли, напавшие на нас, это место было пыльным и заброшенным, сюда скидывали отслужившую свой век мебель. Теперь же в центре комнаты стоял тщательно отполированный темный круглый стол, а у стульев, окружавших его, были высокие резные спинки. Я пожалел слуг, таскавших эти тяжелые вещи по ступеням, спиралью обвивающим башню. За столом сидел король, королева, леди Кетриккен, Неттл и я.
Лант стоял напротив нас.
За нами расположились леди Розмэри и Эш, одетые в темно-синее, почти черное. Они стояли спиной к стене, неподвижно и тихо. Ждали. Подобно клинкам в ножнах.
Дьютифул вздохнул.
— Я надеялся, что они лучше. Что если убрать из их рядов заговорщиков, эти солдаты вспомнят о своем долге. Но я ошибся.
Он посмотрел на свои руки и перевел взгляд на Ланта.
— Кто-нибудь из них угрожал вам? Или хоть как-то выказал, что знает о заговоре против лорда Чейда?
Лант еще больше вытянулся.
— По дороге я не очень хорошо понимал, что случилось с лордом Чейдом и принцем Фитцем Чивэлом. Если бы я знал больше, то, наверное, иначе себя вел. Был бы внимательнее и осторожнее, следил бы, что они делают и говорят.
— Это верно, — согласился король Дьютифул, и я снова подумал, что здесь Ланта скорее судят, чем спрашивают о Роустэрах. Олуха передали целителю. Он уже выдал длинный запутанный рассказ о жестоком обращении со стороны людей, призванных защищать его. Затем запросился в кровать. Парильни прогрели его, но он все еще кашлял, когда мы уходили. Персеверанс, бледный и нервный, вызванный на допрос самим королем, подтвердил все, что рассказал Олух.
Заговорила королева Эллиана. Она не повышала голоса, но слова ее звучали очень резко.
— Сэр, вы как-нибудь пытались остановить их? Напомнить, что Олух вверен их заботе?
Лант задумался, и мое сердце сжалось. Не пытался.
— Я просил их. Говорил, что в таверне они должны вести себя, как подобает команде стражников. Но все это было бесполезно. Без командира у них совершенно не стало порядка.
Дьютифул нахмурился.
— И вы ни разу не попробовали приказать им прекратить издеваться над Олухом?
— Нет, — он откашлялся. — Я не был уверен, что у меня есть эта власть, сир.
— Но если не вы, то кто же? — тяжело спросил его король.
Лант не ответил. Дьютифул снова вздохнул.
— Можете идти.
Лант сделал несколько неуверенных шагов. Прежде чем он подошел к двери, я заговорил.
— Могу я сказать, мой король?
— Скажи.
— Я хотел бы напомнить, что Фитц Виджилант прибыл в Ивовый лес совершенно больным, после жестокой драки в городе Баккип. И что при нападении на поместье он снова был избит, болен и разумом, и телом.