И я бросил вызов королю. Но теперь у меня было три сторонника, двое из которых — дворяне, и все изменилось. Король Дьютифул мог посчитать иначе. Родственник, ослушавшийся короля — это одно, а мы уже походили на мятежников. Я бросил взгляд на Риддла. В твердой линии его челюсти и в сжатых губах я прочел те же самые чувства.
— Недалеко от этого парома есть проселочная дорога к летнему пастбищу, — заговорил он, не глядя на меня. — Если мы сойдем с дороги и пойдем по ней, то возможно сможем переночевать в пастушьей хижине на холмах, а оттуда уже выйдем к Соляной бездне.
— Или без ночевки. Можно ехать без остановок, — предложил я.
— Сойти с дороги? — тревожно переспросил Лант.
Риддл всегда умел угадать мои намерения, даже невысказанные.
— Думаю, тебе стоит вернуться назад, — мягко ответил он Ланту. — Мальчика тоже забери. Если посчитаешь нужным, поедешь завтра с Фоксглов. Если мы ввяжемся в драку, то нас окажется четверо против отряда наемников. Скорее всего, мы с Фитцем придумаем что-нибудь… по-тихому. И в такой переделке двое будут не так заметны, как четверо.
Лант промолчал. Я не мог понять, чего же на самом деле он хочет? Понятно, что тело у него все еще болит. Что же болит больше: его раненная гордость из-за того, что он ничего не сделал, когда похитили Би и Шайн, или раны его тела? И насколько он боится столкнуться с Шайн не как ее жених, но как брат? Мне показалось, он был готов вернуться, когда заговорил Персеверанс.
— Вы можете вернуться, если нужно, писец Лант. Никто вас не будет винить. Но я не смогу пойти с вами. Когда мы найдем Би, она спросит про лошадь. И раз я потерял ее, когда должен был защищать, то мне ее и вернуть. — Он посмотрел на меня и, наверное, понял, что перегнул палку. — Или, по крайней мере, я должен быть одним из тех, кто сделает это, — запинаясь, добавил он.
— Так вы едете или нет? — перебил нас паромщик.
— Я еду, — ответил я.
Я спешился. Он протянул руку, я бросил в нее монетку и повел Флитер к парому. Ее копыта простучали по бревнам, взгляд остановился на зазоре между площадкой и паромом, но, когда я пошел дальше, она двинулась за мной. Паром слегка подпрыгнул, и я отвел ее в середину плоской посудины. Я не стал оглядываться, все еще надеясь, что они вернутся.
Но потом я услышал, как Риддл заговорил со своей лошадью, и почувствовал легкий крен, когда они зашли на борт. Персеверанс завел обоих своих лошадей. Присс была недовольна и немного взбрыкнула, но он успокоил ее. Его собственная лошадь зашла на паром легко.
— Я с ними, — сказал он паромщику, и он позволил ему пройти без платы. Я позволил себе оглянуться.
Лант покачал головой. Затем вздохнул.
— Иду, — сказал он и отдал паромщику монетку. Он завел лошадь, и парень — помощник паромщика — сбросил канаты.
Я наблюдал за водой и за дальним берегом. Течение толкало и подкидывало суденышко, но паромщик и его парень неуклонно продвигали его по реке. Флитер стояла неподвижно. Глаза Присс побелели, она то и дело дергала поводья.
Риддл поставил своего мерина рядом со мной.
Когда паром подошел к берегу, Риддл сказал Ланту:
— Наши лошади быстрее, и мы не можем ждать тебя и мальчика. Или следуй за нами, или возвращайся в Баккип. Мы ждать не будем. Готов, Фитц?
Я уже устраивался в седле Флитер.
— Готов.
— Подождите! — закричал Персеверанс, и я ощутил себя предателем, но покачал головой. Лант что-то неразборчиво сказал, я услышал только ответ Риддла «Значит, двигайся как можешь», и наши лошади прямо с парома помчались по дороге, через крошечную деревеньку, гремя копытами по ледяному булыжнику. За небольшим скоплением домов от основной дороги отходила в сторону небольшая проселочная тропа. Флитер не стала дожидаться, когда я укажу ей. Она прыжком вышла на нее и перешла в галоп. Чалая весь день ждала этого, и нос жеребца Риддла у моего стремени только подстегивал ее. Хорошо утоптанный снег на дороге облегчал бег лошадям, и вскоре мои щеки запылали от ветра.
Давай! прошептал я Флитер и почувствовал ее радостное согласие. Она рванула вперед, и мир замелькал вокруг.
Вскоре я услышал стук копыт позади. Я оглянулся и увидел, как Персеверанс подгоняет свою лошадь и почти наступает нам на пятки. Лант шел сзади, одной рукой вцепившись в вожжи, а второй сжимая плечо. Лицо его было мрачным. Я решил, что ничего не могу с этим поделать, и мы понеслись дальше.
Мое тело окончательно приноровилось к движению Флитер, и мы слились с ней в единое целое. Она была великолепной лошадью, и я не смог удержать свое восхищение, передавшееся ей.
Хорошо идем вместе, ты и я, сказала она, и я не стал спорить. Я ощущал, как она радуется нашему бегу во главе отряда, как тянет каждый свой шаг, опережая мерина Риддла. Я вспомнил другую скачку, много лет тому назад. Тогда я был совсем молод и спешил за Чейдом через холмы и лес, в Кузницу, где мы впервые встретились с перекованными. Я выбросил это воспоминание и вернулся к сегодня, к этому дню, этой лошади и ветру на моем лице.
Я забыл обо всем. Мы просто неслись по дороге, мы двое. Больше ничего не было. Только мысли о том, как хорошо двигаться вместе. Я позволил ей перейти на шаг. Мы замедлились, она передохнула и снова поскакала. Мы напугали лису с кроликом в челюсти. Спускаясь с пригорка, она перемахнула ручей.
Я Флитер! радовалась она, и я радовался вместе с ней.
Ранний зимний вечер бросил на снег светло-голубые тени. Мы столкнулись с упряжкой тяжелых черных лошадей, запряженных в телегу, которой управлял мальчик немногим старше Персеверанса. Она была нагружена дровами, и мы уступили ей дорогу. Флитер пробилась сквозь глубокий снег сбоку от нее, и Риддл с мерином последовали за нами.
Мне не приходилось подгонять чалую. Она знала, что мне нужна скорость, и сердце ее было отдано мне. Вскоре Лант совсем отстал, а после пропал и Персеверанс. Риддл все еще держался. Он больше не шел сбоку, но всякий раз, когда я оглядывался, видел его лицо, красное и обмороженное, а его темные глаза были полны решимости. И каждый раз, когда я оглядывался, он кивал мне, и мы продолжали скачку. Свет дня медленно уходил, цвет терялся вместе с ним. Стало холоднее, поднялся ветер. Почему мне казалось, что ездить против ледяного ветра не так уж и трудно? Кожа на лице стала жесткой, губы потрескались, кончики пальцев совсем замерзли.
Но мы не останавливались. И только когда мы приблизились к холмам, Флитер сбросила скорость. Небо затянуло тучами, и я больше полагался на чутье лошади, чем на свои глаза. Мы шли по проселочной дороге так же легко, как и при свете. Вошли в лес, и из-за деревьев стало еще темнее. Здесь тропа стала совсем неровной. Я почувствовал себя старым замершим дураком. Как я представлял погоню за Би по такой дороге, сгорая под действием семян карриса? Я едва мог разглядеть руку у лица, спина ныла от холода. Мы проехали кусок вырубленного лесорубами леса. После этого тропа превратилась в мелкие углубления в снегу.
Когда мы покинули лесистый склон, ветер усилился. Холод обжег меня, но ветер немного разогнал облака. Свет от звезд просочился к земле, чтобы показать занесенные снегом овечьи и козьи пастбища. Пробираясь по нетронутому снегу, Флитер совсем сдала. Она опустила голову, но все равно упорно пробивалась вперед.
Я почувствовал запах сарая. Нет, это Флитер почувствовала запах сарая или какого-то приюта для животных, и поделилась им со мной. Это отличалось от того, как Ночной Волк делился своими ощущениями. Для волка все было охотой, убийством и едой. Лошадь же почуяла что-то знакомое, что-то, что могло обещать укрытие и отдых. Да, отдых. Она устала. И замерзла. Пришло время выбраться из этой метели и найти воду. Впереди нас на белоснежном холме виднелось несколько зданий: загон для скота и трехстенный навес с покатой крышей. Рядом с ними был занесенный снегом холм — стог сена. Стена, отделяющая загон для животных, была общей для скромной хижины.
Мне не пришлось направлять Флитер. Она остановилась сама и, мягко вздыхая, впитывала запахи. Овцы, старый навоз. Солома. Я спешился, и направился к загону, чувствуя, как работают мышцы, как тепло пытается просочиться в ноги. Бедра ныли, спину ломило с каждым шагом. Как я мог рассчитывать скакать всю ночь, и скрываться при этом, не говоря уж о какой-то драке?
Я просто дурак.
Я нашел ворота загона, нащупал засов и с трудом вытащил его через забившийся снег. Когда проема хватило, чтобы пройти лошади, я провел Флитер. Она остановилась внутри, а я зарылся в снег, добывая сено. Я занес одну охапку и еще выходил раза три, пока кормушка не наполнилась. Она была довольна, что спряталась от ветра. В седельной сумке я нашарил мешок с зерном.
Вода?
Я посмотрю, что смогу найти.
Я оставил ее в укрытии и вышел осмотреться. По дороге я стучал руками по бедрам, чтобы они хоть немного согрелись прежде, чем я начну расседлывать Флитер. Слабый лунный свет, пробившийся из-за туч, открывал мне эту ночь. Я нашел колодец с ведром и воротом. Опустив ведро, я услышал, как оно сломало тонкий ледок и начало заполняться водой. Риддл пришел в тот момент, когда я вернулся с водой к загону. Я поднял руку в молчаливом приветствии. Он спешился, повел мерина внутрь, и я последовал за ними. Я держал ведро, пока Флитер не напилась, а затем предложил воду и его лошади.
— Я разожгу огонь в хижине, — предложил он.
— А я пока позабочусь о лошадях, — поддержал я.
Мои негнущиеся пальцы с трудом сражались с жесткой кожей и пряжками. Лошади прижались друг к другу, делясь теплом. К тому времени, как я устроил их на ночь, тусклый отблеск огня показался на потрескавшихся воротах загона. Я набрал еще одно ведро воды и направился к хижине с седельной сумкой, перекинутой через плечо. Внутри хижина оказалась скромным, но очень уютным местом для ночевки. Пол был выложен досками, одну стену полностью занимал камин. Риддл разжег огонь, и он хорошо взялся. Мебель была проста, стол да два стула. У одной стены небольшое возвышение отделяло место для сна. На полке стояло два горшка для готовки над огнем, свечной фонарь, две глиняные кружки и две миски. Пастухи оставили здесь даже запас дров. Я вернулся к стогу сена и беспощадно разодрал его, чтобы постелить на лежанку, а Риддл разогрел воду в одном из горшков.