Мы молча двигались по хибаре. Снова став собратьями по оружию, мы не нуждались и не хотели разговоров. Он приготовил чай. Я разложил сено на лежанке, придвинул стул к огню и сел. Оказалось очень сложно наклониться и стянуть сапоги с онемевших ног. Мало-помалу тепло огня согрело хижину и начало проникать в мое замерзшее тело. Риддл вытер пыль с кружек и налил чай. Я взял его. Лицо мое окоченело и болело. Всего один день тяжелой езды и мороза так отразился на мне. А каково было моей маленькой дочери? Жива ли она? Нет. Не думай об этом. Персеверанс видел, как ее унесли в сани и укутали мехами и одеялами. Они берегли ее и заботились.
Я убью их всех за это. Эта мысль согрела меня лучше, чем огонь и горячий чай.
Послышался глухой стук копыт. Я поднялся, но Риддл оказался у двери хижины и распахнул ее прежде, чем я смог разогнуться. Он поднял фонарь, и сквозь слабый свет я разглядел подъезжающего Ланта. Персеверанс уже спешился.
— Выглядишь ужасно, — поприветствовал Риддл Ланта.
Тот не ответил, но, ступив на землю, сжался от боли.
— Заходи внутрь. Согрейся, — сказал Риддл, беря поводья его лошади.
— Я сделаю это, сэр, — предложил Персеверанс, и Риддл с благодарностью вручил ему поводья и фонарь.
— Помочь тебе? — спросил я от порога. На самом деле меня уже страшила мысль о том, что вновь придется натягивать сапоги.
— Нет. Спасибо. Сэр.
Он был очень зол на меня. Ну и пусть. Все три лошади пошли за ним в стойло.
Лант медленно вошел в хижину. Я отступил назад, чтобы дать ему пройти. Он двигался тяжело, лицо его побледнело от боли и холода. Не глядя на меня, он прошел и сел на мой стул у огня. Риддл предложил ему чашку чая, и Лант молча взял ее.
— Было бы разумнее вернуться, — сказал я ему.
— Наверное, — коротко ответил он. — Но уважение Чейда мне важнее.
На это ответить было нечего. Когда, отряхнув снег у порога, вошел Пер, Риддл отдал ему второй стул. Ворона прибыла вместе с мальчиком. Она поднялась с его плеча и, приземлившись на стол, молча отряхнулась. Я наполнил кружку чаем, и Пер взял ее у меня, пробормотав благодарность в пол.
— Вода! — потребовала Мотли. — Еда. Еда, еда, еда!
Мы с Риддлом еду захватили. Я рассчитывал только на себя. Лант ничего не взял с собой, вероятно, полагая, что по дороге мы будем останавливаться в деревнях и гостиницах. У мальчика был только зерно для лошадей.
— Мой па всегда говорил: прежде думай о лошади, ведь она может нести тебя, а ты ее нет. И всегда можно приготовить себе кашу. Потому что лошади нельзя давать то, чего ты сам съесть не можешь.
Объявив это, Пер положил на стол маленький мешочек рядом с моим вяленым мясом и высушенными яблоками. «Вы с отцом понравились бы Барричу», подумал я.
Риддл покачал головой, глядя на это скудное пиршество. Из седельных сумок он достал буханку темного, сладкого хлеба, большой кусок сыра, хороший ломоть ветчины и мешок с сушеной сливой. Нам двоим с лихвой хватило бы этого, да и на четверых оказалось достаточно. Мотли довольствовалась обрезками. Я приготовил свежий чай, и, пока Лант и Пер грелись, сходил за дровами, чтобы пожарче растопить камин на ночь.
Когда я вернулся, все зевали.
— У нас есть план на завтра? — устало спросил Риддл.
— Встать пораньше. Поехать. Найти Би и Шайн. Убить людей, которые их увезли. Вернуть девочек домой.
— Это план? — недоверчиво спросил Лант.
— Судя по тому, что я знаю, это лучшее, что я могу сделать, — ответил я. Риддл кивнул в знак согласия и подавил глубокий зевок. Пер уже клевал носом у огня. Я взял недопитый чай из его руки.
— Ложись-ка спать, — предложил я ему. — Завтра будет еще один день.
Он зевнул, встал и поплелся к лежанке, не разуваясь, лег и мгновенно уснул.
— Как рана, Лант? — спросил я.
— Болит, — пробормотал он в ответ. — Все еще болит. Я с утра был уставшим. Теперь у меня совсем нет сил.
— Ты не виноват. Ты все еще болен. Если бы Чейд был в состоянии рассуждать, он бы понял, что не должен никуда посылать тебя. Ты не виноват. Тебе нужно просто хорошенько отдохнуть.
Я не сразу понял, почему стараюсь успокоить его. Вина. Он чувствовал себя виноватым за то, что не защитил Шайн, когда ее схватили, а теперь — за то, что у него нет сил спасти ее. А завтра, я знал, он почувствует себя еще хуже. Он встал со стула, качнулся и медленно побрел к лежанке. Там укутался поплотнее в плащ и замер.
— Фитц? — задумчиво спросил Риддл.
— Прости, — солгал я, вставая. Я поймал его, когда он начал падать, и осторожно опустил на пол. Приподняв за плечи, я подтащил его ближе к огню. Нашарив плащ, я укрыл Риддла. Пересиливая себя, он открыл глаза.
— Позаботься о Ланте и мальчике, — попросил я его. — Ты этим очень мне поможешь. А свою работу я сделаю лучше, если буду один. Не злись. Я всегда был коварным бастардом. И ты это знаешь.
— Фиицц, — умудрился выдавить из себя Риддл, и глаза его закрылись. Я тяжело вздохнул.
— О, Фитц, — сказала ворона странным голосом, похожим на голос Шута. Прозвучало как упрек.
— Я делаю то, что должен сделать, — ответил я ей. — Тебя я тоже с собой не возьму.
Я подкинул бревно в огонь, лег рядом с Риддлом, спиной к нему, укрыл нас еще одним плащом и закрыл глаза. Заснуть я себе не позволил. Такой роскоши мне не досталось. Я отдыхал, пока бревно, укрепленное в камине, не упало с треском.
Услышав его, я поднялся. Насыпав семян на кусок хлеба, я вышел к лошадям. Двигался я тихо, разбудив Флитер и прикосновением, и мыслью.
Ее обманывать я не стал.
— Если ты съешь это, у тебя появятся силы скакать всю ночь и весь завтрашний день.
Я думал, она спросит меня о чем-нибудь. Ночной Волк обязательно бы спросил. Вместо этого она без колебаний цапнула хлеб с моей руки. Ее доверие угнетало меня. Вряд ли ей навредит это, но все-таки мне не нравилось то, что я сделал. Я вернулся в хижину, давая время семенам войти в силу.
Слегка вжав семена карриса в остатки сыра и поджарив его на уже подсохшем хлебе, я тоже поел. Семена карриса часто использовали на праздничных тортах для настроения и придания сил. Я смотрел на это трезво. Действие их зачастую оканчивалось слишком резко. Я хорошо помнил то падение Чейда, к которому привела эта привычка. Хлеб, расплавленный сыр и острые семена оказались вкусны, я сразу почувствовал бодрость. Теперь по крошечной хижине я двигался почти беззаботно. Все трое спали тяжело и до полудня не должны были проснуться. Вороне я отрезал небольшой кусок хлеба и налил в кружку воды. Перед уходом я еще раз проверил Персеверанса, беспокоясь, не дал ли ему слишком большую дозу своего чая. Но его дыхание было сильным, и он даже что-то пробормотал, пока я искал пульс на его горле. Все будет в порядке. Я промыл все кружки и, набив горшок снегом, растопил его, добавив к воде все свои запасы коры делвен. Пора исчезнуть из течения Скилла. Я так и не сказал Чейду, что сохранил щепотку ее для себя. Тогда это казалось хорошей идеей. Теперь, выпив горькое пойло, я понял, что никто не сможет спрятать мою дочь от меня или одурманить мой разум. Я почувствовал, как захлопнулся Скилл, как притупилось сознание и тело наполнила странная энергия. Я вымыл чайник и вернул его на стол. Собрал кое-что из еды, подбросил дров в огонь. Когда я вышел за дверь, то услышал резкий хлопок крыльев и почувствовал пощечину черных перьев сбежавшей вороны. Она полетела к крыше конюшни и осыпала меня снегом, устроившись там. Луна стояла высоко, но даже сейчас она казалась темным пятном на темном небе. Я посмотрел в ее сторону.
— Ты уверена, что хочешь именно этого? Они еще долго будут спать.
Она не ответила, и я решил не обращать на нее внимания. Это же просто ворона. Сама позаботится о себе. Может дождется, когда остальные проснутся, может полетит обратно в Баккип. Я напоил лошадей и накидал им еще сена прежде, чем оседлал Флитер.
— Готова? — спросил я ее и получил радостный ответ. Ощутила ли она силу семян карриса, заполнившую мое тело? Я-то точно чувствовал переполнявшую ее энергию.
Хорошо двигаться, заверила она меня.
— Хорошо делать что-то, — согласился я.
Я открылся своему отчаянию, своей беспомощности и использовал их как топливо для растущего гнева на похитителей Би. Впереди был небольшой подъем, потом — проход, звавшийся Талией Девы, и спуск в долину. С другой стороны холмов есть деревня и чистая дорога. Я все еще не был уверен, что найду их раньше, чем королевский отряд, но я точно окажусь ближе, чем сейчас.
— Я должен быть там, — сказал я Флитер.
Мы будем, согласилась она. Я ослабил поводья, и мы быстро покинули конюшню.
Глава двадцать четвертаяРасставание
Сон начинается с удара далекого колокола. В этом сне я — это я. Я пытаюсь убежать от чего-то, но могу только бежать по кругу. Я изо всех сил стараюсь убежать, но всегда получается, что я бегу в самое опасное место. И когда я оказываюсь слишком близко, они тянутся и ловят меня. Я не вижу, кто они. Просто они меня ловят. Еще там есть лестница в черный камень. Женщина надевает перчатку и плавно опускает руку в тягучую тоску. Открывается дверь, меня хватают за запястье и тащат, тащат по лестнице. Дверь беззвучно захлопывается за нами.
Мы попадаем в место, где пустота действительно сделана из других людей. Все они сразу начинают говорить со мной, но я затыкаю уши и закрываю глаза.
Как только Эллик получил власть над Винделиаром, все изменилось. Я не понимала, почему, только видела, что ему приятно наблюдать за несчастными лурри и Двалией. В ту ночь, когда он схватил человека-в-тумане и оставил его в своем лагере, мы не загружали сани и никуда не поехали. Он ничего нам не говорил и бросил в ожидании.
Эллик пошел поприветствовать своих солдат и Винделиара. Он принял Винделиара у огня и угощал мясом, которое добыли в тот день его люди. Солдаты так плотно окружили их, что нам ничего не было видно. Лингстра Двалия стояла у края нашего костра и смотрела на них, но не вмешивалась. А Эллик даже не старался сдерживаться. Мы слышали его голос, а затем — как Винделиар пытался ответить ему. Сначала голос Эллика звучал приветливо, потом серьезно и под конец — сердито. Вскоре мы услышали всхлип Винделиара, его голос зазвенел, но я так и не разобрала слов. Я не слышала ничего похожего на звук ударов. Но иногда мужчины взрывались смехом. Кулаки Двалии смяли юбки, но она все так же молчала. Двое из людей Эллика стояли возле нашего костра, наблюдая за ней. Один раз, когда она шагнула к ним, они вытащили клинки и улыбнулись, приглашая подойти ближе. Она остановилась, а когда вернулась к нашему костру, мужчины засмеялись.