Нет, щенок. Уши продолжают смотреть, пока глаза спят. Так что поспи, но будь настороже.
— Мы должны поспать, если сможем, — прошептала я. — Завтра нам придется идти быстро и далеко.
Шан уперлась спиной в ствол дерева.
— Тогда спи, — сказала она. — Я посторожу.
Был ли смысл сторожить? А вдруг нас на нас наткнутся один или двое? Может быть, мы сможем убежать. Или драться. И убить их. Я замерзла, дрожала, но почему-то заснула.
Я проснулась среди ночи от того, что Шан трясет меня.
— Слезь с моих ног. Они онемели, — прошептала она.
Мне не хотелось сползать с ее колен. Когда я задвигалась, она открыла плащ и толика тепла, накопленного моим телом, ускользнула в ночь. Шан потянулась и тихо застонала, передвигая ноги.
— Сядь рядом со мной, — предложила она. Она вытащила одну руку из белого шерстяного жакета, и я пробралась к ней. Я сунула руку в пустой рукав, Шан обняла меня. Сидеть на твердой холодной земле было неудобно. Я натянула свой плащ и как смогла обернула его вокруг нас. Мы съежились. Ночь стала холоднее, темнее и тише. Две совы начали перекликаться, и я снова погрузилась в дрожащий сон.
Вздрогнув, я проснулась. Пальцы ног онемели, низ тела болел, ныла спина от холода. Я спрятала лицо в мех жакета, но одно из моих ушей совсем замерзло. Сквозь заснеженные ветки, защищавшие нас ночью, пробился утренний свет. Я прислушалась, но услышала только птичьи крики.
— Шан. Ты не спишь?
Она не шелохнулась, и я с ужасом подумала, что она замерзла насмерть.
— Шан! — мягко и настойчиво потрясла я ее. Она резко подняла голову и посмотрела на меня, не узнавая. Затем встряхнула головой и все вспомнила.
— Слушай! — прошипела она.
— Я слушала, — тихо ответила я. — Ничего, кроме птиц. Думаю, мы должны встать и постараться уйти подальше отсюда.
Мы неуклюже завертелись. Здесь, под ветками, выпрямиться было сложно. Мне было трудно выпутаться из ее жилета, вытащить из-под нее свой плащ и натянуть его на себя. Он был холодный и весь утыкан иголками. Внезапно я поняла, что голодна и очень хочу пить.
Я выползла из-под дерева, Шан пролезла за мной. Зимний день был ярким и прозрачным, и какое-то время я просто стояла, ослепленная. Затем зачерпнула горсть снега и положила в рот. Он растаял, но воды оказалось мало. Я наклонилась, чтобы набрать еще.
— Не бери сразу много. Станет еще хуже.
Совет Шан был хорош. Я не могла бы объяснить, почему это рассердило меня. Я взяла еще одну маленькую горсть снега.
— Нам нужно найти дорогу домой, — продолжила она. — По следам саней идти нельзя. Если нас ищут, это первое, что будут ждать от нас.
— Если нас ищут?
— Мне кажется, солдаты поссорились со Слугами. Слуги по-прежнему будут искать тебя, если хоть кто-то из них выживет. Но мы можем надеяться, что хоть солдаты про нас забыли.
— Разве мы не можем пойти в город и попросить помощи? Или постучаться в один из домов?
Она медленно покачала головой.
— Они делали что-то плохое в том городе. И заставили людей забыть о том, что были там. Не думаю, что нам стоит туда идти. Потому что, скорее всего именно этого они и ожидают от нас. И не стоит стучаться в двери и просить помощи. Сегодня мы уйдем как можно дальше отсюда, но на дороге будем слишком заметными, а они могут начать расспрашивать людей.
Все, что она говорила, имело смысл, но я не хотела, чтобы она одна отвечала за все, что мы сделаем. Я задумалась, пытаясь рассуждать так же по-умному, как она.
— Мы должны идти там, где не проедут сани. И где лошадь не пройдет. Через кустарники. Или по обрывам.
— В какой стороне дом, как ты думаешь?
— Я не уверена, — ответила я и посмотрела на затянутое облаками небо.
Шан огляделась, а потом, почти наугад, сказала:
— Мы пойдем туда.
— А если так мы забредем в глубину леса и умрем там от голода и холода?
Она посмотрела на меня.
— Лучше это, чем снова попасть в их руки. Если хочешь пойти по следам наших саней и проверить, не найдут ли тебя, будь любезна. А я пойду так.
И она пошла. Через вздох я двинулась за ней. По неровной тропе, которую она делала, идти было легче, чем по рыхлому снегу. Путь, выбранный ею, привел нас на холм, потом вниз, все дальше от лагеря наемников, и какое-то время казалось, что все хорошо. Пока мы шли, холм становился все круче, а кусты — более густыми.
— Внизу будет ручей, — предположила я.
— Может быть, — согласилась она. — Но сани здесь не пройдут, и вряд ли смогут пролезть лошади.
Прежде чем мы достигли дна, наклон стал слишком крутым, и несколько раз мы просто скатывались вниз. Я боялась, что один раз покатившись, мы упадем в воду, но на дне мы нашли только узкий, почти полностью скованный льдом ручеек. Озерца открытой воды мы легко перепрыгивали. Они напомнили мне о жажде, но я не стала трогать ледяную воду, а съела еще одну горсть снега. Казалось, я тащу на себе целую палатку, таким тяжелым стал мой плащ. На его подоле собрался большой сугроб, утяжеляя мою ношу.
Шан повела нас по тропинке, двигаясь против течения, пока не нашла пологий склон, по которому можно было подняться на другой берег. И хотя это был легкий подъем, дался он нам тяжело, а ежевика на этой стороне ручья оказалась ужасно колючая. Забравшись на крутой берег, мы обе вспотели, и я распахнула воротник плаща.
— Я такая голодная, — сказала я.
— Не говори об этом, — посоветовала она, и мы двинулись дальше.
Когда мы поднялись на второй холм, голод начал рвать меня изнутри, будто я проглотила кошку. Я стала слабой и злой, потом меня затошнило. Я постаралась стать волком. Оглядев белый простор, я попыталась найти что-то, что могла бы съесть. Холм был чист, летом здесь, наверное, пасли овец. Ни одного кустика травы не выглядывало из-под снега, и ничто не могло укрыть нас от гуляющего здесь ветра. Если я увижу мышь, подумалось мне, я поймаю и съем ее целиком. Но мышей не было, и бесполезная слеза проложила дорожку по моей щеке. Соль обожгла холодную потрескавшуюся щеку.
Это пройдет, еле слышно прошептал Волк-Отец.
— Голод пройдет? — удивилась я вслух.
— Да, пройдет, — к моему удивлению откликнулась Шан. — Сначала ты очень голодна. Потом тебя тошнит, но рвать нечем. Иногда ты чувствуешь слабость. Или злость. Но если ты продолжаешь идти, голод исчезает. Со временем.
Я с трудом тащилась позади нее. Она провела меня через скалистую вершину холма, а затем вниз, в лесистую долину. Когда мы дошли до деревьев, ветер утих. Я зачерпнула немного снега, чтобы смочить рот. Губы потрескались, и я старалась не лизать их.
— Откуда ты знаешь о голоде?
— Когда я была маленькой, — равнодушно ответила она, — если озоровала, дедушка отправлял меня в спальню без ужина. В твоем возрасте я считала это самым ужасным наказанием из всех, потому что у нас в то время был великолепный повар. Его обычные обеды были лучше, чем самый изысканный пир, который ты когда-либо пробовала.
Она потащилась дальше. Холм был крутым, и мы пересекли его наискосок. На дне она повернула, чтобы пойти вокруг, а не карабкаться на следующий засыпанный снегом холм. Я была благодарна ей, но не могла не спросить:
— Мы пытаемся найти дорогу домой?
— Со временем попробуем. А сейчас я просто хочу как можно дальше убраться от похитителей.
Я хотела вернуться в Ивовый лес. Хотела, чтобы каждый шаг приближал меня к дому, к теплой постели и куску хлеба с маслом. Но мне не хотелось ползать по заснеженным холмам, и поэтому я промолчала. Вскоре заговорила она.
— Но я никогда не была очень голодна в доме дедушки. Вот после того, как они умерли, и меня отправили жить к матери и ее мужу — да. Если я говорила или делала то, что ее муж считал грубостью, он отправлял меня в мою комнату и запирал. И бросал меня там. Иногда на несколько дней. Однажды я подумала, что умру там, поэтому на третий день выскочила из окна. Но это было зимой, и внизу, на кустах, было много снега. Я поцарапалась, насадила синяков и десять дней хромала, но это меня не убило. Мать забеспокоилась. Не за меня, а о том, что скажут ее друзья, если я умру. Или просто исчезну. Она собиралась отдать меня замуж. Один жених был старше моего дедушки, старик с мягкими мокрыми губами, который смотрел на меня как на последнюю сладость на тарелке. У другой семьи был сын, не желавший женщин, но готовый жениться, лишь бы родители оставили в покое его и его друзей.
Никогда не слышала, чтобы Шан так много говорила. Рассказывала она монотонно, в ритме своего движения, и все время смотрела только вперед. Я молчала, а она все говорила, рассказала о пощечинах за дерзости, о младшем брате, исподтишка пинавшем и толкавшем ее. Больше года она прожила с ними, чувствуя себя совершенно несчастной, а когда решительно отказала обоим женихам, муж матери выразил свой интерес, то и дело шлепая Шан, когда она проходила мимо, нависая над ней, когда она сидела, читая книгу, а, став смелее — начал распускать и руки. Она пряталась в своей комнате, где потом, запершись, проводила почти все время.
И вот однажды ей пришло сообщение, и она поздно ночью покинула этот дом. В глубине сада ее встретила женщина с двумя лошадьми, и они убежали.
Внезапно Шан остановилась. Она тяжело дышала.
— Можешь немного пойти первой?
Я попробовала и наконец-то поняла, как трудно ей было с самого начала. Я вела нас более извилистым путем, выбирая менее заснеженные места под деревьями и среди кустарников. И все-таки это было тяжело, моя спина быстро вспотела. Мне не хватало дыхания на разговоры, а у Шан, казалось, закончились и слова и истории. По дороге я размышляла о том, что узнала о ней, и очень хотела, чтобы она рассказала это сразу, как только приехала жить к нам. Может быть, я смогла бы полюбить ее, если бы знала о ней больше. Когда мы остановились, чтобы отдохнуть, я совсем вспотела и замерзла, и дрожала до тех пор, пока мы снова не пошли.
Я не смогла продержаться так долго, как Шан. Это потому, сказала я себе, что я меньше и с каждым шагом должна выше поднимать ноги, чтобы пробраться сквозь снег и протащить за собой этот плащ. Когда я совсем выбилась из сил, Шан потеряла терпение и снова встала впереди, выведя нас к широкой долине. Я отчаянно надеялась на домик пастуха или усадьбу какого-нибудь фермера. Но не было ни следа дыма и ни звука, кроме птичьих криков. Может быть, летом тут и пасли овец и коров, но на зиму их увели в стойла.