– Нет, – сказал я тихо. Она смотрела на меня так удивленно и недоверчиво, что я чуть не расхохотался. – Это ни к чему, – отрезал я и понял, что так оно и есть.
Ничего возвышенного, никаких мыслей о верности Молли или стыда от того, что одну женщину я уже оставил с ребенком на руках. Эти чувства были знакомы мне, но не они остановили меня сейчас. Во мне была пустота, которая станет только глубже, если я лягу рядом с этой чужой женщиной.
– Дело не в тебе, – быстро проговорил я, увидев, как внезапно покраснели ее щеки и увяла улыбка, – дело во мне. – Я старался, чтобы в моем голосе было утешение. Напрасный труд.
Она быстро встала.
– Я знаю, идиот, – сказала она едко. – Я только хотела пожалеть тебя, больше ничего.
Она сердито пошла к своему фургону и быстро растаяла в темноте. Я услышал, как хлопнула дверь.
Я медленно поднял плащ и стряхнул с него пыль. Потом, поскольку ночь внезапно стала холоднее и поднялся ветер, я накинул его себе на плечи и снова сел, уставившись на огонь.
Глава 12Подозрения
Работа Силой подобна наркотику. Всех, кто изучает эту магию, предупреждают об этом в самом начале обучения. В Силе есть очарование, затягивающее и искушающее обращаться к нему чаще и чаще. По мере того как возрастают знания и владение, возрастает и соблазн. Привлекательность Силы затмевает другие интересы и привязанности. Однако это чувство трудно описать кому-то, кто не испытал Силы на себе. Поднимающийся выводок фазанов хрустящим осенним утром, или безукоризненно пойманный парусами ветер, или первый глоток горячего ароматного рагу после холодного и голодного дня – все эти радости длятся всего мгновение. Сила продлевает подобное наслаждение настолько, насколько хватает того, кто в нее погрузился.
Было очень поздно, когда в лагерь вернулись остальные. Мой хозяин Дамон был пьян и дружески опирался на не менее пьяного Криса, который стал очень раздражительным и насквозь пропах дымом. Они вытащили из повозки одеяла и завернулись в них. Никто не предложил сменить меня. Я вздохнул, сомневаясь, что мне удастся поспать до следующей ночи.
Рассвело, как всегда, рано, и хозяйка каравана была безжалостна, настаивая на том, чтобы мы поднялись и приготовились к выходу. Я полагаю, что она была права. Если бы она позволила им спать, вставшие раньше всех вернулись бы обратно в город и ей пришлось бы потратить целый день на уговоры. Но утро было ужасным. Только погонщики и менестрель Старлинг, по-видимому, знали меру в хмельных напитках. Мы приготовили и съели кашу, пока остальные состязались в жалобах и стенаниях.
Я заметил, что совместное пьянство, особенно чрезмерное, делает людей ближе. И когда хозяин решил, что у него слишком сильно болит голова, чтобы править повозкой, он поручил это Крису. Дамон спал в повозке, Крис дремал над вожжами, а лошадь следовала за другими фургонами. Баран-вожак был привязан к повозке сзади, и стадо покорно шло за ним. Однако я должен был бежать за ними трусцой и смотреть, чтобы овцы не разбредались. Небо было синим, но день все равно оставался холодным. Поднявшийся ветер кружил и разносил пыль. Я провел ночь без сна, и в голове моей скоро начало стучать от боли.
В полдень Мэдж была вынуждена сделать короткую остановку. Большинство моих спутников к этому времени достаточно пришли в себя, чтобы проголодаться. Я попил из бочки с водой на телеге Мэдж, потом смочил платок и как мог смыл с лица пыль. Я пытался стереть пыль с ресниц, когда ко мне тихонько подошла Старлинг. Я отодвинулся, думая, что ей нужна вода. Но она тихо сказала:
– Я бы на твоем месте не снимала платка.
Я выжал его и снова завязал на голове.
– Я и не снимаю. Все равно он не помогает уберечь глаза от пыли.
Старлинг посмотрела на меня в упор:
– Не о глазах ты должен беспокоиться, а об этой белой пряди. Если у тебя будет сегодня время, зачерни ее грязью и золой, тогда, может быть, она будет не такой заметной.
Я вопросительно посмотрел на нее, пытаясь казаться спокойным.
Она широко улыбнулась:
– Стражники короля Регала были в городе всего за несколько дней до нашего прибытия. Они сказали тамошним людям, что, по мнению короля, Рябой будет пересекать Фарроу. И ты с ним. – Она помолчала, ожидая ответа. Я не отвечал, лишь молча смотрел на нее, ее улыбка стала еще шире. – Или, может быть, это какой-то другой тип со сломанным носом, шрамом через все лицо, белой прядью в волосах и, – она коснулась моей руки, – свежим шрамом от меча на предплечье.
Я обрел дар речи и некоторое самообладание. Я отвернул рукав и продемонстрировал ей руку.
– Шрам от меча? Я просто поцарапался о гвоздь, торчавший из двери таверны. Я, знаешь ли, выходил оттуда не вполне по собственной воле. Посмотри сама. И царапина уже почти зажила.
Она наклонилась и любезно осмотрела мою руку.
– О! Вижу. Что ж. Моя ошибка. – Она снова поглядела мне в глаза. – Но на твоем месте я бы все равно не снимала платка. Чтобы кто-нибудь другой не сделал той же ошибки. – Она помолчала, потом наклонилась ко мне. – Видишь ли, я менестрель. Я с бóльшим удовольствием свидетельствую историю, чем делаю ее. Или меняю. Но вряд ли все остальные в этом караване поступают как я.
Я молча смотрел, как она, насвистывая, удаляется. Тогда я снова попил, стараясь не выпить слишком много, и пошел назад, к моим овцам.
Крис был на ногах и кое-как помогал мне оставшуюся часть дня. Несмотря на это, день оказался на редкость тяжелым и длинным. В моей работе не было ничего особенно сложного. Все дело, решил я, в том, что я снова начал думать. Я позволил моей тоске о Молли и нашем ребенке захватить меня. Я опустил свои защитные стены. Я недостаточно опасался за самого себя. Теперь мне стало ясно, что если гвардейцам Регала удастся найти меня, они меня убьют. И тогда я никогда не увижу Молли и нашу дочь. Почему-то это было гораздо страшнее смерти.
За вечерней трапезой в ту ночь я устроился дальше от огня, чем обычно, хотя мне и пришлось закутаться в плащ от холода. Мое молчание было для попутчиков вполне привычным. Они без умолку болтали о проведенном в городе вечере. Я понял, что пиво было хорошим, вино паршивым, а местный менестрель обозлился на Старлинг, потому что она отняла у него внимание давно завоеванной публики. Члены нашего каравана, по-видимому, приняли успех Старлинг как личную победу.
– Ты хорошо поешь, хотя и не знаешь ничего, кроме этих баккских баллад, – признали они, и даже Крис великодушно согласился с этим.
Старлинг кивнула в ответ на эту сомнительную похвалу.
Как обычно, после еды Старлинг развернула арфу. Мастер Делл дал своей труппе отдых от бесконечных репетиций, и я сделал вывод, что он доволен всеми артистами, за исключением Тассин. Тассин в этот вечер даже не смотрела в мою сторону, а сидела около одного из погонщиков и улыбалась каждому его слову. Я заметил, что ее ранка выглядит как простая царапина, вокруг образовался синяк. Она легко заживет.
Крис отправился охранять стадо. Я растянулся на своем плаще так, чтобы на меня не падал свет костра, думая, что немедленно засну. Я полагал, что остальные тоже быстро улягутся. Тихий гул голосов и ленивая музыка Старлинг убаюкивали. Постепенно простое пощипывание струн сменилось ритмическими аккордами, и голос менестреля запел балладу.
Я уже засыпал, когда меня разбудили слова «башня Оленьего Рога». Я открыл глаза, поняв, что она поет о прошлогодней битве «Руриска» с пиратами красных кораблей. Я помнил об этой битве одновременно слишком много и слишком мало. Как неоднократно говорил Верити, несмотря на обучение у Ходд, я в каждом сражении пытался перейти к драке. Так что в той битве я сражался топором со свирепостью, какой никогда не ожидал от себя. Потом мне говорили, что я убил пиратского главаря. Я так и не узнал, правда это или нет.
В песне Старлинг это было так. Сердце мое чуть не остановилось, когда я услышал слова о сыне Чивэла с пылающим взором. В песне была дюжина невероятных подробностей нанесенных мною ударов и описаний воинов, которых я сразил. Слышать, что о моих действиях поют как о благородных и почти легендарных, почему-то было оскорбительно. Многие бойцы мечтают, чтобы об их подвигах сложили такие песни. Мне самому это не понравилось. Я не помнил, чтобы солнце высекало пламя из лезвия моего топора или чтобы я сражался так же храбро, как олень на моем гербе. Зато в моей памяти остался цепкий запах крови и вид внутренностей все еще живого человека. Всего эля Баккипа в ту ночь было мало, чтобы принести мне покой.
Когда песня наконец закончилась, один из перегонщиков фыркнул:
– Это та самая, которую ты не посмела спеть в таверне прошлой ночью, а, Старлинг?
Менестрель засмеялась:
– Почему-то мне показалось, что она там не понравится. Вряд ли я заработала бы там что-нибудь песнями о бастарде Чивэла.
– Странная песня, – заметил Делл. – Сейчас король предлагает золото за его голову, и гвардейцы предупреждают всех, что бастард владеет Даром и использовал его, чтобы обмануть смерть. А в твоей песне он прямо герой.
– Что ж, это баккская песня, а в Бакке бастарда любили, по крайней мере когда-то, – объяснила Старлинг.
– Но теперь-то нет. Бьюсь об заклад, что каждый теперь будет думать только о сотне золотых монет, которую можно получить, если выдать его королевской гвардии, – хмыкнул один из погонщиков.
– Похоже на то, – легко согласилась Старлинг. – Хотя есть еще люди в Бакке, которые скажут тебе, что не вся его история рассказана и что бастард не был таким черным, как нас постарались убедить впоследствии.
– Все равно не понимаю. Я думала, что его казнили за то, что он пользовался звериной магией и убил короля Шрюда, – возразила Мэдж.
– Так говорят люди, – ответила Старлинг. – Но на самом деле он умер в темнице до того, как его успели казнить, и был похоронен, а не сожжен. И ходят слухи, – тут голос Старлинг понизился почти до шепота, – что, когда пришла весна, на его могиле не вырос ни один зеленый лист. И тогда одна мудрая старая женщина поняла, что в его костях до сих пор дремлет древний Дар и его может забрать любой, у кого достанет смелости, чтобы вырвать зуб изо рта бастарда. И вот в полнолуние она пошла туда, взяв с собой слугу с лопатой, и велела ему раскопать могилу. Но не успел слуга перевернуть и лопаты земли, как нашел обломки гроба бастарда.