в самом деле после слов «крекс, пекс, фекс» вырастает деревце, увешанное золотыми монетами (дореволюционной чеканки).
Весь день я глотал пересоленный пакетный бульон и пытался дописать заключение главы о Снорри Стурлусоне. Стоял январь, темнело рано, и к четырём часам окно уже заполнял синий мрак. Ночь обещала быть ясной. Картину портили только продравшие глаза после новогоднего загула дачники, с бодуна катавшиеся на лыжах в овраге, через каждые полтора слова поминая символы плодородия. К счастью, их было немного, всего четверо или пятеро. Зимой посёлок обычно пустовал.
К восьми лыжники угомонились и куда-то исчезли. К одиннадцати я не выдержал. Я обмотал шею шарфом, влез в куртку и надел шапку. На ходу торопясь всунуть руки в варежки, я направился по тропинке в глубину чёрного леса.
Я был уверен, что они там. Не знаю, на чём базировалась моя уверенность. Может быть, мне просто очень хотелось их увидеть. Но они там были.
Я понял это по какому-то странному ознобу в позвоночнике. Меня прошибла дрожь; я раздвинул колкие ветки ельника, обрушив на себя увесистый шлепок снега, и увидел их.
Я говорю во множественном числе, вы заметили. Сколько их было, сосчитать я вряд ли бы сумел – думаю, не меньше сотни. Вначале они показались мне совершенно одинаковыми. Все молодые на вид, стройные, длинноволосые, вооружённые мечами, все были без одежды, не считая серебристых плащей, и их тела блестели в свете луны. Волков на этот раз не было – не знаю, куда они их отозвали. Постепенно я разглядел, что они всё-таки разного роста и как будто даже возраста, хотя разброс был невелик. Кое-где среди белокурых голов попадалась рыжая, каштановая или вовсе какого-то странного оттенка; у кого были усы, у кого – борода, были и совсем юные лица, с виду лет пятнадцати.
Я не знал, как сообщить о своём присутствии. Сделай я резкое движение, от неожиданности они могли напасть на меня, и что бы я сделал против сотни мечей? К счастью, ближайший ко мне обернулся, и тут я увидел, что это Сигурд.
Высокий, худой, с платиновыми волосами до пояса, он стоял рядом с другим воином, ростом ниже и коренастее его. Волосы этого другого были вьющиеся и доходили лишь до плеч, а скуластое лицо украшали длинные вислые усы, из чего я заключил, что он старше Сигурда. Вид у него был более земной; необычайно было только одно – цвет его глаз, которые светились ярким серебром. Сигурд что-то сказал вислоусому, и тот засмеялся. Я затаил дыхание.
«Сигурд, ну подойди же, – думал я, – заметь меня. Выручи меня, я боюсь выходить!»
Сигурд устремил внимательный взгляд в сторону ельника.
– Хельги, – довольно громко произнёс он, – кончай прятаться, вылезай. Я знаю, что ты здесь.
– Трусит, – со смехом отозвался вислоусый.
– А ты как хотел? Это же просто люди из Мидгарда.
– А вот мы его сейчас вытащим, – с этими словами его товарищ нагнулся и скатал снежок. Я еле успел отдёрнуться. В лицо он мне не попал, но шапку залепил порядочно. Испытывая немалое облегчение – существа, настроенные враждебно, снежками не кидаются – я смог наконец выбраться из ельника.
– Смотри-ка, попал, – удовлетворённо заметил вислоусый. – Ещё кинуть?
– Хватит, – усмехнулся Сигурд. – Не бойся, Хельги. Иди сюда.
Я нерешительно приблизился. Воины Дикой Охоты с любопытством смотрели на меня – впрочем, с умеренным любопытством, поскольку я не представлял для них ничего сверхъестественного. Сигурд протянул мне руку для приветствия.
– Здравствуй, Сигурд, – сказал я, вновь убедившись в его телесности. Тот, второй, сверкнул серебряными глазами.
– Так вот из-за кого мы здесь оказались! Он скальд?
– Я же тебе объяснял… – начал Сигурд. Я поспешил вмешаться:
– Нет, я не скальд. К сожалению. А может, к счастью. Я ничего не сочиняю сам… Я нечто вроде хранителя поэзии.
Чувствовал я себя ужасно глупо, поскольку эта самая поэзия кидалась в меня снежком. А что мне было говорить? Сигурд улыбался.
– Знакомься, – сказал он, – это Хёгни, мой друг. Мы с давних пор вместе.
– Хёгни? – на всякий случай переспросил я. – Но это же другой Хёгни, не брат Гуннара?
– Слушай, он и впрямь всё знает, – изумился усатый.
– Нет, это как раз тот самый.
Ну и ну! Предложи я такую реконструкцию концовки «Песни о Сигурде», меня бы не приняли в аспирантуру.
– Вы что, помирились?
– А ты как думал? – Хёгни положил руку на плечо Сигурда. – У нас было на это две тысячи лет. Не помириться за это время просто глупо.
– Ну, это произошло гораздо быстрее, – поправил Сигурд. – Пойдём, Хельги, на тебя хочет взглянуть Один.
Я чувствовал себя как во сне, проталкиваясь между обнажёнными светящимися телами воинов, убитых одну-две тысячи лет назад и тем не менее занимавших довольно много физического пространства. Правда, они по необъяснимой причине не проваливались в снег; опустив глаза, я разглядел, что на ногах у них узкие серебристые сапоги – возможно, и я склонен так считать, волшебные. Дело в том, что, когда один из дружинников зазевался и забыл убрать отставленный локоть, я весьма ощутимо в него врезался. Так что в их материальности сомневаться не приходилось.
Наконец остальные догадались потесниться, пропуская нас к Одину.
– Гляди, – сказал Сигурд, подтолкнув меня вперёд, – это и есть хранитель поэзии, о котором я говорил.
Тот, к кому он обращался, стоял, опираясь на копьё. Я немного оторопел, разглядев его. Не знаю, что я ожидал увидеть и как я представлял себе богов – возможно, моему воображению рисовалось что-то вроде скульптуры Зевса из золота и слоновой кости. По крайней мере, посмотрев на его лучезарную дружину, можно было ожидать некоего соответствия… Передо мной стоял мужчина среднего роста и неопределённого возраста, с изрезанным морщинами лицом и слипшимися седыми волосами. Фигура у него была нескладная, с широкой грудью и кривыми ногами, волосатое тело, чуть прикрытое синим плащом, вызывало воспоминание об общественной бане, может быть, даже в Тбилиси. Правого глаза у него не было; вместо него зияла чёрная дыра между опухшими изуродованными веками без ресниц. Подбородок покрывала запущенная седая щетина, почти сливавшаяся с замусоленными усами.
Поймав мой взгляд своим единственным глазом, Один выдал в ответ ухмылку.
– Понятно, о чём ты думаешь, – голос у него был хриплый, но не старческий. – Посмотрел бы я на тебя через две-три тысячи лет. Хорош бы ты был?
– Но ведь вы… ты бог, – удивлённо сказал я. Один хмыкнул.
– Если хочешь знать, это и есть самое гнусное.
Он воткнул копьё в сугроб и смахнул снег с поваленного дерева.
– Садись, – пригласил он, – потолкуем.
Я перевёл взгляд на Сигурда – тот быстро кивнул. Я устроился на поваленном стволе, и Один сел рядом.
– Они-то уже умерли, – он махнул рукой в сторону дружины, – я – совсем другое… Как тебя зовут, говоришь?
– Хельги, – ответил я, в этот раз уже нарочно. Или я всё-таки говорил с ним по-древнескандинавски? Я это вряд ли узнаю.
– А прозвище?
– Ни к чему, – замялся я, – ты не так поймёшь.
– А, да – в последнее время в Мидгарде дают прозвища без всякого смысла. Если стесняешься, то не надо. Лучше скажи, как ты ухитрился с нами встретиться?
– Сам не понимаю, – честно ответил я. – Я побежал за котом, потом нашёл рог, а потом прилетел Сигурд верхом на волке…
– Но почему ты с ним не разминулся? И почему ты столкнулся со мной? Ведь ты в меня не веришь?
Я задумался. Верил ли я в него, в самом деле? Если и верил, то уж, конечно, не так, как древние германцы. Иначе бы я не мучался в сомнениях по поводу того, что вижу. Но я же сидел сейчас рядом с ним!
– Не знаю, – признался я. – Но я верю в поэзию.
Один задумчиво почесал грудь, на которой виднелся шрам в форме вмятины (неужели от копья?).
– Это кое-что проясняет.
– По крайней мере, о тебе я узнал из поэзии, – сказал я. Он с любопытством посмотрел на меня.
– Из поэзии, которую сложили за тысячу лет до твоего рождения?
– Именно.
Не знаю, что на меня нашло – ни с того ни с сего, глядя ему в лицо, я продекламировал отрывок о цапле забвения. Я до сих пор не уверен, что произнёс его не в оригинале.
Реакция Одина несколько отличалась от ожидаемой.
– Это ещё зачем? – ворчливо спросил он.
– Это мои любимые стихи, – смущённо ответил я. До меня начала доходить моя бестактность.
– О норны, – протянул Один, запустив пальцы в седую копну волос, – надо же было так оконфузиться! Через три тысячи лет помнят!
– Извини, – поспешно сказал я, потом подумал и прибавил: – А что тут особенного? Со всеми бывает. Вот я, например, когда выпускной отмечал…
– Будут бить, – скорбно сказал Локи, сидя на корточках на берегу ручья. Он черпал ладонью воду, наговаривал на неё и плескал на свои царапины (перед этим он продирался через заросли можжевельника). Прошло уже несколько земных дней, но кувшин не находился. Один раз Локи показалось, что он видит донышко кувшина в ветвях дерева; находка оказалась осиным гнездом, и он еле успел сжечь ос прежде, чем они начали кусаться. Приходилось признать очевидное – кувшин упал в реку. Он даже пробовал превращаться в щуку, но это не помогло.
– Ничего не поделаешь, я уже привык, – продолжал Локи вслух, уставившись в бегущую прозрачную воду. – Говорят, когда мои родители меня зачинали, Рататоск нагадила с дерева на голову норне. Это многое объясняет – я имею в виду мои отношения с удачей.
Что у Одина рука тяжёлая, он помнил ещё с тех пор, как случилась беда с Бальдром. После этого он боялся подходить близко к Одину почти двести лет. Впрочем, это было давно; но это был далеко не последний раз, когда ему доставалось.
Ему вспомнился Бальдр, щекастый розовый крепыш, с которого в семье просто пылинки сдували. При рождении ему было предсказано, что он умрёт задолго до Рагнарёка, и, встревоженная необычным пророчеством, Фригг не отпускала сына от себя ни на шаг. Страдания Бальдра ни для кого не были секретом. Какой парень, если он ростом давно обогнал мать, выдержит беспрерывную опеку?