Сигурд вспыхнул. Лицо жгло – ему не приходилось раньше краснеть, и ощущение было новым для него. Он медленно поднял глаза. Смеявшиеся замолкли и оцепенели. Он и сам не знал раньше, настолько страшен может быть его взгляд. Потом он будет пользоваться им, пользоваться этим ледяным бледно-синим колдовством, но тогда он и сам был ошарашен. Чья-то рука легла ему на плечо сзади.
– А, так тебе переодеться угодно? – усмехаясь, спросил ромеец и двумя пальцами дёрнул рукав Сигурда. Рукав с хрустом отошёл от проймы, повисли нитки.
– Тьфу! – отозвался Сигурд. – Давай.
Конечно, смех вызывал его внешний вид, и как это он сразу не догадался? На нём всё ещё были старые обноски Регина, крашенные древесной корой, с дырами на локтях и коленях, босые ноги покрыты грязью. Но его голову, и шею, и руки, и щиколотки украшало золото дракона. Не сомневаясь в том, что он этого заслуживает, Сигурд надел на себя столько украшений, сколько на нём поместилось. Будь он постарше и пошире в плечах, это, может быть, удержало бы толпу от насмешек…
Ромеец решительно увлёк Сигурда в свою лавку. Немного времени спустя всякий повод для издевательств исчез. Нарядного Сигурда любой бы принял за ярла. Ему взбрела причуда с головы до ног одеться в синее, этот цвет шёл к его белым волосам. Он перерыл все сундуки в лавке и разбил кулаком нос ромейцу, когда тот попытался подсунуть ему рубашку с дырой от копья и неотмытой кровью. Того, что одежда не стоила и половины уплаченного им, Сигурд тоже не знал. Он вышел из дверей лавки, упиваясь своим торжеством. Забросив за спину золототканый синий плащ, он искал взглядом своих недавних обидчиков. Но нашёл нечто совсем другое.
Взгляд его приковал ряд со стеклянной посудой. Их было две, мать и дочь, обе его соплеменницы и явно знатного рода. Под охраной своего домашнего раба они тщательно выбирали разноцветные стаканчики. Девушка ещё не успела заметить Сигурда: она держала на весу посудинку из янтарного стекла и любовалась ею на свет. Но внимание Сигурда задержалось на ней. Он испытывал любопытство. До этого чуть ли не единственной женщиной, с которой он сталкивался близко, была Брюн; в хозяйстве Регина даже рабынь не было. Эта, со стаканчиком, ничуть не походила на Брюн: перед Сигурдом была его ровесница, почти девочка, тоненькая, белокожая, с золотистыми волосами, собранными в причудливый узел, и розовыми оттопыренными ушками. Она засмеялась, опустила стаканчик назад на прилавок и потянула за руку свою мать – и тут её взгляд на мгновение встретился со взглядом Сигурда.
Её притягательность для Сигурда была сродни притягательности пушистого котёнка или красивой пряжки; он не предполагал тут никакой связи с обязательствами, данными Брюн. Но её мать так не думала. На следующий день Сигурд был приглашён на обед к конунгу Гьюки. Глупо улыбающуюся Гудрун, младшее дитя конунга, заставили поднести почётному гостю тот самый стакан из янтарного стекла. В стакан уже было влито приворотное зелье.
– Успокойся, я тоже про это не знал, – сказал Хёгни. – Хотя это на неё похоже, на матушку… И ты пошла его искать?
– Тс-с, – прошептала Брюн, но Сигурд уже проснулся.
– Брр-р, – проворчал он, потягиваясь, – опять снится всякая мерзость… Дай-ка мне поесть.
– Держи, уже остыло, – сказала валькирия. Мысли её были где-то далеко в стороне.
– Ты чего? – насторожился Сигурд. Ему не понравилось выражение на лице Брюн.
– Брата вспомнила, – пояснил за неё Хёгни. – Ну, этого, чьи люди меня зарезали. Интересно, кому в итоге досталось моё сердце?
– Вряд ли они его съели, – отозвалась Брюн, – у гуннов нет такого обычая.
Брюн помнила до мельчайших подробностей тот миг, когда всадники налетели на неё и скрутили. Она отбивалась изо всех сил и даже порезала мечом одного из коней, но мужчин было двое, а она ослабела от голода. Она была рада и тому, что её не пытались насиловать. Тот гунн, конь которого был невредим, взвалил её поперёк седла, и оба тронулись в путь.
Она не понимала, куда и зачем её везут; гуннского языка она не знала. Единственное, что могло прийти ей в голову, это что её собираются продать кому-нибудь. Она уже решила, что не допустит этого. Если её сделают рабыней, она повесится, и дело с концом.
Было что-то странное в бережности гунна, поддерживавшего её на седле. Он даже снял повязку со своей головы и обвязал ею лицо Брюн от пыли. Если ей удавалось изловчиться и глянуть ему в глаза, он только ухмылялся и подносил палец к губам.
Сколько они так ехали – Брюн не могла запомнить, она несколько раз впадала в беспамятство. Понимание происходящего вернулось к ней, когда гунн снял её с седла и поставил на ноги. Она огляделась. Вокруг возвышались гуннские шатры, тёмно-красные и коричневые, побогаче, линяло-серые, победнее. Слышалась чужая речь, нестерпимо пахло конской мочой. Лошади окружали её со всех сторон. Брюн стояла и гадала, для чего может понадобиться столько лошадей. Гунн похлопал её по плечу и жестом велел ей оставаться на месте.
Атли в это время пил в одиночку у себя в шатре, уткнувшись лицом в колени и отрываясь лишь затем, чтобы сделать очередной глоток. Атли, всегда опрятный Атли, поражавший своей элегантностью даже греческих послов, был страшен. Он сидел на подушках без сапог, в одних красных шерстяных носках, в спадающей с плеча пропотевшей рубахе – кафтан был надет в один рукав – с запёкшимися чёрными губами и мешками под глазами. Служанки боялись даже заглядывать к нему. Но старый воин уверенно отодвинул полог и вошёл в покои князя.
Услышав весть, Атли обезумел. Он вскочил, чуть не опрокинулся на ковёр, пытаясь всунуть вторую руку в рукав и отмахиваясь от помогавшего ему соратника.
– Если меня разыграли – всех привяжу за ноги к лошадям! – пьяно выкрикнул он и выбежал из шатра как был, не обувшись.
И увидел её. Она стояла между двумя его людьми, бледная, испуганная и невероятно красивая. Вместо платья на ней был разрезанный доспех, который она из всех сил стягивала на себе руками. Это не удивило Атли – девушки кочевых народов нередко одевались в доспехи и бились с мужчинами. Его вообще ничто не удивило. Слишком велика была его радость.
– Река! Малышка! – закричал он во весь голос и бросился к ней, протянув руки.
И тут случилось ужасное. Девушка вытаращила глаза и отпрянула, выставив вперёд растопыренные пальцы. Не остановись он, она вцепилась бы ему в лицо. Он ожидал, что Река не узнает его, двадцать лет спустя немудрено, но не это же! Река не понимала родного языка!
Атли замер. Девушка напряжённо вглядывалась в него, тяжело дыша и готовясь в любой момент отразить нападение. Атли опустил руки и шагнул назад, пытаясь её успокоить.
– Река, девочка моя, – со слезами на глазах проговорил князь, – тебя воспитали в чужом племени, да?
Брюн недоверчиво глядела на него. Атли снова сделал шаг вперёд и упал перед ней на колени.
Он не смог придумать другого способа показать ей, что не хочет ей зла. Брюн изумлённо глядела на князя. Несмотря на его встрёпанный вид, она догадалась, что именно он здесь главный и что ему подчиняются все эти люди. Атли – повелитель земель во всех сторонах света, гроза Ромеи – стоял перед ней на коленях, грязный, заросший, в запачканных красных носках, и с мольбой глядел на неё. Потом нагнулся и стал чертить ногтем по земле.
Он нарисовал женскую фигуру, держащую за руки двух детей – мальчика и девочку. Глядя в глаза Брюн, он ткнул пальцем в мальчика.
– Это я, – сказал он. – Атли. Брат.
Брюн внимательно наблюдала за ним.
– Ты, – объяснил Атли, показывая на девочку. – Сестра. Река.
Он вынул из-за пазухи помутневшее детское бронзовое зеркальце, приложил его к руке нарисованной девочки, затем протянул Брюн. Лицо его сияло странным восторгом.
Наконец Брюн поняла. Гунн набивался к ней в братья. Должно быть, у него умерла сестра, и он так тосковал, что решил взять к себе первую встречную. Что ж, это было лучше, чем она могла ожидать в её положении. Разумнее всего было прекратить сопротивление и принимать всё как должное. Брюн заставила себя поглядеть в глаза Атли, вымученно улыбнулась и взяла зеркальце.
Атли встал с колен. Очень бережно, боясь снова рассердить её, он приблизился и поцеловал её в лоб.
Брюн не шелохнулась.
– Вот и хорошо, – облегчённо выдохнул князь. – Велите служанкам одеть её и вести ко мне обедать.
Она позволила увести себя в шатёр. Её умыли лошадиным молоком, нарядили в гуннское платье и вплели ей в волосы цветные ленты с золотыми подвесками. Одна из рабынь оказалась готского племени; Брюн была рада услышать хоть сколько-нибудь понятный язык. Рабыня подтвердила догадки Брюн.
– У князя была сестрёнка, Река, – рассказывала невольница, причёсывая Брюн. – Ему было пятнадцать, а ей пять, когда её съели звери. Это было в далёких местах, но он всё равно не может её забыть. Не обижай его, госпожа, он думает, что ты – Река.
– Меня зовут Брюнхильд, – на всякий случай сообщила Брюн.
– Ради князя, побудь пока Рекой. Нам всем так будет спокойнее.
Её ввели в другой шатёр, где уже был накрыт обед. Брюн села на указанное ей место. Вошёл Атли и сел напротив неё. Его было не узнать. Он привёл себя в порядок и переоделся в чистое. Лицо его даже как будто помолодело. Он не скрывал своей радости.
– Ты говоришь по-германски? – спросил он на готском наречии.
– Ну, допустим, – хмуро сказала Брюн. – Вижу, служанка тебе уже донесла.
– Не сердись, – умоляюще проговорил Атли. – Я так хочу, чтобы ты была моей сестрой.
Он собственноручно налил ей молока в чашку.
– Ты ни в чём не будешь знать недостатка. Я буду только рад выполнить любое твоё желание. Я… да я тебя выдам замуж за ромейского императора.
– Не нужен мне император, – с грустью ответила Брюн. Гунн внимательно поглядел на неё.
– Любишь кого?
Брюн не ответила, но Атли понял всё по её глазам.
– Из-под земли достану его и на тебе женю, – весело сказал он. – Тоже мне дело!