Он был возбуждён; он смеялся, быстро говорил и играл кисточками на платье Брюн. Рассеянно глотая молоко, она с любопытством разглядывала его. Теперь, когда страх успокоился, она убедилась, что Атли вовсе не неприятен. Небольшого роста, но широкоплечий и хорошо сложенный, он был одет совсем просто, в кафтан и шаровары из коричневого сукна, и даже накладки на сабле были не золотые, а бронзовые. У него было смуглое лицо с выступающими скулами и миндалевидными тёмными глазами; большая красивая голова по обычаю гуннов была обрита, за исключением туго заплетённой чёрной косицы на макушке, доходившей до лопаток. Его манера двигаться и говорить скорее понравилась Брюн: перед ней был человек надёжный и решительный. И какое имеет значение, что её притащили к нему в качестве пленницы? Против того, что у неё внезапно объявился самозваный брат, она ничего не имела. Пускай брат, думала Брюн, ловя себя на внезапном тёплом чувстве к этому гунну с косичкой. Может быть, он даже сумеет помочь ей найти Сигурда.
На следующий день Брюн начала учить гуннский язык.
Неприятность случилась через несколько недель, когда её стошнило на колени Атли. Князь был однажды женат и знал, что значит, когда такое случается с женщинами. Пепельно-серый от ярости, он вызвал к себе тех двоих воинов, которые её привезли, и пообещал разорвать их лошадьми. Спасла их сама Брюн. Вцепившись в ею же заблёванные полы Атли, она умоляла его не трогать невиновных, и поклялась всеми клятвами, какие только знала, что гунны не насиловали её и что ребёнок – от человека, с которым она обручилась. Атли вынужден был помиловать обоих, но всё же поглядывал на них с подозрением.
Ему пришлось признать свою ошибку, когда Брюн родила. Девочка, увидевшая свет в его ставке, никак не могла быть зачата от гунна. Более странного ребёнка никому не приходилось видеть. Вся белая, с белыми волосами, девочка не издала ни звука при своём рождении, и повитуха было сочла её мёртвой – когда вдруг глаза младенца открылись. Взгляд этих синих, горящих глаз был не по-детски пронзителен, и вместо плача ребёнка палатка огласилась воплем перепуганной повитухи.
– Признавайся, кто он? – допытывался Атли, когда Брюн пришла в себя после родов. – Бог?
– Нет, – возразила она, – смертный. Но второго такого нет.
– Я вижу, тебе не нравится, что я вошла в твой сон непрошеной, вторглась, не постучавшись. Ты не звал меня. Тебе хотелось бы тысячу лет просидеть под луной, рассуждая о поэзии. Но помни, хранитель, поэзия бывает и грустной. И даже по преимуществу грустной. И Мёд Поэзии, как говорит старая сказка, был создан из крови. Уж тому-то, с кем тебе так приятно беседовать, это известно, ведь он отдал собственный глаз за право доступа к источнику. Посмотри мне в глаза. Поэзия – не для трусов, Хельги. У неё есть память, боль и ярость; она прорастает к свету из вековой тьмы ужаса и смерти.
Цветущее поле скрывает непогребённые кости воинов, и нет такого озера, где бы не утопилась когда-то опозоренная девушка. Не моя вина, что волшебство месяца рассеивается при солнечном свете. Женщине приходится видеть всё в дневном свете, даже если она валькирия.
Рассказать ли тебе, как я была обманута – как трое достойных мужчин, вовсе без дурного намерения, сделали так, что мне стало стыдно жить? Рассказать ли тебе, как честь обернулась бесчестием, а преданность предательством?
Атли сам вышел встречать фризских предводителей, явившихся к нему предлагать условия мира. Братья Гьюкунги, сознававшие своё превосходство, прибыли в сопровождении сорока нарядных дружинников, сверкавших золотыми ожерельями. Загадочный молодой воин, которого не брало никакое оружие и который лишал гуннов последних остатков самообладания, бросаясь на них совершенно голым и с волчьей шкурой на плечах, теперь был одет и оказался конунгом Сигурдом, свойственником Гьюкунгов. Когда Атли разглядел его вблизи, то даже разочаровался – лет ему едва ли было больше шестнадцати, судя по угловатым движениям и простодушному безусому лицу под белой чёлкой. Вот только глаза у него были страшноватые – синие, пронзительные глаза, взгляд которых в упор трудно было вынести. Где-то Атли видел уже такие глаза, и он вспомнил – такой же неприятный горящий взгляд был у его племянницы, крохотной Асе. Уж не от этого ли Сигурда родилась девчонка, мелькнула у него мысль. Да ведь Брюн всё равно не признается.
Условия фризов оказались довольно великодушными. Единственное, чего они требовали, это чтобы гунны прекратили набеги на земли Гьюкунгов и свободно пропускали их скот к берегу Рейна. Они обменялись с Атли подарками, и мир был скреплён. После обеда они захотели посмотреть на охотничьих собак Атли и, может быть, выбрать себе несколько щенков, и князь повёл их показывать свору.
Когда они проходили по ставке, они натолкнулись на Брюн, которая, не подозревая об их прибытии, кружила верхом на лошади по пустырю, примериваясь сбить копьём шлем с тряпичного чучела. После родов она, едва оправившись, выпросила у Атли доспехи и оружие и принялась упражняться. У гуннов не было принято отказывать девушкам в подобных развлечениях, пока они не замужем, и Атли это не смущало. Поражало его больше то, что Брюн не умела прясть и не могла вдеть нитку в иголку, что совершенно необходимо даже княжне – зато обнаружилось, что копьём и саблей она владеет не хуже сказочной богатырки Бану-Чечек, в особенности когда Атли объяснил ей, что саблю не используют для колющих ударов. Что было ещё непонятнее, ездить верхом и стрелять из лука она не умела вовсе, но освоила эти занятия мгновенно, в течение двух-трёх недель. Атли не раз задавался вопросом, в каком же племени она была воспитана. Он бы, наверное, не обращался с ней так запросто, знай он правду.
Сейчас она была без доспехов; в тёплом распашном платье из тёмно-синего сукна, в жёлтых шароварах и меховой шапке, Брюн ловко сидела в седле, держа копьё на весу. Ни с того ни с сего, конь под ней шарахнулся в сторону, и вместо того, чтобы сбить шлем, она угодила копьём в середину чучела. Посыпались шерстяные очёски; Брюн придержала коня, выпрямилась и тут увидела Атли и его свиту, и с ними фризов в ярких плащах и блестящих ожерельях. Одним из них был Сигурд, и это его взгляда испугался конь.
– А это кто? – замедлив шаг, спросил Гуннар. – Какая прелесть…
– Моя младшая сестра, – ответил Атли. – Вообще-то её зовут Река, но она себя называет Брюнхильд.
– Брюнхильд? «Боевая броня»? – переспросил Гуннар. – Красивое имя, ей идёт. Она замужем?
– Нет ещё.
– Отдашь?
Брюн слезла с седла и смотрела на Сигурда, взволнованно улыбаясь. Она ждала, когда же Сигурд подойдёт к ней и скажет хоть слово. Но он – нарядный, как конунг, и тщательно расчёсанный на пробор – почему-то глядел сквозь неё, словно не узнавая и нисколько не интересуясь ею. Её глаза встретили восхищённый взгляд совсем другого человека. Рыжеватый Гуннар, старший сын Гьюки, жадно разглядывал её.
Гуннар, злосчастный Гуннар, всё ещё неженатый в двадцать восемь лет, за что его бранил отец – Гуннар, по которому, с его щегольской остроконечной бородкой и клетчатыми брюками, сохли все дочери соседствующих ярлов и конунгов, но который полагал, что он слишком хорош для них, – увидел Брюн и пропал. Попятившись, он сжал руку Атли.
– Отдай сестрёнку, князь! – быстро проговорил он. – Река она там или Брюнхильд, какая разница, я её хочу!
– Здравствуй, мама, – сказал Гуннар, входя. – Мне очень нужен твой совет.
Гримме даже выпустила из рук веретено. Не так уж часто строптивый Гуннар обращался к ней за советами. Правда, у него теперь ответственный момент – он женится; хорошее время для того, чтобы напомнить ему о семейной порядочности.
– Так что же? – спросила она, пригласив Гуннара сесть на лавку.
– Ты знаешь много всяких волшебных приёмов, – покладисто начал он. – Скажи, можно сделать так, чтобы кого-то другого приняли за меня?
– В чём дело? – подозрительно переспросила Гримме.
– Дело в невесте, – вздохнул Гуннар. – Она соглашается выйти замуж только за того, кто пройдёт её испытание. Она засела в какой-то старый курган, вокруг горит огонь чуть не до верхушки, и я должен попасть к ней внутрь. Я пробовал – туда не подойти. Если и прорвусь, то в полуподжаренном виде, а предполагается, что я должен остаться невредимым.
– Но ведь нужен кто-то, кто сумеет это сделать за тебя, – рассудительно заметила Гримме.
– К счастью, это не вопрос. Я уж было думал, что придётся отказываться, когда мы с Сигурдом погадали на рунах и вышло, что он сможет пройти через этот проклятый огонь. Он просто чудо – согласился спасти меня от такого позорища.
– Ага… Понятно, – задумчиво ответила Гримме. – Вот что, милый: сама я такого средства не знаю, врать не буду. Но за сосновой рощей к востоку живёт саксонская ведьма, вот она точно знает.
– Всё готово, – сказала саксонка. – Теперь нужна только кровь конунга Гуннара. Заморочная мазь не действует без крови того, на кого заговорена.
– Много надо? – поинтересовался Гуннар, закатывая рукав.
– Девяти капель хватит, – ответила колдунья. Гуннар уколол руку кончиком ножа и вытянул её над котелком с мазью. Когда тёмно-красные капли скатились в мазь, саксонка быстро перемешала содержимое котелка палочкой с вырезанным заклинанием.
– Вот и всё, – объявила она. – Молодому конунгу надо намазаться этой мазью, и до следующего восхода солнца его будут принимать за конунга Гуннара.
Сигурд сунул палец в котелок.
– Надеюсь, только лицо? – он скорчил гримасу, понюхав мазь. – Чего ты туда напихала? Пахнет, как нарывная трава.
– Ты должен намазаться весь, – строго сказала саксонка. – И волосы тоже, как это ни противно. Потом всё всосётся. Если хотя бы вот столько, – она показала кончик пальца, – останется без мази, волшебство не сработает.
– А вонь она не учует? – засомневался Сигурд. Гуннар дёрнул его за плащ.
– Раздевайся, копуша!
– Без тебя знаю, – сказал Сигурд. – Предупреждали же, не ругайся, а то всё испортишь.