– Дура! – выкрикнул он. – Тебе не пятнадцать, чтобы ерепениться; через два-три года на тебя клюнет разве ромейский сотник, которому всё равно, что класть с собой в кровать – козу или пехотинца! Вековушек в нашем роду не было и не будет!
Переведя дух, он сгрёб её за ворот платья.
– Вот что, милочка, – сказал он, понемногу принимая свой обычный цвет, – ты можешь называться как угодно, Рекой или Брюнхильд, но я старший, и ты меня послушаешь. Ты выйдешь замуж за Гуннара и получишь половину отцовского наследства, которая тебе причитается – земли, золото, лошадей и всё прочее. А станешь упираться – я не я буду, если я тебя не утоплю в Рейне.
– Какой красивый пояс! – воскликнула Гудрун. – Это мне, да?
Сигурд в испуге приподнял голову от постели. Гудрун, уже одетая, стояла на коленях возле сундука, на котором лежали его вещи, и держала в руках пояс Брюн.
Впервые в жизни сердце у него заколотилось, как у пойманного воробья. Он забыл отдать пояс Гуннару! Разумеется, он не имел права вот так дарить его Гудрун – но если он скажет ей «нет», как он объяснит, с чего это среди его одежды оказался женский пояс? Он не сумеет придумать убедительное оправдание, и, скорее всего, его заподозрят в том, что он надевает женские вещи для колдовства4 – для бесчестного колдовства, потому что для хороших дел таким не занимаются. Начнётся дознание, а тогда вскроется, как на самом деле сватался Гуннар… Обоим придётся туго.
– Конечно, солнышко, – с приветливой улыбкой ответил Сигурд. – Это тебе в подарок от гуннского конунга.
С этого дня жить ему оставалось тринадцать месяцев.
После того, как с ним случилось это, он долго не мог ничего понять – последние мгновения его жизни начисто выпали у него из памяти. Он не придал значения тому, что он неодет, думая, что он всё ещё у себя в постели, а Хильду он принял за Гудрун. Но, мало-помалу поняв, что он лежит вовсе не в своей спальне и что женское лицо, склонившееся над ним, чужое, Сигурд вздрогнул, как от укола. Мысль обозначилась внезапно, и он сам испугался её ясности. Ясность эта пронзила его, словно мечом, и он быстро сел и подтянул ноги, озираясь.
– Я умер, да? – тревожно спросил он. Хильда, убедившись, что всё в порядке, отошла к очагу.
– Ну, умер. Зачем так подскакивать?
– Хватит врать, – засомневался Сигурд. – Для Хель ты слишком красивая.
– Почему же Хель? – обернулась Хильда, возившаяся со своим волшебным котлом. – Месяц мой ясный, а другие возможности тебе в голову не приходили?
– Ну-у, – Сигурд пожал плечами. – Не хочешь же ты уверять меня, что это Вальгалла.
– Нет, конечно, – мотнула головой Хильда, коса хлестнула её по спине. – Вальгалла за соседней дверью.
– Глупые шутки, – на всякий случай буркнул Сигурд, хотя, присмотревшись к обстановке, он начал склоняться к мысли, что с ним не шутят.
– Тебя выкупили, – пояснила Хильда. – Хель без тебя как-нибудь обойдётся – не по ней украшение.
Невзирая на неудовольствие Сигурда, она вымыла его молоком из котла.
– Приятно работать с полным совершенством, – беззаботно произнесла она, – никаких хлопот. Ты словно с рождения предназначен в дружинники Одину.
– Говоришь прямо как старый Гьюки, – засмеялся Сигурд. – Что, я и вправду так хорош?
– Да, в рунах твоей души не было ни одной погрешности… почти.
– Секрет, конечно? – обмирая от любопытства, поинтересовался Сигурд.
– Да нет, какие тут секреты! Скажу, если тебе так хочется. Там было трижды подряд повторено tru – «доверчивость». Думаю, это всё же описка.
Хильда положила ему на колени меч в серебристых ножнах.
– Это не мой меч, – заупрямился Сигурд.
– Теперь твой, – тоном, не терпящим возражений, сказала Хильда. – И вот это тоже твоё.
Сигурд крутился, разглядывая себя и своё лёгкое убранство не без удовольствия. Он любил яркие одежды, но при случае был не прочь покрасоваться обнажённым – будь то в бою, когда он пугал врагов своей неуязвимостью, или во время жертвоприношений в священной роще. Единственное, чего он не терпел, это лохмотьев. Ему хватило пятнадцати лет жизни у Регина, напяливавшего на него то, что не успел окончательно истаскать сам. Но плащ, который накинула на него Хильда, выглядел новым и блестел, как драгоценный виссон.
– Можешь не сомневаться, – насмешливо сказала Хильда, – не только этот плащ, но и это тело никто до тебя не носил. Даже ты сам.
Сигурд пропустил её слова мимо ушей.
– Что ж, – отозвался он, – в любом случае, спасибо Одину.
– Он тебя ждёт, – сказала Хильда. – Иди в Вальгаллу и скажи ему это сам.
Она подтолкнула его в спину. Прикосновение к спине заставило Сигурда дёрнуться, и он неотчётливо догадался, что это как-то связано с его смертью, но решил отложить воспоминания на потом.
Вальгалла вызвала у него головокружение. Первые мгновения он не понимал, куда ему двигаться и что делать; его накрыло золотистой дымкой и одуряющими медовыми испарениями, словно его сунули головой в охапку цветущего донника в середине июля. Сигурду стало жарко, и он без особых раздумий забросил за спину плащ. Теперь он ничем не отличался от многочисленных дружинников Одина, пировавших в зале. Был тот час утомления и пресыщения, который рано или поздно наступает на всяком пиру, – даже и на вечном, – и они большей частью дремали на полу, застеленном мехом, в беспорядке свалив туда оружие и опустевшую посуду. Издали слышалось рассеянное звяканье арфы – кто-то пробовал подбирать мотив. Сигурд никак не мог найти взглядом Одина и стал пробираться по залу, осторожно находя себе дорогу в нагромождениях тел, мечей и ковшей для питья. Почти сразу он наступил на крыло взвизгнувшей валькирии, а затем чья-то перевязь захлестнулась у него вокруг щиколотки, и он потерял равновесие.
Сигурд понял, что падает кому-то на голову, но воспрепятствовать этому не мог. В следующее мгновение обладатель жёстких кудрей произнёс хмельным голосом:
– Тьфу на тебя! Думаешь, раз нам не больно, то и на башку можно усесться?
Могучие руки приподняли Сигурда и посадили его на пол. Хозяин роковой перевязи оказался огромного роста, выше Сигурда, а что касается ширины в плечах, его хватило бы на двух Сигурдов. Волосы и усы у него были красно-рыжего оттенка, и всего его покрывали тёмно-золотые веснушки.
– Я в твоём мече запутался, – с невольной улыбкой объяснил Сигурд. Веснушчатый продрал глаза и вгляделся в него.
– Боги, да это же Сигурд Вёльсунг! Какими судьбами? Извини, что не признал.
– А как ты меня вообще мог узнать? – оторопел Сигурд.
– Ещё бы не узнать, с такими-то глазищами! Наслышаны мы про тебя, только не ждали тебя к нам так скоро. Эй, Мист, проснись, – он толкнул валькирию. – Принеси попить Сигге Вёльсунгу!
В восторге он стиснул Сигурда так, что выдавил весь воздух из его грудной клетки (побратим на мою голову, костей бы не поломал, успел подумать Сигурд). Но, очевидно, новое тело Сигурда было достаточно прочным – он нисколько не пострадал.
– Я Этельберт, – сказал веснушчатый. – Этельберт Брусника.
– Сакс?
– Нет, кимвр. С ромейцами воевал. Знаешь, – доверительно прищурился Этельберт, – ничего нет гаже ромейских копий. Они зазубрены… а ещё ромейцы любят тыкать вот сюда…
– Да ты что, – Сигурд непроизвольно поёжился.
– То-то и оно, приём подлейший. Хуже скифов; кто их только научил?
– Слава богам, со мной такого не было, – сказал Сигурд. – Я был неуязвимый… в основном.
Мист притащила чашу молока, и Сигурд с Этельбертом выпили её поочерёдно. Молоко навлекло на Сигурда странную истому, но голова оставалась ясной. Лишь мысли о Мидгарде поблекли и помутнели, как будто подёрнулись туманом.
– Пожалуй, – произнёс Сигурд, положив голову на плечо Этельберту, – мне нравится быть мёртвым.
Из всего, что имело отношение к Мидгарду, только одна картина зацепилась за поверхность его памяти, не успев уйти в глубину. Это была первая ночь после того, как ему исполнилось пятнадцать лет. Он лежал под одеялом на лавке, прижимая к себе только что подаренный ему Регином меч. Было полнолуние, и ему не спалось. Луна стояла прямо над дымоходом, и её яркий свет бил в глаза Сигурду. Что-то тянуло его встать. С мечом в руках он вылез из постели. Не натягивая на себя ненавистных обносков, он двинулся во двор.
Ночь была тёплая. В бурьяне у плетня стрекотали кузнечики. Как зачарованный, не чувствуя земли под босыми ногами, Сигурд подошёл к раскрытой двери кузницы и переступил порог. Он почти не удивлялся тому, как хорошо он видит при лунном свете. Оглянувшись, словно опасаясь, что его застанут за чем-то запретным, Сигурд примерил перевязь на голое тело. Ремень лёг на плечо и грудь так, как будто был там всегда. Это было всё равно что составлять единое целое со своим оружием. Постояв немного, Сигурд выхватил меч из ножен и поднял его над головой. Едва осознавая, что делает, он размахнулся и опустил меч на наковальню Регина.
Звук развалившейся пополам наковальни заставил его прийти в себя. Тяжело дыша, он повернулся к двери. И столкнулся взглядом с Регином, стоявшим в дверном проёме.
Регин как-то успел влезть в рубаху; на согнутой руке он держал одеяло. Сигурд смешался. Он думал, что ему попадёт за наковальню. Он уже напустил на переносицу свою угрюмую складку, когда вдруг заметил, что Регин смотрит на него спокойно и как будто даже с одобрением. Беспокойно покосившись на него, Сигурд убрал меч в ножны.
– Ополоумел, голый в ночи шастаешь, – сказал Регин и укутал его одеялом. – Воин что надо, убавить бы тебе чуток отчаянности, тогда в самый раз будет.
Они были уже во дворе, когда Регин вдруг прислушался, замер и притянул к себе Сигурда. По его движению Сигурд догадался, что он смотрит вверх, и тоже поднял глаза. Луну затянуло лёгкой облачной дымкой, и в этой дымке он увидел проносящуюся мимо лунного круга сверкающую цепочку крохотных фигурок, похожих на всадников. Сигурд не мог оторвать глаз. Он почувствовал, как напряглись руки Регина, державшего его выше локтей, и понял, что кузнец старается отвернуть его в сторону. Почему-то Регин не хотел, чтобы он смотрел туда. Он не см