– Ну, – сказал Атли, отставив недопитое вино, – вот она. Больше вам ни в чём убедиться не надо?
– Мышка! – воскликнул Гуннар. Гудрун была в такой растерянности, что забыла всё, что ей велели сказать. Хёгни протянул к ней руки.
– Садись с нами, Мышка. Ты уже небось привыкла по-здешнему, на подушках?
– Прошу меня простить, – с натянутой улыбкой проговорил Атли, – но моя жена сядет со мной. Где это видано, чтобы жена сидела с братьями, а не с мужем?
– Как знаешь, князь, – отозвался Хёгни. – Ты хозяин.
Гудрун подчинилась. Есть она была не в силах от волнения. Гуннар не выдержал.
– Ну всё, хватит тянуть кота за хвост, – резко сказал он. – Сколько ты за неё хочешь?
– Это смотря на каких условиях, друг мой, – вкрадчиво произнёс Атли. Будь Гудрун понаблюдательнее, она бы увидела, как вздулись жилы на его бритых висках. От братьев его напряжение не укрылось, но они истолковали его как признак замешательства.
– Сколько ты хочешь за то, чтобы вернуть нашу сестру домой здоровой и невредимой, и чтобы никто не чинил ей препятствий?
– Я мог бы предложить кое-какие условия, – сказал Атли, зажав в зубах костяную зубочистку. – Например, всё ваше золото.
– Ага, конечно! – рассмеялся Гуннар. – А больше ты ничего не пожелаешь?
– Пожелаю, – Атли выплюнул зубочистку, и она закачалась на цепочке. – А ну-ка, взять их!
Последние слова он произнёс на родном языке, но смысл их был ясен для всех. Гудрун взвизгнула, увидев вокруг сомкнувшееся кольцо гуннов.
– Измена, скотина ты этакая? – крикнул Хёгни, вскочив на ноги и хватаясь за меч. Атли улыбался.
– Почему же измена, – проговорил он, поглаживая свои редкие усики, – простое выяснение отношений.
Никто из троих детей Гьюки не знал, что Атли учился риторике у ромейцев.
– Я тебя сейчас выясню! – взвыл Гуннар и развернулся к нему с мечом в руке, но гунны уже оттесняли его от князя и Гудрун. Он увидел, как его сестру поспешно увлекают за собой служанки. Дружина кинулась на помощь своим конунгам. За обедом многие отстегнули мечи, и теперь возникла суматоха, когда воины заметались в поисках своего оружия. Пытаясь не подпустить гуннов к братьям Гьюкунгам, они спотыкались о подушки, наступали на залитые салом золотые блюда и оскальзывались на них. Вино было опрокинуто в первые же мгновения. Старый дружинник, лет пятидесяти, не дотянулся до меча и упал вниз лицом на ковёр, и тут же ближайший гунн выбросил вперёд руку с саблей и отмахнул ему голову.
– Как, безоружного? – возмутились фризы. Это был знак. Рубка вспыхнула мгновенно. Гуннам было не слишком привычно сражаться пешком, но на их стороне были многочисленность и подготовка, в то время как северян было от силы полторы сотни, и их застали врасплох. Фризы и бывшие среди них саксы и лангобарды отбивались со всей яростью, на какую только были способны. Заметив, что гунны хуже знакомы с колющими ударами (их сабли были для этого не приспособлены), дружинники Гьюкунгов воспользовались этим преимуществом. Кровь и вино заливали чужестранные узорчатые ковры Атли. Многие фризы не успели подхватить щиты и отражали нападавших, держа меч двумя руками. Пьяный и красный Гуннар, с распустившимся узлом волос, рубил не глядя, попадая больше по воздуху, чем по гуннам, и ругался, пока не охрип и не сорвал голос. Что до Хёгни, то он вмиг протрезвел, когда опрокинулся на ковёр, придавленный телом убитого сакса, попытавшегося заслонить своего конунга. Тяжесть сакса передавила Хёгни горло, на грудь ему хлестал горячий поток, затекая за шиворот. С натугой приподняв голову, Хёгни убедился, что это не кровь, а моча, и его передёрнуло.
– Умереть обоссанным не хватало! – простонал он. Глаза его встретились с чёрными влажными глазами гунна, стоявшего над ним. Гунн готовил верёвку. Хёгни догадался, и последние остатки хмеля вышибло из его головы.
– А, чтоб тебя! Живым не дамся! – заорал он и, изо всех сил рванувшись, сбросил с себя труп и схватил меч, оброненный злополучным саксом. Прежде чем гунн успел отскочить, Хёгни рубанул его снизу по коленям. Гунна подкосило, и он осел на ковёр. Хёгни вскочил на ноги.
– Только попробуй кто подойти! – выкрикнул он. Силы были неравны; битва стремительно превращалась в избиение, дружина редела на глазах. Раненный в руку Гуннар изнемогал; кочевники насели на него со всех сторон, и он слабел от потери крови. Перехватив меч в левую руку, он просадил насквозь одного, распорол бок другому, но тут у него вышибли оружие, повалили и принялись вязать.
Северяне держали оборону много дольше, чем ожидал Атли. Солнце уже стояло высоко, сражающиеся задыхались от жары и жажды, вызванной пересоленной кониной; ковры были завалены убитыми и умирающими. Легко раненным было некогда перевязываться – они отражали натиск противника, пока не падали без чувств под палящим солнцем. Хуже всего приходилось тем, кто уже не мог подняться, но был ещё в сознании. Они не могли рассчитывать, что их добьют – никому не было до них дела, их тела тонули в окровавленных подушках, по ним прыгали и топтали ногами.
У истекающего кровью бледного фриза с чёлкой на лбу была отрублена нога выше колена; облизывая запёкшиеся губы, он переговаривался с лежавшим в двух шагах от него бородатым лангобардом с глубокой раной в боку.
– Вот так валяешься и даже окочуриться толком не можешь, – слабым голосом проговорил он. – Сушь, в рот как будто войлока напихали.
– Всё вино разлили, уроды, – прохрипел лангобард, и было непонятно, кого он имеет в виду. – Перед смертью не попьёшь.
Он страдал от жары ещё больше – на нём был стёганый доспех, снять который сил уже не оставалось. Фриз подтянулся, упираясь руками, и прополз немного вперёд. Прямо перед ним лежал вверх лицом, запрокинув голову, труп гота в одежде кочевника, заколотого ударом в грудь – в стане Атли было много готов, едва ли не каждый десятый. Фриз протянул руку и поскрёб пальцем подсыхающее кровяное пятно.
– А вот, чем не питьё? Погоди, сейчас добуду…
С усилием извернувшись, он выдернул из-за пояса нож и воткнул его в горло убитого. Потекла кровь; фриз поискал вокруг и подобрал золотую чарку со скифским узором. Набрав до краёв, он жадно присосался к ней, потом отполз назад и поднёс её к губам лангобарда.
– И то дело, – выговорил тот, – последнее слово будет за нами. Пусть Один посмотрит.
Они пили по очереди, и в глазах у них мутилось от боли. Потом фриз выронил чарку и рухнул без чувств, завалившись поперёк лангобарда.
Вскоре после полудня всё было кончено. Дружина Гьюкунгов была смята и истреблена до последнего человека; гунны неторопливо ходили по бывшему месту пира и добивали саблями тех, кто ещё дышал. Атли не нуждался в других пленных, кроме Гуннара и Хёгни.
Связанных братьев подтолкнули к нему. Атли разглядывал их, прикидывая, когда позвать Гудрун, чтобы произвести на неё нужное впечатление. Нет, не сейчас – ещё рано, подумал он.
– Попортили, олухи, – скривился он, увидев тёмный от крови рукав Гуннара. – Говорил же я, в целости брать.
– Второй нетронутый, – отозвался воин, державший за плечи Хёгни. Атли отмахнулся.
– Ладно трепать языком! Уведите его пока. Этого, младшего. Буду разговаривать с ними по отдельности.
Двое гуннов потащили Хёгни прочь; ещё четверо следовали за ними чуть в стороне для безопасности. Перед Атли остался Гуннар.
– Итак, – обратился к нему Атли, – у нас есть о чём поговорить.
Подойдя ближе, Атли с преувеличенной брезгливостью взял Гуннара двумя пальцами за его ухоженную остроконечную бородку. Он прекрасно знал, как оскорбительно это для германцев, и с удовлетворением наблюдал, как конунг заскрипел зубами.
– Разговор о моей сестре будет длинный, и мы его отложим на потом. А пока маленький разговор. О твоём золоте.
Гуннар стоял перед дверью, сжимаясь от холода. Здесь было ещё гаже, чем на мосту. Корочка льда под его ногами не таяла, и сверху сыпал какой-то колючий снег.
– Пусти же меня, уродина! – воскликнул он. – Чего тебе ещё не хватает?
– Не хватает того, чтобы ты вежливо поздоровался, – усмехнулась Хель, выглядывая в отверстие, прорезанное в двери. – Между прочим, для женщины это очень обидно, когда делают замечания по поводу её внешности. Кстати, ты и сам выглядишь довольно мило.
Фризский конунг снова опустил взгляд вниз, на собственное посиневшее тело, и прикусил губу от досады. Он мог только порадоваться, что не видит своего лица. Судя по свисающей на глаза пряди, волосы ему вернули, но цвета вроде мышиного. Ну что она глазеет, в бешенстве подумал он, если сама всё это с ним и проделала?
– Пусти, – устало повторил он. – Мне холодно.
– А ты думаешь, там, внутри, теплее? – рассмеялась старуха.
Такова уж была манера Хель – не впускать никого, пока основательно не помучает у входа. Гуннар вспомнил, что однажды такое с ним уже было. Однажды он уже стоял вот так у двери, босиком на промёрзшей земле, обхватив руками голые плечи – только виновница его злоключений была гораздо привлекательнее. Но тогда он был хотя бы не один, было кому помочь ему.
Той весной всё случилось так.
Сигурд проснулся оттого, что кто-то тянул его за палец ноги. Спросонок он не мог разобрать, кто его будит, и на всякий случай пробормотал:
– Пшёл отсюда.
– Прости, конунг, – быстро произнёс человек и поднёс к своему лицу горящую масляную лампу. Это оказался Кари, домашний раб Гуннара. – Хозяин тебя зовёт, ты ему нужен.
– Что там ещё? – подозрительно спросил Сигурд, заметив, что Кари как-то неестественно скособочен и давится от смеха. Гудрун проснулась, увидела Кари, ойкнула и закуталась в одеяло.
– Что тут делает этот неряха? – надулась она. Сигурд сел, свесив ноги с кровати.
– Пришёл с поручением от Гуннара. Похоже, мне придётся оставить тебя ненадолго.
– И он тебя стаскивает с постели среди ночи? – недовольно отозвалась Гудрун. – Что ещё за выдумки!
– Не знаю. Сама понимаешь, Гуннар старший, я не могу отказать…