– Конечно, я тебя беру, – с удовольствием оттягивая время, проговорила Хель. – Разве ж я упущу такую возможность? После того как твой одноглазый покровитель купил у меня Сигурда, а его девочки украли у меня из-под носа твоего брата – думаешь, я не восполню потери?
Она глянула на стоявшую перед дверью синюшную голую фигуру с липкой кожей.
– Только как ты собираешься согреваться? Ты же сам холодный с головы до ног, у тебя печень как замороженная лягушка. Ты при жизни случайно не писал ледяной струёй?
– Чем я тебе не угодил? – в отчаянии спросил Гуннар. – Чем я хуже других?
Хель не слушала его.
– А впрочем, – прибавила она, – у меня найдётся для тебя уголок потеплее. За пяльцами. Вышивать умеешь?
– Так нечестно! – Хёгни не удержался на ногах и присел, когда меч Сигурда распорол ему бедро до кости. – Ты сделал ложный выпад!
– Ложный выпад? Это ты неуклюжий, двигаешься, как ёжик после спячки.
Оба часто дышали; плащи были сброшены, и их разгорячённые тела сверкали от пота. Со стороны можно было подумать, что происходит серьёзный поединок. На самом деле это была сравнительно безобидная игра, привычная для дружинников Одина. Никаких особых правил не существовало; запрещены были только постыдные удары в пах и копчик – те, которые иногда применялись земными воинами, чтобы оскорбить противника.
Хёгни сидел на земле, заливаясь яркой золотой кровью. Сигурд опустил меч.
– Ладно, – весело сказал он, подходя к раненому, – можешь убить меня. Только в этот раз не в спину, ладно?
Плечи Хёгни вздрогнули, как будто ему внезапно стало зябко.
– Ты же знаешь, я не люблю, когда ты так шутишь.
– А я и не шучу. Теперь-то? К купанию в молоке я уже притерпелся.
– Замолчал бы хоть, – сказал Хёгни и вытянул руку с мечом. Остриё меча коснулось груди Сигурда. Хёгни легонько кольнул его под рёбра.
– Всё, – сказал он. – Я пустил тебе кровь. Мы квиты. Мир?
– Мир, – засмеялся Сигурд, убирая меч. Он обмакнул палец в кровь Хёгни и провёл им по своей царапине. Из дверей Вальгаллы показалась Брюн, державшая полотенце и горшочек топлёного масла, смешанного с соком трав.
– Выспаться не дадут, – обронила она. У валькирий безупречное чутьё на пострадавших, но раненому воину Мидгарда не стоит ждать помощи от валькирии, если только у неё нет отдельного распоряжения Одина насчёт него – если валькирия устала и голодна, а раненый долго не умирает, она вполне может подкрепить свои силы его кровью. Другое дело – бессмертные воины Дикой Охоты.
Опустившись на колени возле Хёгни, она тщательно вытерла ему кровь и стала смазывать маслом рану. Хёгни не шевелился, чтобы не мешать ей. Рана тут же стала затягиваться.
– То-то, – Брюн похлопала его по колену. – Будешь знать, с кем биться на мечах.
Она выпрямилась, оставив Хёгни дожидаться, пока нога заживёт окончательно. Сигурд приблизился к ней сзади и обнял её одной рукой, неловко – крылья мешали.
Брюн извернулась, обратив к нему улыбающееся лицо.
– Грудь в грудь он так с тобой и не справился, – проговорила она. – Надеюсь, он поймёт, что это бесполезно?
– Брюн, – сказал Сигурд после короткого крепкого поцелуя, – я всё хотел у тебя спросить…
– Что?
– Ты не жалеешь?
– О чём я должна жалеть?
– Что занимала высокое положение там?
Улыбку словно смыло с лица Брюн. Её брови почти сомкнулись на переносице.
– Плохо же ты обо мне думаешь, – резко произнесла она. – Стыд потерял?
Её бронзово-жёлтые глаза встретились с его синими. При их жизни она была единственной, кто мог вынести его взгляд в упор. Потом черты её лица смягчились, и смуглая рука легла на ключицу Сигурда.
– Всегда лучше быть служанкой у бога, – сказала она, – чем княгиней у подлеца.
К облегчению Гудрун, её просьба не встретила сопротивления. Атли взял только золотые браслеты и ожерелья фризов, раз уж до клада ему добраться было не суждено; к нарядам он был равнодушен и позволил ей забрать узлы с одеждой братьев. Он стал довольно безразличным по отношению к ней, после того, как его ближайшая задача была выполнена. Виновники гибели Брюн были мертвы, а больше ему пока ничего не требовалось.
Костёр чадил палёной шерстяной тканью, и у Гудрун слезились глаза. Стоя у костра с распущенными волосами, она вдруг осознала значение того, что сделал Атли. Проклятый гунн рассчитал меру мщения в соответствии со степенью виновности каждого. Хёгни всего лишь воткнул меч под лопатку Сигурда, и то по принуждению – и Атли обошёлся с ним снисходительно. Но Гуннару, сломавшему жизнь его сестре, вначале бесчестным браком, а потом заговором против Сигурда, пощады быть не могло. Атли мало было замучить его насмерть – он добился того, что Гуннар умер трусом.
– Вот оно что, – прошептала Гудрун. Озарение её было ясным, как солнечный свет. Вот оно что, повторила она. В этот миг перемена в ней, зревшая медленно и неотчётливо, совершилась окончательно и бесповоротно. Горе сделало её злее и умнее, чем когда-либо. От прогоревшего костра удалялась не та Мышка, которая когда-то любовалась на солнце сквозь стакан из янтарного стекла. Теперь она была тенью, молчаливой, бесцветной и опасной.
Она больше не полагалась на отца; нет, она будет действовать сама и поступит с Атли так, что мало не покажется. Первое, что она сделала на следующий день – заприметила, где растёт белена, набрала семян и истолкла их в порошок. Зелье она хранила у себя в шарфе, которым подпоясывалась. Собрав всё свое терпение, она выжидала. Ей много раз предоставлялся удобный случай, но слишком раннее начало могло всё испортить. Нужно было полностью усыпить бдительность князя. Гудрун в детстве слышала, как кто-то говорил, что месть – это такое блюдо, которое подаётся холодным. И чтобы охладить кипевшие в ней горечь и отчаяние, она нашла выход – притвориться, будто Атли удалось её сломить. Она почти перестала с ним разговаривать, а если и обращалась к нему, то заискивающим тоном, часто моргая; она часами просиживала у остывших кострищ, раскачиваясь и ковыряя пальцем в золе – эти внешние проявления хандры оказались полезными и для неё самой, они помогали ей сбросить напряжение. Она нарочно держала перед лицом тлеющий войлок, чтобы глаза были красными. Теперь, когда она впала в столь жалкое состояние, Атли относился к ней как к неодушевлённому предмету – чему-то вроде подушки или треножника для котла. Это её вполне устраивало.
Месяц спустя она решилась. Тёртую белену она подмешала няньке в похлёбку. Эффект был даже сильнее, чем рассчитывала Гудрун. Забрызганную слюной, истошно визжащую няньку с трудом удерживали трое самых крепких воинов. Её пришлось связать и уложить в другом шатре. Гудрун рыдала, прижимая к себе двойняшек.
– Я больше не дам своих детей этой припадочной! – кричала она. – Буду сидеть с ними сама!
Так малыши оказались в палатке Гудрун. Она не возражала против того, что белобрысую Аслауг взяла на своё попечение Эльфрида – ей самой племянница была лишь помехой. Лёжа в одной постели с детьми, она раздумывала, как двигаться дальше. Всё нужно было сделать очень быстро, пока Атли не вмешался и не нашёл другую няньку. А если и на вторую рабыню найдут припадки, это будет слишком подозрительно.
Фригг неслышно соскользнула с постели и оглянулась. Один крепко спал, разметавшись на кровати, укрытый одеялом по пояс. Одеяло – разумеется, руками самой Фригг – было расшито картинами его собственных подвигов, но он никогда особенно не замечал этого, к немалой её досаде. Во сне, когда его не терзали заботы, он выглядел моложе. Фригг с нежностью провела рукой по его буйным волосам.
– Причёсывается раз в полтораста лет, – пробормотала она. Затем взяла в руки маленькое зеркальце, подышала на него и начертила пальцем на замутнённой поверхности несколько знаков. То, что она увидела в зеркальце, не слишком понравилось ей.
– Пора вмешаться, в конце концов, – она положила зеркальце на лавку и потянулась за своей накидкой. – Сама она не справится.
Застёгивая броши, Фригг подумала, что неплохо бы принять меры, чтобы Один не проснулся до её возвращения. Кто знает, как отнесётся он к её затее? Она порылась в своей корзинке для рукоделия и вытащила пряслице с вырезанными на нём сонными рунами. Затем уколола руку веретеном и уронила золотые капли крови на надпись. Руны вспыхнули неярким светом. Фригг улыбнулась и сунула пряслице под подушку Одину.
– Отдыхай, милый, – шепнула она, игриво оттянув край одеяла и пощекотав его воинские украшения. – Некоторые дела лучше предоставить женщинам.
Гудрун проснулась оттого, что чья-то мягкая рука погладила её по щеке. Она открыла глаза. Полог шатра был наполовину раздвинут, и внутрь пробивался ранний утренний свет. Невольницы спали как убитые; в лучах восходящего солнца Гудрун не сразу разглядела стоящую перед ней женщину, которой здесь раньше не было.
– Как тебя уходили, солнце моё8, – с сожалением сказала незнакомка, глядя на неё из-под распущенных русых волос. Лицо её, сколько могла разглядеть Гудрун, было молодое и румяное, и одета она была всего лишь в накидку из двух светлых полотен, сколотых золотыми брошами на плечах, даже без пояса. Но браслетов и ожерелий на ней было не меньше, чем на жене любого конунга.
Гудрун вдруг догадалась, кто это. Охваченная пугливой радостью, она подскочила и встала на колени.
– Нет времени любезничать, – тихо произнесла Фригг. – Слушай меня внимательно. Я собираюсь тебе помочь.
– Слушаю, богиня, – покорно ответила Гудрун. Фригг уселась на подушку напротив неё.
– Откровенно говоря, твои братья мне никогда не нравились. Не думай, что я вмешиваюсь из-за них. Но Атли вёл себя бесчестно, и ты имеешь полное право отомстить, после всего, что он с тобой сделал. Подлость спускать нельзя.
Она придвинулась ближе и заглянула в лицо Гудрун. Глаза у неё были ясные, зелёные и отражающие солнечный свет.
– Сегодня он поедет на охоту. Я сделаю так, что ему попадётся медведица с двумя медвежатами. Предложи ему пирога с медвежатиной. Ведь ты хотела угостить его пирогом, так?