– Я поняла, богиня, – прошептала Гудрун, просияв. Она пошарила, отыскала бусы из цветного стекла и золотых шариков и протянула их Фригг.
– Прошу тебя, не откажись от моего подарка. Это лучшее, что у меня есть.
Фригг кивнула и надела бусы себе на шею. Затем с молчаливой улыбкой поднялась на ноги и выскользнула из шатра.
Преодолев оцепенение, Гудрун выглянула наружу. Там никого не было, кроме привязанных коней.
– Понятно, – с какой-то непостижимой усмешкой проговорила она, сжав кулаки. – Будет ему пирог с медвежатиной.
Ближе к вечеру Атли вернулся с охоты. Добычу Гудрун увидела сразу, ещё издали.
– А посмотри-ка, что у меня, – сказал князь, привстав в седле. – Посреди поля застигли – зачем они туда вылезли, одни боги знают.
– Медведи! – воскликнула Гудрун. – Лучше бы ты их не привозил, – опечаленно добавила она, – теперь я ещё больше тоскую по дому.
– Что с тобой такое? – благодушно спросил Атли. После удачной охоты у него было хорошее настроение.
– Я вспомнила пирог с медвежатиной. Я пекла его для Сигурда…
Голос её задрожал. Гудрун ничего не знала об актёрском искусстве Ромеи, но игра её была выдержана безупречно. На самом деле, живя с Сигурдом, она не пекла никаких пирогов – она была настолько избалована, что единственная домашняя работа, которой она занималась, это вышивание гладью.
Ставка на ревность оказалась безошибочной.
– Так испеки его для меня, – ответил Атли. – Кто тебе мешает? Сигурд умер, и ты его всё равно не вернёшь.
– Хорошо, – подавленно отозвалась она, – дай сюда медвежат. Молодое мясо в пироге хорошо.
Никто не видел, что делала Гудрун в последующее время. Но ближе к вечеру, когда воины отдыхали в шатрах, она появилась на пустоши, где рабыни месили тесто на плоских камнях, готовясь печь лепёшки к ужину. В руках её был мешок из конской шкуры.
– Князь велел приготовить пирог из тех медвежат, которых он привёз с охоты, – объявила она. – Он хочет, чтобы пирог подали на ужин.
– Поздновато, – сказала одна из рабынь, – мы не успеем их разделать.
– Не беда, – ответила Гудрун, – я сама их уже разделала.
Она передала рабыням мешок.
– Ты в ужасе, хранитель; ты не хочешь дальше смотреть этот сон. Ты встряхиваешь головой, чтобы поскорее проснуться. Ты оправдываешься тем, что уже слышал эту историю. Но, если ты не трус, ты должен увидеть всё до конца. Ведь эта история ничем не хуже любой другой – разве тем, что её рассказывают уже две тысячи лет.
– Славный пирог, – пьяно проговорил Атли, обращаясь к Гудрун, но из обязательности пощипывая Эльфриду, которую держал за талию. – Сама-то почему не ешь?
Его обычная сдержанность куда-то девалась в этот вечер; начал он с кумыса, потом перешёл на белое и красное вино. Воинов и слуг он вскоре выпроводил, оставшись с Гудрун и несколькими наложницами. С него сняли кафтан и сапожки; ворот рубахи у него был развязан, смуглое лицо блестело от пота.
– А вот я сейчас возьму да повалю Эльфриду при тебе, – забахвалился Атли. – Ну, скажи, чего сидишь совой? По Сигурде своём соскучилась?
– А если и по нём? – хрустя сплетёнными пальцами, произнесла Гудрун. Атли, сам того не подозревая, помог ей.
– Ну-ну, – прикрыв один глаз, усмехнулся он. – Был Сигурд, да вышел весь! Сожгли твоего Сигурда и курган насыпали сверху. Или ждёшь, что он явится к тебе ночью?
– А он уже приходил, – суховатым тоном отозвалась Гудрун. Теперь, после гибели братьев, не имело смысла держать это в тайне, и она постаралась уязвить Атли. Князь посмотрел на неё замутнённым взглядом. Эльфрида выскользнула из-под его руки и устроилась чуть в стороне, подозрительно поглядывая на обоих.
– Ага! И какой он был? Весь распухший и в крови?
– Ничего подобного, – ответила Гудрун, – белый, красивый. Он теперь в дружине у Одина.
– Трепло ты бабье, – скучающим голосом сказал князь. – Проку от тебя нет никакого… Эльфрида, налей мне ещё. Ишь ты! Небесный дружинник…
Гудрун глянула искоса из-под приподнятого плеча.
– С собой меня звал, – как бы невзначай сказала она, – да я не пошла.
Кому будет вред, решила она, если чуточку приврать.
– Хоть бы замолчала, – сказал Атли и, дотянувшись, кинжалом подцепил последний кусок пирога, не удержал и уронил его себе на колени. – А ничего пирог… хорошо…
Гудрун смотрела на него в упор, и в серых глазах её появилась какая-то непривычная колючесть.
– Нравится? – насмешливо проговорила она. – Вкусно?
– Чего ты? – насторожился Атли. Она рассмеялась задавленным скрипучим смешком.
– А знаешь ли ты, что ты ешь, радость моя?
У Атли кровь отлила от лица.
– Яду подсыпала, гадюка? – выдохнул он. Эльфрида кинулась на Гудрун.
– Убью, мразь!
Гудрун оттолкнула её, и она шлёпнулась на подушки.
– Протрезвись сперва, – сказала она. – Нет, князь, яд – это было бы слишком просто.
На глазах у Атли и наложниц она встряхнула складками своего серого гуннского кафтана. На ковёр выкатились две крошечные черноволосые головки в запёкшейся крови.
Князь выронил чашу, вино залило ему штаны и носки.
– А-ааа! Ведьма! – взревел он и вскочил на ноги. – Да я тебя…
– Попробуй сунься, – негромко выговорила Гудрун, и все увидели, что у неё в руках сабля Атли.
– Брось, живой не уйдёшь! – Эльфрида схватила рукав Гудрун. Она обернулась и взмахнула саблей. Эльфрида ойкнула и попятилась, рука её повисла как плеть – у неё были рассечены сухожилия. Гудрун подняла саблю над головой.
– Только подойди кто!
Второй удар пришёлся прямо по горлу Атли. У неё не достало сил отрубить ему голову одним махом, но, чтобы убить его, этого хватило с лихвой. Кровь хлынула ручьём; голова с мотающейся косицей запрокинулась назад, и тело князя рухнуло на подушки. Невольницы забились в глубь шатра, глядя на его судороги. Полог раздвинулся, в проёме показалось лицо подвыпившего гуннского воина.
– Что здесь… – начал он и отшатнулся: Гудрун ткнула его в глаз концом сабли. Вслед за тем полог разлетелся в стороны, распоротый сверху вниз клинком. В шатёр влетели несколько гуннов и остановились, увидев своего князя мёртвым. Воспользовавшись их замешательством, Гудрун выскочила из шатра и бросилась бежать.
На бегу она сбросила кафтан и осталась в рубашке и шароварах. Решение было принято, и она хотела успеть до того, как её догонят и схватят. Она не пыталась бежать домой, знала, слишком далеко, бесполезно, да и не было у неё желания возвращаться. Она мчалась в сторону берега Рейна.
Солнце пекло ей голову; во рту пересохло. Оказавшись на круче, Гудрун поспешно разулась, швырнула сапоги в кусты и босиком стала спускаться по обрыву.
В чаще прибрежного ивняка, куда она заползла, было свежо и прохладно, и она села на торчащий корень, чтобы сделать передышку. Её не видно в зелени сверху, думала она, они не сразу её найдут. У неё есть ещё немного времени – совсем чуть-чуть, больше ей не надо.
Гудрун вытерла пальцы, перемазанные землёй, и втянула голову в плечи. Хотелось пить; она поднесла ко рту блестящий ивовый лист и пожевала, но это мало освежило её. Забившись в листву, она слышала удары собственного сердца, колотящегося, как в лихорадке. Все были ей чужие, давно и бесповоротно – родители, без всякой пользы сделавшие из неё жертвенную козу; дети, которые теперь не знали и не помнили её в лицо; мёртвый Сигурд, нагой, бледный и отвратительно молодой, как будто не было этих двух с лишним лет после его смерти. Если ей и осталось куда пойти, она пойдёт к братьям – они-то никогда не оттолкнут свою Мышку.
Гудрун услышала над головой топот коней и голоса всадников, переговаривавшихся на обрыве. Тело её напряглось, как натянутый лук.
– Пора, – сама себе шепнула она. Выковыряв из земли крупный меловой камень, она засунула его на грудь под сорочку и выпрямилась во весь рост, держась за сучья ивы. Затем разжала руки и прыгнула в Рейн.
Она падала головой вниз; ветки раздирали ей лицо и вырывали клочья волос. Не долетев до воды, она ударилась плечом и животом о корявую иву, незаметную сверху, и повисла на стволе. Задыхаясь от боли, она руками стала спихивать себя с ивы, но рубашка зацепилась за сук. Она яростно задрыгала ногами и соскользнула с дерева; раздался треск разорванной ткани, камень вылетел из-за пазухи и с плеском ушёл в солнечную рябь, а миг спустя вслед за ним плюхнулась Гудрун.
Прохладная вода хлынула ей в уши и в ноздри; солнце над головой затянулось зелёной мутью, но тут же снова выскочило откуда-то и ударило ей по глазам. Течение подхватило её, перевернуло и потащило неведомо куда.
Опомнившись, Гудрун обнаружила, что голова её над водой и что всё это время она непроизвольно отплёвывалась, жадно хватая воздух. Силы оставили её; она не могла бороться с течением, сносившим её вниз по реке. Даже умереть тем летом ей было не дано.
Маленький тощий юноша с шапкой красных волос и стриженой бородой стоял в ошеломлении. Он выронил свой плащ и наступил на него, не замечая этого. Он ещё не вполне отошёл от встречи с Одином, а тут его ждали новые потрясения.
– Так значит, это не враки? – выдохнул он, разглядывая Сигурда. Потом протянул руку и дотронулся до него кончиками пальцев. Хёгни засмеялся.
– Шлёпни его по щекам, а то ещё с ума сойдёт от восторга.
– Этому уже сходить не с чего, – заметила Труди, зачёрпывая ковшом молоко из чана.
– Я хочу сказать, все эти песни… – пояснил новичок. Сигурд глянул на него с не меньшим любопытством.
– Споёшь нам как-нибудь? Интересно послушать, что про нас сочинили.
– Не помню, – виновато сказал красноволосый, – у меня память дырявая.
– Как ты думаешь, сколько там могло пройти времени? – спросил Хёгни у Брюн. Та пожала плечами.
– Откуда мне знать? Лет восемьсот, наверное, может, тысяча.
– Имя-то своё хоть не забыл? – съязвила Труди.
– Не-а, – смущённо протянул юноша. – Я Бьёрн. А ещё меня называют Лунатиком.
– К тебе это идёт, – не выдержала Брюн. Бьёрн опустил глаза, от застенчивости разглядывая носки собственных сапог, но ему слишком хотелось посмотреть на Сигурда, и он совладал с волнением.