Аделаида крепко перехватила ее руку и легонько надавила на лезвие ножа. Кровь заструилась, обнажая тринадцатый порез. Голем ловко подхватил стекающие струйки крови, и они легко впитались в камень, словно в губку.
Лиза дернулась в последний раз, прежде чем ощутила, как ее конечности наливаются каменной тяжестью. Аделаида нежно улыбнулась ей, и девушка заметила, что глаза голема почти блестят.
Хватка Филиппа ослабла, а затем он вовсе отпустил Лизу. Сопротивление было сломлено – она уже точно никуда не денется.
Аделаида провела ножом по руке Лизы еще раз и еще. Четырнадцать. Пятнадцать. Лиза почувствовала, как ладонь голема, стискивающая ее запястье, становится мягче и теплее. Девушке, наоборот, стало нестерпимо холодно. Вот он, тот рубеж, перед которым у Лизы могло бы оказаться преимущество перед големом. Но она слишком ослабла, у нее нет ничего, чем бы она могла защищаться. Да и выцарапанное на камне имя было далеко – под лопаткой Аделаиды. Статуя ни за что не позволит Лизе даже взглянуть в сторону надписи.
Аделаида занесла руку для последнего пореза и на мгновение замерла.
– Знаешь, на самом деле это волнительно, – прошептала она и облизала губы. Они даже слегка заблестели от слюны. – Я не знаю, стоит ли говорить какое-то напутствие? Или тебе, может, стоит сказать какое-нибудь напутствие?
– Иди к черту, – процедила Лиза, но Аделаида лишь снисходительно улыбнулась.
– Брат мой, а что ты сделал в такой волнительный момент?
Филипп подошел к Аделаиде сзади и невесомо поцеловал почти мягкие волосы.
– Ничего не делал, – бесцветным голосом сказал он и впервые за все это время посмотрел в глаза Лизе. Помнит ли она, как выглядел настоящий Филипп? Разумеется, нет. Ее заполнили другие воспоминания, нужные голему, который заменил живого человека собой.
Теперь Лиза узнавала его черты – ангел с соседнего надгробья. Под его крыльями она пряталась от проливного дождя, но чаще всего – от Филиппа.
– Я… – Спазм сковал ее горло.
Обида и ревность победили чувство страха. На краю гибели Лиза поняла, что не очень беспокоится за свою жизнь. Ей плохо от предательства. Какое отвратительное, беспомощное чувство односторонней привязанности! Ведь Филипп, по сути, убивал ее, а она продолжала его любить.
Лиза не сразу поняла, что нож выпал из руки Аделаиды и она не успела сделать последний надрез. Статуя побелела. Можно было подумать, что кровь отхлынула от ее лица, но это просто мрамор приобрел изначальный цвет. Ее глаза снова окаменели, а красивое лицо застыло в гримасе испуга, перемешанного с непониманием и отчаянием.
Лиза ощутила, как ее тело приобрело прежнюю подвижность, и отпрянула от Аделаиды, едва удержавшись на ногах.
– Ты! – взревела Аделаида – ее голос был похож на удары камень о камень. Она обернулась к Лизе спиной, и девушка увидела зачеркнутое имя под ее лопаткой.
– Прости, – сказал Филипп с болезненной искренностью. Ей показалось или она увидела выступающие на его глазах слезы?
Аделаида сделала неуклюжий рывок в его сторону, но Филипп не двинулся с места. Еще шаг – она потянулась к его шее. Еще шаг – и Аделаида застыла на месте. Изящная белоснежная статуя с безобразно перекошенным лицом.
Время для Лизы застыло вместе с Аделаидой. Она сделала вдох, затем второй, третий, проталкивала воздух в легкие все глубже и глубже.
Филипп стремительно обогнул разделяющую их статую и схватил Лизу в охапку, прижимая к груди.
– Прости, – выдохнул брат ей в макушку. – Прости, прости, прости! Я не должен был сомневаться ни минуты, я не должен был подвергать тебя такой опасности, я не должен был делать тебе больно!
Этих слов оказалось достаточно, чтобы Лиза разрыдалась от облегчения, вжавшись лицом в футболку брата. Неожиданно множество вещей для нее стали не важными. Их связь оказалась крепче мрамора.
– Мне кажется, у нас могут возникнуть неприятности, – шмыгнув носом, сказала Лиза и с неудовольствием покосилась в сторону Аделаиды. Ведь где-то снаружи обитал Ян, который все знал об их странной семейке. – Как ты думаешь, после дел, что мы здесь натворили, нам позволят снять комнату на время?
София ЯновицкаяВолк, которого ты кормишь
1
Тяжелый мяч летел через весь двор – прямо в голову. Галина Ивановна ничего не успела сделать, даже зажмуриваться не стала. Коротко вдохнула и зачем-то вцепилась покрепче в сумки, полные продуктов. Но удара не последовало. Перед глазами метнулась размытой полосой темная фигурка, взлетела, столкнулась с мячом и рухнула на землю.
– Валим! – радостно взвизгнули мальчишки и бросились бежать – только мелькнули разноцветные футболки.
– Хулиганы! Безобразие, все родителям скажу! – грозно трубила очнувшаяся Галина Ивановна.
Это была неправда – она, конечно, с удовольствием сказала бы, но в мельтешащей толпе было не разглядеть лиц. Особо наглый пацаненок ухитрился подхватить мяч – она попыталась дернуть его за шиворот, но сумки оттянули руки, и мальчишка со смехом умчался. Через две секунды двор опустел. Правда, не совсем – возмущенно дыша, Галина Ивановна опустила взгляд и увидела сидящего на земле мальчишку лет десяти. Того самого, что отбил мяч.
– Вы не ушиблись? – спросил мальчик, поднимаясь с земли и отряхивая запыленные джинсы. На коленке разошлась большая дырка, и сквозь нее мелькала красным свежая ссадина.
– Я-то нет, а вот ты, похоже, пострадал, – смягчилась Галина Ивановна.
Мальчик глянул на ногу, беспечно махнул рукой, поднял глаза и улыбнулся. Улыбка оказалась такой открытой и искренней, с ямочками на щеках, что у Галины Ивановны сами собой приподнялись уголки рта.
– Что же ты с такими хулиганами водишься, – покачала она головой, рассматривая мальчишку.
Он и правда сильно отличался от обычной дворовой компании – никаких озорных чертят в глазах, никаких ухмылочек. Мальчик напомнил ей ангелочков с классических скульптур, только темненький – темные кудри, бархатные глаза под длинными ресницами и словно тушью нарисованная фигурка в черных джинсах и толстовке. Галина Ивановна нахмурилась – такому бы петь в детском хоре, в белой рубашечке и с бабочкой на шее.
– Да я и не вожусь, мы просто в футбол сыграли, – пожал плечами мальчишка и вытер взмокший лоб. – Я вообще далеко живу.
Лето грянуло солнечным и жарким, даже вечером все дети носились в шортах и футболках, а этот парится в теплой амуниции. Надеть нечего, что ли?
– Родители-то обыскались, наверное, – укорила Галина Ивановна. – Времени уже много!
– Да не, – снова махнул рукой мальчик. – Я всегда так.
У него заурчало в животе, и он резко покраснел. Галина Ивановна поджала губы. Все складывалось один к одному – идеально.
– Давай-ка ты зайдешь ко мне, – решилась она. – Рану обработаем, я тебе штаны зашью.
– Да не, – смущенно протянул мальчик.
– За штаны-то по головке небось не погладят, – проницательно заметила она. – А ты заодно поможешь мне сумки донести – смотри, какие тяжелые.
Мальчик неуверенно помолчал, хмуря брови. В голове явно проносились заученные безликие фразы про «не ходи с чужими».
– Ну если сумки, – он подхватил сразу две, выгнувшись от тяжести. – Куда нести?
Они пересекли опустевший двор и подошли к дому. Галина Ивановна обернулась – солнце оранжево стекало за крыши соседних домов, возле крыльца густо белели распустившимися бутонами кусты. Цветы пахли особенно сильно, по-медовому одуряюще, даже голова кружилась. Мальчик, похоже, тоже чувствовал аромат – втянул носом и застенчиво улыбнулся. Галина Ивановна довольным кивком поманила его за собой в прохладный подъезд.
– Ванная вот тут, можешь умыться. – В квартире стояла полутьма и тишина, пахло старыми вещами и тушеной капустой. Галина Ивановна забрала сумки и понесла их на кухню. Мальчик послушно снял потертые кеды и в одних носках прошел в ванную.
Галина Ивановна, довольно улыбнувшись, торопливо достала из холодильника расписную кастрюлю. За стенкой шумела вода. Как давно здесь не было никаких звуков, кроме ее собственных! Все эти гадости, что говорили ее неблагодарные племянники, все бредни, из-за которых пришлось уволиться из школы… У нее просто был к детям свой подход – правильный.
Мальчик вышел из ванной, растерянно закрутил головой.
– Иди сюда, – позвала его Галина Ивановна. – Сейчас супом тебя покормлю.
– Да не надо, – слабо возразил он, но живот снова заурчал.
– Надо-надо, садись за стол, – закивала она, щедро зачерпывая поварешкой в тарелку. На поверхности бульона плавали жирные кружки. – Суп хороший, наваристый. А то вон какой ты худенький, дома не кормят, что ли?
Тарелка со звоном отправилась в микроволновку. Мальчик усмехнулся, не ответив, и сел на краешек стула.
– Покажи коленку.
Галина Ивановна наклонилась над ним с ваткой в перекиси. Мальчик согнул ногу, сквозь разорванную штанину показалась содранная кожа, а чуть выше, прямо на ноге, – кусочек какого-то рисунка.
– Что это у тебя? – не поняла Галина Ивановна.
– А, это, переводка просто, – смущенно объяснил мальчик. – Из жвачки.
– Ммм, – протянула Галина Ивановна, прикладывая к ссадине ватку. Таких штучек она не любила, но это ничего, это поправимо.
Мальчик сморщил нос, но не пискнул. Тренькнула микроволновка.
– Вот и молодец, – похвалила Галина Ивановна, ставя перед ним на веселенькую клеенку горячий суп и вручая ложку. – Сейчас покушаешь, а потом я штаны твои зашью, а ты можешь мультики посмотреть…
Мальчик задумчиво покрутил ложку, она казалась слишком большой для его руки.
– Зачем вы все это делаете? – Он вдруг серьезно посмотрел Галине Ивановне прямо в глаза: – Кормите меня, штаны зашиваете.
Галина Ивановна засуетилась, нарезая хлеб.
– Глупости. Так поступил бы любой хороший человек.
– Но ведь вы – не хороший человек.
В тишине словно зазвенело эхо его уверенного голоса. Галина Ивановна медленно подняла на мальчика глаза. Она никак не могла осознать смысл его слов – все равно как если бы он вдруг начал есть суп ножом и вилкой.