– Врачебная тайна, – напомнила Анна.
Мужчина закатил глаза:
– Ладно, уели. Неужели действительно так на педофила похож?
Анна молча кивнула.
– Черт, – расстроился мужчина. – Ну как так-то? В таком случае спасибо вам.
– За что? – удивилась Анна.
– Что вы, так сказать, предупредили.
– Бутылкой по голове?
– Ну, хоть бутылкой по голове. А то какой-нибудь папаша мог бы и дубьем по хребту отходить. Так сказать, меньшее зло.
Анна рассмеялась.
– Егор, – представился мужчина.
– Анна.
– Будем считать, что очень приятно, – сказал Егор. – Спасибо, кстати, что камеру не грохнули. Дурацкая привычка – сохранять всю работу тут, на карте памяти. Живу в коммуналке, никому не доверяю. Сопрут, соседский кот ноут обоссыт или дементная бабка не закрутит. А облачным хранилищам не доверяю – их то и дело ломают. Потом еще расползутся детские фото по всяким извращенцам – оно мне надо? Тут у меня фотографий – за год наверное. Мегаемкость, – хвастливо добавил он. – Бывший одноклассник сейчас в Штатах кодит, подогнал их личную разработку, плюс архиватор клевый влепил.
А еще не все родители портфолио своих детей разобрали. Знаете, некоторые совсем шизанутые по поводу фоточек своих деточек. Все мечтают, что из них какие-то модели получатся. Не на подиуме, так хоть в инстаграмчике. Хотите, покажу? – Он включил на фотоаппарате режим просмотра.
Он листал фотографии, на которых застыли дети в неестественных позах, с фальшивыми, приклеенными к лицу улыбками. Мальчики со старательно уложенными гелем модными прическами, девочки с тоннами взрослого макияжа, от чего они были похожи на проституток-лилипутов… Чем-то жутким веяло от этих фотографий. Точно так же, как от фотографий постмортем. Такие же стеклянные глаза, такие же деревянные тела, такое же ощущение смерти, исходящее от застывших ликов. Но если на постмортем была изображена смерть тела, то здесь – смерть детства.
Она не сразу узнала Василину в одной из этих девочек. Обтягивающее леопардовое платье, подчеркнутые высокие скулы и суженный игрой косметики и светотени нос. Ее выдали глаза – широко распахнутые, испуганные и очень голодные.
– Кто это? – остановила Егора Анна.
– Эта? Ну, я не помню так, надо свериться с записями. А что?
– Да так, знакомая, кажется.
– Вы скажите родителям этой знакомой, что ребенка надо кормить. И не фиг так часто таскать по фотосессиям. Я ее за последний год, наверное, на трех десятках видел. И это только там, куда меня приглашали.
Анна молчала. В ее голове осколками стеклянного витража постепенно складывалась цельная картина: все эти прямоугольники, квадраты, круги, человечки и линии на рисунках Василины – это же стилизованные изображения фотографий, фотокамер, фотографов, софитов и падающих из них лучей света.
– Когда вы ее видели последний раз? И где? – спросила она.
Егор, задумавшись, пожал плечами:
– Да уж с полгода не встречал. Наверное, переехали. Во всяком случае, ко мне больше не приходят. Но я же не один на весь город, вы же понимаете. Хотя мне казалось, что я ее родителей видел неделю назад в центре. А может, померещилось. Хотя глаз-то у меня наметан, – не без гордости добавил он.
– Она умерла, – тихо сказала Анна.
– С чего вы взяли? – опешил Егор.
– Ну, так, в новостях фото видела.
– Надо же, – растерянно сказал Егор. – А как это случилось?
– Убийство, – ответила Анна автоматически, не подумав.
– Странно… А я не видел. Хотя как раз на новостной портал работаю.
– Это не у нас. Это в другом городе. Они на отдых уезжали, – поспешно соврала она. – У вас есть адрес ее родителей? Хотелось бы принести соболезнования.
– Вы же сказали, что это ваша знакомая.
– Да мы все больше по сети общались. А сейчас хочу сюрприз сделать.
– У меня есть и-мэйл и телефон, но это надо дома смотреть, у меня на ноуте экселевский каталог, там все по клиентам – ху из ху.
– Вы немножко не так произносите, – заметила Анна.
– Что? – не понял Егор.
– Who is who – надо чуть мягче. «Wh» мягче звучит. Не совсем как русское «ха», а нечто среднее между…
– Вы учительница английского?
Анна улыбнулась:
– Перешлите мне, пожалуйста, их и-мэйл.
– Вы же общались по сети, – в глазах Егора мелькнуло недоверие. – У вас его нет?
– Почтовый ящик взломали, – быстро нашлась Анна и изобразила сожаление: – Все пропало.
– А телефон?
– Не надо.
Она быстро написала на салфетке свой и-мэйл.
– И пожалуйста, чем раньше, тем лучше.
– Оки, – протянул, пристально глядя ей в глаза, Егор.
– Спасибо, – она резко встала с лавочки.
– Да не за что, – Егор словно тянул время, не желая ее отпускать.
Она рассеянно посмотрела по сторонам, пытаясь обнаружить, не увязался ли за ней кто-то из детей. И не заметила, как Егор успел направить на нее объектив и беззвучно нажать на кнопку затвора. Затем она попрощалась и исчезла в подворотне.
Она представилась журналистом, который готовит статью о детях-моделях для городского портала и составляет топ-10, а Василина, разумеется, будет первой в этом топе.
Ответ пришел немедленно – они купились на эту грубую, смешанную с лестью ложь.
Конечно, они готовы встретиться с журналистом.
Конечно, они с радостью расскажут о своей дочери…
…И конечно – что? – познакомят с ней?
Родители Василины жили в новом доме на Малой Охте, новом настолько, что в подъезде еще пахло краской, а вокруг мусоропровода робко бродили одинокие тараканы, настороженно приглядываясь к свежему жилищу.
Завидев Анну, тараканы замерли, а потом в панике бросились врассыпную. В этот дом они уже больше не вернутся. Чего эти-то испугались? Ведь она, нехотя правда, но сменила свой наряд на нормальный – «хоть на человека похожа», как говаривала ее матушка.
Она решительно нажала на кнопку дверного звонка – вычурного, под бронзу, в ретростиле. В глубине квартиры мелодично курлыкнуло. И дверь открылась – мгновенно, словно Анну уже поджидали в прихожей.
– Проходите-проходите, – мать Василины улыбалась, демонстрируя последние достижения стоматологии в области отбеливания.
Сколько ей лет? На вид двадцать, а это означает, что, скорее всего, далеко за тридцать. Перекроенный нос, неестественно пухлые губы, скулы, как у Марлен Дитрих. Дочь была совершенно не похожа на нее. И никогда уже не станет похожа, подумалось Анне.
Отец Василины тоже был картинкой из модного журнала – подкачанные скулы, уколы ботокса. Кажется, даже пересажены волосы. Он сидел на диване в гостиной, небрежно закинув ногу на ногу и покуривая дорогую сигару. На коленях лежала газета с котировками акций. За прошлую неделю, заметила Анна, бегло бросив взгляд на дату.
Да, они пытались произвести впечатление – всеми силами пытались произвести впечатление богатой, аристократичной и в высшей степени утонченной семьи. А еще – любящей. Иначе зачем бы на стенах висело столько фотографий Василины – сделанных, по всей видимости, перед самой смертью. И ни на одной из них не было черной ленточки.
– Мы так рады, что вы решили написать статью о нашей девочке, – щебетала мать, разливая по чашкам чай и насыпая в вазочку печенье. В воздухе запахло мокрым дубом, мятой и жженой резиной.
– Не только о вашей, – поправила Анна. Врать – так уж до конца: – Я в принципе пишу о…
– Но вы же сказали, что наша девочка будет в самом верху списка, – перебила ее мать.
– Разумеется, но это же не значит, что вся статья будет о ней.
– Жаль, – огорчилась мать. – А можно как-нибудь эксклюзивную, целиком?
Анна пожала плечами:
– Надо спросить у редактора.
Повисла гнетущая тишина. Пытаясь найти ниточку, чтобы продолжить разговор, Анна отхлебнула немного чая.
– Какой интересный букет, – вежливо сказала она.
Вкуса чая она, конечно, не почувствовала, как не чувствовала температуры, да и запаха тоже. Она видела запахи. Она видела эти мокрый дуб, листок мяты и щепотку жженой резины.
Чай стал катализатором для пятиминутного щебетания о том, как сложно было его везти из самого Китая, что это почти контрабанда, за которую по китайским законам полагается расстрел. Отец вежливо скалился, продолжая держать на коленях нечитаную газету, а в побелевших от напряжения пальцах – потухшую сигару.
– Но что это я? – вдруг спохватилась мать. – Мы совсем забыли про Василину!
Анна молча кивнула.
– Вы бы, наверное, хотели что-то у нее спросить?
Анна сделала скорбное лицо:
– Конечно, но…
– Так я ее сейчас позову, – сказала мать.
Анна поперхнулась чаем. Струйки дорогого контрабандного продукта потекли через нос, размывая тщательно наложенный грим.
– Василина! Деточка, иди сюда!
Тишина. Ни звука, ни движения.
Анна с жалостью взглянула на мать. Она знала о таком. Родители не могут примириться со смертью ребенка. Им кажется, что он жив, только ненадолго вышел – в школу, погулять, просто играет в другой комнате. Они готовят для него завтрак, покупают новую одежду и строят планы на его будущее. Все, как всегда, как обычно, как годы до этого. С одной лишь разницей – что ребенка больше нет.
– Василина! – гаркнул отец так, что брякнула крышка на фарфоровом чайничке. – Иди сюда, я сказал!
И она пришла.
Худенькая девочка с длинными светлыми волосами и большими серо-голубыми глазами. Она была старательно накрашена и завита. Одета в одно из лучших платьев – кружевное с высоким воротничком, от чего казалось, будто ее голова лежит на блюдце, – маленькая инфанта с портрета Веласкеса.
– Василиночка, садись за стол, – нежно проворковала мать.
Василина перевела на нее пустой, ничего не выражающий взгляд.
– Садись, садись, – мать подошла и нежно погладила ее по голове, стараясь не испортить прическу.
Девочка села. Перед ней поставили чашку с чаем, однако вазочку с печеньем отодвинули подальше. В глазах у девочки мелькнули обида, разочаров