И все-таки он промахнулся. Был ли и впрямь Хуан счастливчиком, или у Господа Бога имелись свои планы относительно кубинца, но в тот момент, когда вдавливался курок, окружающее пространство огласил жуткий вой сирены. И не знавшая промаха рука дрогнула. Первая пуля угодила в стену, а вот вторая… Вторая пуля, уже привыкшая к сиренному вою, направлялась прямо в сердце моего брата, и все-таки в цель не попала. Хуан живой и невредимый остался на ногах, а оттолкнувший его дядя Леня медленно сползал на пол, оставляя широкую алую полосу на снежно-белой стене. Третья пуля… Третей пуле не суждено было покинуть патронник, потому, что семь шагов отделяющие меня от человека, методично лишавшего меня самых дорогих людей, закончились.
Время изменило свой вечный размеренный бег, и понеслось какими-то невозможными скачками. Мгновения в полном соответствии с известной песней засвистели, как пули у виска. А вот настоящим пулям не повезло, они так и остались невостребованными, потому что первой неожиданной атакой мне удалось выбить пистолет из рук бывшего чекиста, да так, что тот вылетел аж в самый коридор. Значит, все теперь зависит от того, насколько хорошо я постигла искусство рукопашного боя. Разумеется, мне было известно, что сухонький и на вид вполне безобидный старичок при желании мог скрутить в бараний рог десяток таких, как я. Со всеми моими «разгонками» и «подъемом зверя». Строго говоря, шансы на победу попросту отсутствовали. Но думать об этом сразу стало некогда. Потому что, выкручиваясь из захватов, уходя от ударов и нанося свои мыслить членораздельно оказалось крайне затруднительно. Мозг мой едва успевал отдавать телу необходимые команды: в сторону, удар, пригнись, налево, направо, удар, еще удар. Даже на то, чтобы фиксировать обстановку, катастрофически не доставало времени. А обстановка, судя по всему, накалялась. Многоногий топот в коридоре сменила подозрительная тишина. Почему охранники не стреляют? Неужели всех уже повязали? Нет, вряд ли. Иначе как бы тогда в нашу схватку встряли отец с Хуаном? Правда, полноценными участниками побоища, устроенного нами в палате, они так и не стали. Меранский одним четким движением отправил и так еле держащегося на ногах кубинца в долгий нокаут, а отец, все еще скованный наручниками, последовал за сыном буквально через две секунды. Увы, своим вмешательством они ничуть не улучшил моего положения, ставшего к тому моменту совсем незавидным. А чего завидовать, если, отлетев на уже разбитый Павлом шкаф, я добросовестно разбила головой все, что там еще можно было разбить. «Блин горелый, как больно!» – возопил внутренний голос, вторя отбитой печени, в которую угодил ботинок шустрого старичка, пока я делала судорожные попытки подняться. Все. Теперь не поднимусь. Моя щека очень удобно устроилась на стеклянных осколках, и отрывать ее от пола уже не было ни сил, ни желания. Сухая старческая рука крепко ухватила меня за подбородок, а другая тяжело легла на затылок. Одно короткое движение и моя шея хрустнет, а в глазах навсегда поселится тьма. Я даже не успею еще раз увидеть Павла, потому что лежит он с другой стороны.
Но вместо ожидаемого хруста собственных позвонков в мои уши тараном ударил раздавшийся совсем рядом выстрел. Руки, обхватывающие голову, обмякли, соскользнули, и на затылок мне потекло что-то теплое. А потом тело Меранского обрушилось сверху, еще больше вдавливая меня в усыпавшее пол стекло.
Глава одиннадцатая
– Ника! Ни-ка!!!
Кто тряс меня за плечи, пытаясь пощечинами привести в чувство? Нет, это не возможно. Этого не может быть!
– Чертова баба! – Павел залепил мне такую оплеуху, что сомнения в его материальности как-то сразу исчезли. – Даже не вздумай помирать! Все равно так просто от меня не отделаешься.
– Отойди, Павел, дай я посмотрю. – Руки отца начинают ощупывать меня в поисках повреждений, и только тогда я соблаговоляю приоткрыть веки.
– Ага, испугалась! – Глаза Павла вспыхивают совсем по-мальчишески. В это миг он как никогда напоминает мне Элю, категорически не желающую расставаться с детством.
– Что случилось? – бормочу я, пока меня переводят в вертикальное положение. – Почему ты жив?
– А я думал, ты обрадуешься, – усмехается он в ответ, и тычет пальцем в бронежилет, проглядывающий сквозь пять аккуратных дырок, проделанных в униформе той самой очередью. Мама дорогая, я ведь совсем забыла, что Павел позаимствовал его у оглушенного секьюрити вместе с униформой и оружием. – Извини, что раньше не помог. Головой здорово приложился. Хорошо хоть очнулся вовремя.
«Действительно вовремя», – поддакнул внутренний голос, а я, не в силах произнести ни слова, только осторожно погладила теплую мужскую ладонь, изрезанную острыми осколками.
– А где охрана? – Второй вопрос сформулировался уже легче.
– За дверьми. – Это уже отец.
– И чего они ждут? Когда ты им откроешь?
– Как ни странно, да, – совершенно серьезно подтвердил он мое бредовое предположение. – Посмотри.
Бросив неприязненный взгляд на дверь, через которую в палату ворвались охранники, едва не лишившие жизни моего настырного жениха, я ее не увидела. Там, где еще несколько минут назад находилась дверь, не было ничего, кроме глухой бетонной стены.
– Эти палаты снабдили специальным механизмом еще тридцать лет назад… – Что-то ностальгическое промелькнуло в глаза Валерия Евсеева. – При возникновении угрозы заражения, находящийся здесь персонал обязан был нажать на специальную кнопку, и перекрыть все входы и выходы. Что я и сделал, как только услышал выстрелы и понял, что теперь нам не уйти. А пока я искал эту проклятую кнопку, примчавшийся как сумасшедший Леня…
– Господи, дядя Леня! – Вздрогнула я, упираясь взглядом в кровавую дорожку, оставшуюся на стене. – Папа, он…
– Идем, Ника, – вместо ответа, отец подтолкнул меня к двери во вторую палату.
Михеев лежал на кровати Хуана, а сидящая рядом Наташка Фролова вытирала с его бледного лба бисеринки пота доведенными до автоматизма движениями. В глазах ее уже не осталось слез. В них вообще ничего не осталось. Казалось, что моей подруги здесь давно нет. Она где-то там, рядом с истиной, которую нам, живущим, никогда не постичь. Мне не понадобилось поворачиваться к отцу, чтобы прочесть в его лице ответ на волнующий меня сейчас вопрос. Дядя Леня уходил. Он был в полном сознании, и даже мог говорить. Только, очень тихо. Так тихо, что мне пришлось наклониться почти к самым губам, чтобы разобрать слетавший с них шепот:
– Прости меня, Ника. Я не должен был тебя там оставлять. Пусть это ничего не изменило бы, но я должен был хотя бы попытаться вытащить тебя из этого проклятого «рая»…
– Дядя Леня, – я впервые обратилась к нему так, – не трать силы.
– Силы… Они мне больше не понадобятся. Валера меня уже простил. И Хуан. – Михеев с трудом перевел взгляд на сидящего у стены кубинца. – Если и ты простишь меня, я смогу уйти спокойно. Я только сейчас понял, как это важно: уйти спокойно…
– Дядя Леня… Я… Конечно, я вас прощаю. Но…
– Ты только за Натальей присмотри. – Михеев уже ничего не слушал. – Видишь, на кого она стала похожа? На привидение. Когда выйдите отсюда, не бросай ее одну. Пожалуйста…
Шепот затихал, а я только сейчас поняла, что плачу. За Наташку, за себя, за маму, за Дину Михееву. Если б можно было, я бы и за отца заплакала. Он стоял у изголовья, и смотрел на дядю Леню сухими, прищуренными глазами. Господи, и когда он успел так постареть?
– Говорил, что жизнь тебе «дорога как память», а сам… – Валерий Евсеев ворчал, изо всех сил стараясь не сорваться на крик. – Что ж ты, друг ненавистный, бросаешь меня как раз тогда, когда больше всего нужен? Предатель ты, вот и все…
– Брось Валера. Сам выпутаешься. Не впервой. Да и не одного я тебя оставляю. Вон сколько вас, орлов, один другого круче. Жаль, я сразу сознание потерял. Так и не увидел, какова ты в деле, Ника. Хуан сказал, что ослепительна. Ну, ничего… Я оттуда посмотрю. Танюшка говорит, что оттуда все отлично видно. Да… Да, Танечка. Я сейчас. Сейчас… Сей…
Когда белая простыня закрыла лицо Михеева, я обвела палату отсутствующим взглядом, и спросила:
– И что теперь? Сколько мы здесь сможем просидеть?
– Не знаю, – последовал отцовский ответ. – Вряд ли они будут долбить стены, хотя… А так… Вода есть. Воздух подается. Питание… Можно капельницы с глюкозой ставить – лекарств здесь хватает. На пятерых хватит примерно на…
Он наморщил лоб, что-то прикидывая, и тут раздался умоляющий голос Наташи:
– На шестерых. Нас шестеро. Ведь Витя еще жив.
– Ну, это не надолго, – буркнул Павел.
– Спасите его, Валерий Павлович! – На Наташку было невозможно смотреть, поэтому я принялась за изучение какого-то незнакомого медицинского прибора. – Я не понимаю, что здесь происходит… Но этот пожилой мужчина, Анатолий Васильевич, сказал, что вы обещали вылечить Крешина. Прошу вас, спасите его. Я… Я не могу остаться одна. Не могу!
– Тихо, тихо, девочка… – Отец бережно привлек Наташку к себе, и начал гладить по голове, как малое дитя. – Все будет хорошо. Скажи лучше, тебе инъекции делали? Успокоительное там, или еще что-нибудь?
– Н-нет, – растеряно всхлипнула Наташка, и я расслабила напрягшиеся, было, мышцы. Слава богу, хоть в этом повезло. Всхлипнув еще несколько раз, она успокоилась, и почти нормальным голосом попросила: – А теперь расскажите, что происходит. Кажется, я одна не имею об этом ни малейшего представления.
И мы ей все рассказали.
– Вот такие наши невеселые дела, – вынес свой вердикт Валерий Евсеев. – Хорошо еще, что тебя не успели заразить…
– Вы ошибаетесь, – возразила ходячая «Пионерская правда». – Меня никто не собирался заражать. Просто, Вите было очень плохо, и он попросил, чтобы меня привезли к нему. Хотел, чтобы рядом был кто-нибудь… неравнодушный.
– Та-ак, – сурово протянула я, лихорадочно перебирая факты. – Получается, что Михеев ошибся, и Наталье ничего не грозило? И разговор в лаборатории не прослушивался? И его никто не собирался убивать? И если бы мы не ворвались сюда как сумасшедшие, все могло бы быть совсем по-другому?