– Это ж надо! – воскликнул Родион. – Нашли чего делить!
Поскольку Егор нынче только и делал, что искал в каждом слове Родиона тонкий намек на толстые обстоятельства, он призадумался. Между тем тот продолжал:
– Кругом все же не пустыня Сахара, и трава вон, и кора эвка…
Родион не договорил. Паша́ не пожелал делиться с кем бы то ни было даже такой малостью, как остатки сухой ветки. Он злобно заржал, повернулся и цапнул Микадо за шею своими устрашающими зубищами. Тот отпрянул, вскинулся на дыбы так резко, что его всадник сильно завалился назад. Мгновенный восторг прошил Егора словно молния: вот сейчас Родион упадет с коня и будет лежать, не в силах подняться, будто жук, которого опрокинули на спину. Но эта картинка мелькнула – и исчезла, потому что в следующий миг Родион выровнялся, припал к шее коня. А Микадо сильно ударил передними копытами в грудь Паши́. Паша́ пронзительно заржал, как бы истерически вскрикнул, а потом и сам встал на дыбы.
Вот к чему другому, а к такому развитию событий Егор был совершенно не готов. Вместо того чтобы схватиться за луку, он вцепился в поводья и натянул их. Голова Паши́ резко запрокинулась, он еще сильнее осел на задние ноги, как-то нелепо дернулся… и Егор выкатился из седла так же споро, как выкатывается из барабана шарик «Русского лото». Вся разница состояла в том, что шарик выкатывается на лоток, а Егор грянулся на песчаный холмик, который только сверху, чисто зрительно казался мягким. А чисто осязательно…
И лежал Егор, не в силах подняться, словно жук, которого опрокинули на спину, и он валяется, шевеля лапками. Но это было бы еще полбеды. А настоящая беда состояла в том, что торжествующий победу Микадо решил закрепиться на достигнутых рубежах, возле обгрызенной палки, и попер на Пашу́, который даже не заметил, как поставил свое увесистое копыто на лодыжку Егора.
Паша́-то не заметил, а вот Гоша Царев весь скрючился от резкой, острой боли в ноге…
И в это мгновение, когда он лежал, повторимся, как тот самый жук, коему какой-то злой шалун оборвал лапки, отчего-то всплыло в его памяти одно из самых гнусных и унизительных воспоминаний его жизни.
Партию зэков ранним утром гнали через железнодорожные пути к эшелону, чтобы везти на зону. Гнали колонной; охрана по бокам – руки на стволах. И вдруг состав откуда ни возьмись! Проходит по третьему пути и разбивает колонну надвое. Мгновение растерянности, шума, непоняток – то самое мгновение, которым ловкие люди отлично умеют воспользоваться, чтобы удачно соскочить. Короче, форсмажорная ситуация.
Охрана надсаживается:
– Лежать! Попытка к бегству – стреляю!
Положили колонну на брюхо. А дело было раннею весной… «то было раннею весной, среди берез то было», как поется в одном классическом романсе… Черта с два среди берез! Среди черных заиндевелых вагонов, под черным небом, затянутым тяжелыми тучами, меж которыми едва-едва брезжил блеклый рассвет. Апрельская стынь, ночью ударил заморозок, последний, оттого мстительно-жестокий, ядреный, а накануне прошел дождь, вся земля покрылась мелкими застывшими лужами, и в эту грязь, в это месиво льда и щебенки в одну секунду уложили лицом вниз пятьдесят человек, каждый из которых, вор в законе или последняя сявка, одинаково ощутил себя в это мгновение петухом, козлом, машкой, фенькой, сущей парашей!
Егор лежал тогда, уткнув морду в лужу, руки на затылке, задыхался и только и думал: «Собаки! Собаки!» Хотя собаки тут были совершенно ни при чем. Но как его ушибло тем случаем! Хоть год уже просидел, а словно бы только в тот миг осознал, в какие вилы попал: ведь гнали на зону!
Ничего, там он преспокойно выжил и особого горя не знал, с его-то руками, с его талантом, и никогда больше не испытывал такого сокрушительного унижения.
Думал, уже не испытает. Но вот привелось, оказывается!
Родион ЗаславскийАпрель 2001 года, Северо-Луцк
Ну, приходилось Родиону бывать в ночных клубах, приходилось. Собственно, ничем особенным северо-луцкий «Бойфренд» не отличался от каких-нибудь нижегородских «Ультры», или «Магии», или «Наутилуса», или «Рэмбо». Единственное, что настораживало при входе, – это обличье охраны.
Нет, в «Рэмбо» стояли при входе качки покруче, с каменными, неулыбчивыми лицами. У трех же парней, оберегавших вход в «Бойфренд», улыбки казались приклеенными к благообразным физиономиям, зато глаза были как у сторожевых псов из колонии номер пять строгого режима где-нибудь в заполярной Лабытнанги. Однако главным среди этих церберов, их строгим Аргусом, оказалась очень высокая крутобедрая женщина в облегающих брюках и блузке, туго натянутой на могучей груди. Табличка с именем «Жанна» не висела, а лежала на этом внушительном постаменте, а при взгляде на красивое свирепое лицо невольно вспоминались бессмертные слова: «Оставь надежду всяк сюда входящий!» Именно Жанна первой выступила навстречу Родиону и вежливо, но холодно произнесла:
– Извините, у нас сегодня спецобслуживание. Зал снят. Пропускают только тех, кто приглашен на торжество. Не могли бы вы посетить нас в другой раз?
В ее словах и манерах не было ничего, что вызвало бы у Родиона недоверие. Тем более что с улицы уже издалека была видна табличка: «Извините, закрыто на спецобслуживание!» Но дело заключалось в том, что, как предупредила Роза, эта табличка вывешивалась здесь каждый день. И каждый день начальник секьюрити «Бой-френда» повторяла незнакомым посетителям одни и те же слова. Поэтому Родион не сделал ни шагу назад, хотя Жанна уже начала теснить его своим в полном смысле этого слова выдающимся бампером. Родион позволил ей прижаться к себе, а потом отпрянуть с поспешностью истинной мужененавистницы (то, что Жанна лесбиянка, угадала бы даже воспитательница из детского садика) и обворожительно улыбнулся:
– Господа, я все понимаю, но уйти никак не могу. Я проездом в Северо-Луцке, и мне именно сегодня необходимо побывать в вашем уважаемом заведении. Дело в том, что мы с вами где-то коллеги. Прошу, вот мои визитки.
Он вынул из кармана и раздал каждому по темно-синей карточке (отпечатанные лишь час назад, они еще с некоторым трудом отделялись друг от друга), на которых серебром было изваяно:
Далее значились факс и электронный адрес, имеющие такое же отношение к реальности, как и телефон и почтовый адрес. Сочетание имени и фамилии также могло вызвать гомерический смех у любого знающего человека. Родион воспользовался фамилией бывшего друга-мента. Однако в целом визитка производила очень приятное впечатление, и в заполярном городе Лабытнанги наступило некоторое потепление.
– Шоу-бизнес – это очень обтекаемое определение, – снисходительно улыбнулся Родион Петрович Мыльников. – На самом же деле в славном городе Хабаровске я владею двумя ночными клубами. Так, не бог весть что, а хотелось бы дело поставить на более широкую ногу. Вижу самый перспективный путь в реорганизации направления нашей работы. Например, сделать клуб не для всех, а придать ему более узкую специализацию. Сугубо по… личным интересам. Для… настоящих мужчин.
Вот что больше всего его изумляло и даже оскорбляло – почему эти ошибки природы называют себя настоящими мужчинами? Какого черта!.. Однако сейчас ненавистное выражение очень легко и свободно соскользнуло с языка, и Родион, ничуть не смущаясь собственным фарисейством, продолжал развивать тему:
– Я, собственно, только что из Нижнего. Побывал там в любопытном местечке, называемом «Гей, славяне!». Жуткое название, да? Не приходилось слышать?
Хоп!.. Вся свора мигом сделала откровенную стойку. Значит, Руслан не врал, когда говорил Василию, что Надежда и впрямь интересуется этим пристанищем гомосеков.
– Честно говоря, я был бы не прочь его купить. Хочется немножко расширить сферу деятельности – приобрести кое-какую собственность и в центре страны, а не только на дальневосточных рубежах. Правда, я еще толком не решил, где намерен осесть – в Нижнем или здесь, в Северо-Луцке. Это будет зависеть от полноты впечатлений. А как, не побывав в вашем клубе, решить такой важный вопрос?
– Пожалуйста, господин Мыльников, семьдесят рублей в кассу, – не моргнув глазом, сказала Жанна, словно не она только что являла собой неодолимое препятствие на его пути. Но если это коллега – то ради бога. Что значит корпоративная солидарность!
Родион повернул к кассе – да так и обмер на миг, ощутив, как чьи-то проворные руки вдруг придержали его за плечи, а другие, еще более проворные, охлопали карманы и даже пробежались по ногам до самых щиколоток.
Его обыскивали, да как умело, как профессионально, как стремительно! Однофамилец Родиона Петровича, некий товарищ Мыльников, облился бы слезами зависти.
– Только портсигар, – послышался за спиной спокойный голос одного из охранников, и Родион радушно отозвался:
– Прикуривайте, ребята! Не стесняйтесь!
Коротким смешком он постарался скрыть предательскую дрожь в голосе: интересно, что было бы, не послушайся он Ольгу? Она знала, что у него есть пистолет, и еще по пути к клубу предложила где-нибудь спрятать оружие, не брать его с собой ни в коем случае.
– Тогда надо было у Розы оставить, – буркнул Родион, – а теперь куда? Под кустом закопать?
Под кустами лежала неприглядная апрельская грязь, рыться в ней впотьмах казалось занятием малопривлекательным.
– А вон, посмотрите-ка, – Ольга указала на бетонные плиты, сложенные под стеной одной из девятиэтажек, окружавших вертеп разврата. – Вон туда, в щелочку, спрячем, а будем уходить – заберем. Мало ли что…
Родион попытался обойти ее слова молчанием, но Ольга начала настаивать, да так нервно, почти истерически, что он невольно согласился. А теперь подумал, что женской интуиции надо доверять. Вот сейчас нашли бы у него оружие… Ну и что? Не отняли бы навеки, это дело серьезное. Забрали бы, а потом, когда Родион собрался бы уходить, вернули бы. А вдруг спросили бы, есть ли разрешение на ношение оружия? Есть-то оно есть, только на фамилию, само собой разумеется, Заславский… Нет, все-таки хорошо, что он послушался Ольгу и спрятал пистолет под плитами! Это давало ему сейчас полное право снисходительно усмехнуться тутошним церберам: