огнемета. Видишь? У меня она засыпает. Видишь? У меня никогда не было проблем с тем, чтобы заставить их есть овощи. Не понимаю, откуда столько шума из ничего. Уход за детьми – это просто.
– Полагаю, уже два часа ночи, – говорит Мария. – Нам все равно пора сворачиваться.
– Я просто… – бормочет Чарли. – Ого!
Он поднимает глаза на Линду и чуть не падает со своего стула, когда видит ее груди, покачивающиеся в ночном ветерке.
– Что? – Она кружится, поднимает руки над головой, как балерина, и выгибает бедро.
– Как ваши дети еще ни разу не просыпались?
– «Зопиклон»[5], – говорит она.
– «Зопиклон»?
– «Зопиклон».
– Чудесная штука, – хрипло кричит Джимми с ковра. – Как же круто быть врачом!
Глава 16
Я просыпаюсь в темноте. Кто-то крадется по коридору мимо моей комнаты. Я слышу, как открывается дверь, раздается шепот, ответный шепот, и загорается тусклый свет. «Грабители, – думаю я. – Это грабители». И тут я вспоминаю, где нахожусь, и понимаю, что это Клэр и Руби, вставшие перед рассветом, как какие-то сумасшедшие сектанты. Я нащупываю свой телефон на сундуке и вижу, что уже семь тридцать. Живя светской жизнью в большом городе, забываешь, что зимой день начинается поздно, а заканчивается рано.
Я лежу в темноте и слушаю, как они двигаются по дому, слышу, как течет вода в ванной, как они идут к лестнице. Через пару минут я слышу, как закрывается входная дверь. Наверное, они ушли по каким-то фермерским делам. Я надеюсь на это. Не могли же они уйти и бросить меня? Я выползаю из кровати, прихватив с собой одеяло, и выглядываю сквозь занавески. Окно покрыто конденсатом, но, вытерев на стекле небольшое чистое пятно, я вижу их, бредущих в колючем воздухе при свете фонаря через двор к кормовому сараю – в резиновых сапогах, с поднятыми капюшонами. Я этого не понимаю. Почему животных нужно кормить в темноте? Разве они будут медленнее расти, если немного подождут? Разве еда теряет свою полезность? Я тащусь обратно в кровать. Она уже холодная на ощупь там, где было одеяло, которое я забирала с собой. Я снова засыпаю.
Когда я снова просыпаюсь, на улице уже светло, и телефон сообщает мне, что время – девять утра. Я вскакиваю с кровати, поспешно одеваюсь, снимаю постельное белье и, немного подумав, оставляю его сложенным на кровати. Никогда не понимала, в каком виде лучше оставить хозяевам грязное постельное белье, когда ты в гостях. Тащить его вниз было бы слишком демонстративно, как будто ожидаешь похвалы за элементарное воспитание. Я не утруждаю себя чисткой зубов. Вчера вечером потребовалась вечность, чтобы вода нагрелась, и я подозреваю, что уже опаздываю.
Они на своих местах за кухонным столом, едят тосты с медом. Клэр вскакивает, когда я вхожу, ставит чайник на плиту.
– Я не знала, стоит ли тебя будить, – говорит она, – но решила, что лучше не надо. Я знаю, что вы, городские, любите спать допоздна.
Допоздна? Господи. В моем мире в это время обычно только ложатся спать.
– Извини, – говорю я. Совы всегда должны извиняться перед жаворонками: таковы правила.
– Мятного чаю?
Я подумываю спросить, есть ли у нее кофе, но заранее знаю ответ.
– Нет, спасибо. Мне бы стакан воды.
Она пожимает плечами, снова снимает чайник и наливает мне стакан. Я сажусь. На столе – прозрачный контейнер с хлопьями, наполненный чем-то состоящим в основном из овса, и кувшин молока. Я туплю от недостатка сна и голодна, как всегда после бессонницы. Я тянусь к коробке.
– Домашние мюсли, – одобрительно говорит Клэр, – и козье молоко, утреннее. В холодильнике есть яблочный сок, если хочешь чего-то послаще.
Слишком поздно. Я не могу положить их обратно, чтобы не показаться невежливой. Насыпаю одну ложку в миску и вливаю туда крепко пахнущую белую жидкость. Она все еще теплая. И явно не потому, что остывает после пастеризации.
– Этого мало! – восклицает Клэр. – У вас впереди долгая дорога!
Забавно, что люди, питающиеся опилками, всегда хотят тебя накормить. Мой желудок ворчит, требуя сэндвич с беконом. Из Розочки вряд ли сделали бекон. Ведь в беконе есть соль.
– Оставлю место для этого прекрасного тоста, – отвечаю я. – Это твой собственный мед?
– Не совсем, но вроде того. Есть один пчеловод, который весной на месяц ставит ульи на нашем лугу с дикими цветами. Он платит нам медом. И, конечно, пчелы прекрасно опыляют овощи.
– Конечно, – говорю я. – Очень толково.
Я перемешиваю хлопья и набираю немного на кончик ложки. Кажется, молоко совсем не впиталось. Кладу мюсли в рот и смыкаю губы. Черт возьми, мне нужно сходить к стоматологу. Когда изобрели белый хлеб, продолжительность жизни во всем мире резко возросла; люди стали сохранять свои зубы. У молока немного странный вкус, но оно не такое уж мерзкое, как говорят. Но зато вот хлопья. Они липнут к нёбу, скребутся между языком и деснами и, кажется, совсем не поддаются пережевыванию. Я замечаю, что Руби смотрит на меня. В ее глазах – отблеск веселья. Я глотаю.
– Прекрасно, – говорю я, встречая ее взгляд и не отводя глаз. – Уверена, это очень полезно.
– Особенно для сердца. В покупных хлопьях слишком много сахара, – отзывается Клэр.
– Совершенно верно, – отвечаю я. Зачерпываю еще одну чайную ложку и грызу. В современном мире «домашний» означает «во второй раз никто это не купит».
Тосты намного вкуснее. Хлеб плотный, с ореховым привкусом и полон семян, а мед… ну, мед. Но все равно как-то странно завтракать без кофеина. Это дает представление о том, каким, вероятно, был рассвет в Средние века, и не в хорошем смысле.
– Во сколько, по-твоему, вам нужно отправляться? – спрашивает Клэр.
– Около десяти? Путь неблизкий.
– Конечно. – Она поворачивается к Руби. – Ты собрала вещи?
– Почти.
– И что это значит?
– В основном, – говорит Руби. – Это значит – практически собрала.
Клэр вздыхает так, как вздыхают родители подростков во всем мире.
– Ну, тогда тебе лучше пойти и закончить. И вылези из этих старых джинсов. Я не хочу, чтобы люди думали, что я не забочусь о тебе.
Руби кивает и слизывает мед со своих пальцев, одного за другим.
– Что мне нужно взять для похорон?
– Что-нибудь черное, – говорю я. – Шон одобрил бы все эти традиционные причиндалы.
– И колготки без дырок, – добавляет Клэр, – и туфли, в которых ты не будешь похожа на Белу Лугоши.
Она поворачивается ко мне, когда Руби уходит.
– Ты ведь присмотришь за ней, правда?
– Сделаю все, что в моих силах, Клэр.
Как я могу обещать? Люди так легкомысленно дают обещания. Я не хочу быть одной из тех, кто дает обещания и нарушает их.
– Она выглядит так, будто с ней все хорошо, я знаю, но на самом деле это не так. Она взяла себя в руки, потому что ты здесь, но я сомневаюсь, что она сможет продолжать в том же духе. Ей всего пятнадцать. И эти люди…
Предложение уходит в пустоту. Я вспоминаю отцовских друзей: чванливого сноба Чарли Клаттербака; остролицую Имоджен, которая игнорировала всех, кого не считала полезными и кого игнорировал ее муж. Все эти лицемеры и дармоеды, мужчины, которые слишком громко хохочут в ресторанах, женщины с застывшими от ботокса лицами, отморозки вроде Джимми Оризио, которые пялятся тебе в декольте, Симона…
– Там будут Роберт и Мария, – напоминаю я Клэр.
Клэр сморщила нос, как будто почувствовала запах мочи.
– Боже, эти двое.
– Я думала, вы поддерживали связь.
– Ну а что мне оставалось делать? Они были единственными крестными, которые проявили хоть малейший интерес. Все остальные, все эти люди, – слова вылетают из ее рта, как будто она их выплевывает, – отстранились так далеко, как смогли. Как только мы развелись. В нашей жизни не осталось ни одного человека из тех времен. Ни одного взрослого, которого она знала с детства. Она потеряла все. Что мне оставалось делать? Оставить ее с одним-единственным подарком под елкой на Рождество?
– Они всегда казались мне нормальными.
– Относительно, – произносит она. – Относительно.
– Да, возможно, – соглашаюсь я. – По крайней мере, они не психопаты.
– Наверное. И на том спасибо.
Я думаю об этом.
– Клэр, – спрашиваю я, – а что случилось с твоими друзьями?
Знаете, это только сейчас пришло мне в голову. Я ничего не знаю о жизни Клэр до того, как она встретила моего отца. Их дом всегда был полон народу, люди всегда собирались на ужин, или пропустить по стаканчику, или на какой-нибудь прием, но это всегда были его друзья. Все эти люди, которые не трудились поддерживать отношения с моей мамой, которые общались так, будто жены были просто декорацией, поставщиками еды и чистого постельного белья, как продвинутые экономки. Они все были там, все время, и с Линдой тоже. Как будто брак с моим отцом сопровождался пунктом о запрете провоза багажа.
Клэр снова вздыхает.
– Ты знаешь, я не раз задавала себе этот вопрос. Серьезно, не то чтобы у меня не было друзей раньше. Я действительно не знаю, что произошло. Но твой отец был таким… – полноценным, понимаешь? Он заполнял собой все, и почему-то никогда не находилось времени для моих друзей, или же они не сочетались с теми людьми, которых он хотел видеть, или он появлялся в последнюю минуту с вертолетом и номером в парижском «Ритце», и если я напоминала о том, что мы уже что-то запланировали, он расстраивался, как будто я недостаточно его любила.
Я киваю. Ничто и никогда не могло встать на пути у прихотей Шона Джексона. Выходные, когда исчезла Коко, были лишь одним из десятков случаев, когда он «забыл» о нашем приезде. Мы всегда винили Клэр, конечно. А кто бы не стал?
– Я была слепа и глупа, – продолжает она. – Он сказал, что его жизнь началась с нашей встречи, и я поверила ему. Сказал, что мы оба должны жить так, будто до нашего знакомства ничего не существовало, и я подумала, что это звучит романтично, хотя на самом деле его поступки не соответствовали его словам. И знаешь… мало кому нравится, когда ты много лет подряд не находишь на них времени, а потом возникаешь с просьбой о помощи. Люди склонны воспринимать подобное в штыки, особенно после того, как… сама понимаешь… Обо мне много писали в газетах. Но некоторые вели себя иначе. Просто вернулись, безо всяких уговоров с моей стороны. Например, Тиберий. Я не видела его с двадцати трех лет, а ему, похоже, все равно. Но их не так много, нет.