Мы добираемся до деревни, проезжаем мимо магазина к главной дороге. Женщина подстригает и без того аккуратную живую изгородь большими ножницами. Она поворачивается и внимательно смотрит на нас, когда мы проезжаем мимо. Руби натягивает на лицо веселую улыбочку и машет ей рукой. Узнав ее, женщина машет в ответ и возвращается к своему занятию. В этой деревне все схвачено. Здесь безопаснее, чем в тюрьме Уандсворт.
Как только мы отъезжаем, ее улыбка исчезает, и она снова поворачивается ко мне.
– Что значит «исчезла»? Что случилось?
Если бы мы знали это, Руби, мы бы нашли ее, не так ли?
– Слушай, – говорю я ей, – я могу сказать только то, что знаю. Меня там не было. Я приезжала туда в те выходные, и я знаю, кто еще там присутствовал, но мы с Индией уехали задолго до того, как все случилось. Помнишь тот день на пляже? С медузой? Это было как раз в те выходные. Наверное, в четверг, потому что в пятницу мы уже уехали, а Коко пропала только в воскресенье вечером или в понедельник утром. Мы не ладили с папой, и он забыл, что мы вообще приедем, а всех, кто там собрался, мы терпеть не могли. Я никогда не могла. От этого чертова Чарли Клаттербака меня тошнит. Так что мы поехали домой. И не думай, что мне не приходило в голову, что мы могли бы предотвратить случившееся, если бы остались. Я думала об этом снова и снова. Вы были милыми детишками. Вы обе мне нравились, что бы я ни думала о вашей маме и моем отце и о том чертовом бардаке, который они устроили. Вы не заслуживали этого. Коко этого не заслуживала.
Руби на мгновение замолкает, переваривая мои слова, а затем снова спрашивает, очень спокойно, очень уверенно:
– Так что же произошло?
Клянусь, этот ребенок мог бы работать в Штази.
Я делаю вдох и замедляюсь. Пытаюсь успокоить свои мысли, чтобы рассказать ей все в каком-то более или менее рациональном порядке. Если она нагуглила всю эту историю, то я мало что могу добавить, разве что разобраться, какие из теорий заговора она подкрепила фактами.
– Я не то чтобы не виню их, – говорю я. – Но точно не виню твою маму. У меня есть много причин для неприязни, но не из-за этого. Она тоже уехала тогда, потому что папа вел себя безрассудно. Но я не отношусь к этому как те же Daily Mail. Я не понимаю, почему она не могла оставить детей на попечение их отца. Но они все квасили, как сапожники, все выходные. Думаю, они бы не услышали даже взрыв, когда спали, не говоря уже о чьих-то шагах на нижнем этаже.
Руби просто сидит и молча смотрит.
– Я… – начинаю я и иссякаю. Мы выезжаем на главную дорогу, и я на мгновение сосредотачиваюсь на том, чтобы понять, как влиться в поток машин.
– Просто скажи мне, – говорит она, как только мы выезжаем на внешнюю полосу.
– Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Здесь нет какой-то скрытой правды. Она исчезла из спальни, в которой вы были вдвоем, посреди ночи. Никто не нашел ни ее, ни каких-то ее следов.
– Миленько, – говорит Руби. – Очевидно, это сильно повлияло на твою жизнь.
– Нет, я… – Конечно, она права. Нечестно оставлять все как есть. Руби, наверное, больше всех пострадала от всего этого, в конце концов, даже больше, чем ее мать, а она ничего не знает.
– Хорошо, – говорит она, – тогда расскажи мне все своими словами, и посмотрим.
«Посмотрим?» Я отрываю взгляд от дороги, чтобы взглянуть на нее. Она спокойна и абсолютно невозмутима. «Ладно, – думаю я. – Непохоже, что мне удастся сменить тему». Вздыхаю и начинаю с самого начала.
– Ну, это был пятидесятый день рождения отца. Ты слышала о местечке под названием Сэндбэнкс? Это в Пул-Харбор.
– Да, да, – говорит она. Она явно хочет, чтобы я перешла к сути, но я не собираюсь этого делать, не вот так просто. Если я собираюсь рассказать все, что знаю, ей нужно услышать то, о чем она просила: историю моими словами.
– Ладно. Это любимое место таблоидов, потому что где-то в девяностых годах Сэндбэнкс внезапно стал самым дорогим местом в стране в пересчете на квадратный метр. Без какой-то очевидной причины. Это пригородный песчаный карьер, который тянется почти через всю гавань, а в конце находится пристань парома, идущего в Пурбек. Раньше это было такое место, где отдыхали бухгалтеры на пенсии, и там стоял захудалый отель с песчаным пляжем, который рекламируют для семейного отдыха. А потом вдруг все эти миллионеры из айти-компаний начали скупать там землю, и рынок сошел с ума. Поэтому отец начал делать там быстрые ремонты. Он получал от четверти до полумиллиона прибыли с каждого. Буквально купался в легких деньгах.
Руби хмыкает. Она явно считает, что история британского рынка недвижимости не поможет ей продвинуться в расследовании.
– Я рассказываю тебе это затем, Руби, что именно поэтому мы там и собрались. Именно там, а не на юге Франции. Я не думаю, что газеты догадались; они были слишком увлечены всей этой историей с Кварталом миллионеров. Отец только что закончил ремонт, на следующей неделе дом выставлялся на продажу, и это была самая роскошная перестройка, которую он когда-либо делал, поэтому он решил, что может воспользоваться всеми удобствами, за которые заплатил, и провести там свой день рождения.
– Борнмут в Пул-Харбор? Как-то не похоже на отца.
– Нет. Именно. Хочешь начистоту? Я думаю, он хотел притвориться, что он снова подросток, а это гораздо легче сделать, если не нужно проходить таможню.
Она на мгновение задумалась.
– Ты хочешь сказать, что они принимали наркотики?
– Ты же сама хотела знать, Руби.
Она выглядит возмущенной, так, как может выглядеть только подросток при мысли о том, что кто-то в зрелом возрасте строит из себя рок-звезд. Боже. Вся эта история с Симоной для нее, должно быть, еще ужаснее, чем для меня. Детская травма – это одно, но старый козел с женщиной, которая не дотягивает каких-то пары лет до того, чтобы быть его внучкой? Особенно когда эта женщина – Симона. Когда я узнала об этом, мне было хреново несколько недель.
– Да. Что я могу сказать? Да. Вероятно, они употребляли и кокаин, но совершенно точно курили травку. Запах этой дряни невозможно не почувствовать.
– Говорят, что так и есть, – лукаво отзывается Руби. Я не обращаю на это внимания.
– И они пили, и жрали, и кричали друг на друга так, как это делают взрослые, когда напиваются. Я понятия не имею, зачем они привезли с собой детей, правда. Если сами хотели вести себя как дети, то должны были что-то придумать. Но они этого не сделали, а твоя мама поссорилась с твоей няней, так что у них не было никого, кроме нас и Симоны, чтобы выполнять этот ишачий труд. А потом осталась лишь Симона. В доме была ужасная лестница, которую установила Линда, чтобы дом понравился покупателям-яппи. Вся из закаленного стекла, с острыми краями и без перил, а вы двое тогда начали ходить во сне, поэтому после первой ночи они решили отвести вас спать в комнату для прислуги на первом этаже. Решили, что там вам будет безопаснее.
– Закон непредвиденных последствий, – говорит Руби.
– Я не думала об этом в таком ключе. Не злись на маму, Руби. Весь мир обвиняет ее, и я думаю, не было ни дня, чтобы она сама себя не винила.
Руби молчит. Она скрещивает руки на груди и смотрит на разворачивающуюся впереди дорогу. Эта поездка будет долгой.
Глава 19
Она слышит их с другого конца сада, со своего лежака у бассейна. Голоса девочек пронзительные, оправдывающиеся, мелодичный тенор Шона гудит в застывшем воздухе. Строительная техника, которая полчаса назад бесцеремонно разбудила ее, больше не шумит, и каждое слово их ссоры разносится по окрестностям.
– Пошел ты на хрен, папочка! – кричит Индия. – Просто – пошел ты!
– Ты не можешь так со мной разговаривать! Ты не можешь так разговаривать со старшими! Боже мой, мне стыдно, что я тебя воспитывал!
Голос Милли:
– Ну разве это не счастье, что ты этого не делал? Может быть, со следующей партией у тебя получится лучше, а?
– О, ради бога!
Симона медленно садится и облокачивается на край своего сиденья, чтобы посмотреть. Милли и Индия, все еще одетые во вчерашнюю одежду – что не удивляет Симону, учитывая, что всю ночь их комнаты были в ее распоряжении, – стоят к ней спиной, руки в боки, как у базарных торговок рыбой. Шон запустил ладони глубоко в свои густые волосы, чтобы показать свое раздражение.
– Вы двое вечно собираетесь обижаться? Серьезно?
– Да, – говорит Милли. – Хочешь честный ответ? Да. Почему бы нет.
– Ты сам нам всегда твердишь, что, если не хочешь иметь дело с последствиями, не стоит делать тот или иной выбор, не так ли? – заявляет Индия.
– Я старался как мог, чтобы вас это сильно не затронуло. Мне жаль, что мы с мамой не смогли поладить, но вы не можете казнить меня за это вечно.
Индия сардонически смеется ему в лицо.
– Все, что было в твоих силах? Серьезно? Боже мой, папочка, ты даже не вспомнил, что мы приедем на эти выходные!
Симона видит, как он краснеет до корней волос. На мгновение он выглядит так, будто действительно может признать свою вину, но потом берет себя в руки и говорит:
– Чушь.
«Надо запомнить это, – думает Симона. – Альфа-самцы, такие как Шон, никогда не извиняются. Они на подобное просто не способны. Надо смириться с этим, если тебе нужен именно такой мужчина».
– Я думал, вы позвоните, когда приедете, а не просто ввалитесь и перелезете через забор, никого не предупредив. Могло случиться что угодно.
– Чушь собачья, – говорит Индия. – Господи, какую чушь ты несешь. Ах да, мы пролезли под забором, а не перелезли через него. Твоя безопасность – фигня.
Милли качает головой.
– Я полагаю, что, когда ты привык лгать, – произносит она, – это становится второй натурой.
Она поворачивается к сестре, и Симона смотрит, как между ними пробегает волна той странной экстрасенсорной связи, которую можно наблюдать между братьями и сестрами.