Я и не подозревала, что он все еще был частью их шайки. Я думала, что его бросили, как бросили мою мать, как бросили Клэр, когда в них перестали нуждаться.
Спустя двенадцать лет он напоминает медицинский образец в банке с рассолом. Сомневаюсь, что вообще узнала бы его, если бы не копна вьющихся волос – теперь седых, но кудри все еще целы (что он, без сомнения, объясняет тем, что не мыл их тридцать лет). Он одновременно худой и отечный: лицо одутловатое и морщинистое, кожа желтовато-белая, как нечто, что можно найти под перевернутым бревном в лесу, узловатые плечи торчат под футболкой Metallica, небольшой живот над поясом зауженных джинсов выглядит твердым, как камень. Джимми Оризио – ходячая иллюстрация поражения печени.
Они с Чарли пили там уже три часа. Звуки их разговоров разносились по дому, пока Руби, Джо и я накрывали на стол, выбрасывали цветы и делали все то, что возможно было сделать без вмешательства Симоны. Она приготовила баранью ногу, настояла на том, чтобы наполнить столовую всеми серебряными, хрустальными и фарфоровыми предметами в доме. Джо зажигает свечи. Руби наверху, укладывает спать свою младшую сестру.
– Воу-воу, – говорит Джимми, когда я вхожу в гостиную. Имоджен и Роберт присоединились к ним и пьют шампанское, как будто есть повод для праздника. – Ты вроде говорила, что она избавилась от слуг?
– Это Милли, – произносит Имоджен, которая сама меня не сразу вспомнила. – Разве ты не узнаешь ее?
– Кто?
– Камилла, – говорю я. Понятия не имею, почему я так напрягаюсь. Так же всегда бывает в семьях, правда? Тебя загоняют в рамку и никогда не выпускают оттуда. – Дочь Шона. Тебя, Джимми, я помню.
– Но ведь она еще совсем ребенок, нет? – Сквозь свой стакан с водкой Джимми глядит на меня настороженно, затем просто удивленно. С годами его манера растягивать слова стала более выраженной, забралась так далеко в нос, что он с трудом произносит некоторые согласные. Удивительно, что могут творить наркотики. Это, должно быть, связано с разрушением носовой перегородки.
– Я одна из старших, – говорю я.
– А что, были и старшие? – Выцветшие голубые глаза шарят по комнате.
Дерьмо. Ну да, конечно. Опять ты думаешь, что раз ты замечаешь людей, то и они тебя заметят.
– Да, – говорю я. – Мы вообще-то встречались несколько раз.
Джимми машет своим стаканом в воздухе.
– О, ну, память моя уже не та, что раньше. – Он выпивает, а напоследок добавляет: – Соболезную.
– Спасибо, – говорю я. – Я просто зашла сказать, что ужин готов.
– Как Симона? – спрашивает он, и снова это похоже скорее на мозговую отрыжку, чем на вопрос.
– Не очень, – говорит Роберт. – Я не уверен, что она полностью осознала произошедшее. Мы все немного волнуемся за нее.
– Ну, ничего, – произносит Джимми и снова машет стаканом. – Все эти прекрасные деньги должны помочь, а?
Я слышу всеобщий вздох.
– Так, – говорит Роберт, – пойдемте поужинаем, ладно?
Симона сидит в конце стола, на ее губах все еще приклеена пугающая улыбка.
– Проходите, проходите, – говорит она. – Садитесь. Ешьте.
Так ли она встречала людей за обеденным столом до того, как стала вдовой? Не могу представить, чтобы та девочка, которую я знала, занималась чем-то, кроме как разглядывала людей из-под своих волос. Так много изменилось, пока я не следила.
Место во главе, где мой отец обычно восседал во всем своем великолепии, осталось незанятым, приборы туда не положили. Мы заполняем стол с торца, как будто все не очень хотят садиться рядом с пустым местом. В конце концов места слева и справа от него, места для почетных гостей, занимают двое пьяниц. Роберт и Мария расположились по обе стороны от своей дочери, Имоджен рядом с Робертом, а Джо рядом с Марией. Я на секунду зависаю, и Руби ныряет между Джо и Джимми. Кто не успел, тот опоздал, будто говорит ее взгляд. Удивительно, что она не показывает мне средний палец. Я сижу в самом глубоком круге ада, зажатая между двумя Клаттерсраками. Конечно, все тут слишком благородны, чтобы сидеть рядом со своими супругами. Такое поведение свойственно только лицам низшего сословия.
Джимми принес из гостиной свой стакан водки. В этом нет необходимости, поскольку Чарли спустился в погреб и угостился французским «Кроз-Эрмитажем» Шона, захватив пару бутылок австрийского белого для дам. Он обходит вокруг стола, изображая щедрость за счет покойного, затем ставит перед собой на подставку свежую бутылку и садится. Джимми осушает водку со звонким стуком льда.
– Кстати, – объявляет он, – у нас закончился тоник.
Руби поворачивается к нему.
– В Эпплдоре полно магазинов, – говорит она. – Уверена, Симона будет рада, если вы завтра съездите туда.
– Ну, это прекрасно, – отзывается Джимми, – но у меня временно нет денег. Надеюсь, что временно.
Он смотрит через стол на Роберта, который игнорирует его и вместо этого спрашивает меня:
– Как твоя мама, Милли?
– Камилла, – поправляю я. – У нее все хорошо. Она живет в Сазерленде.
– Сазерленд?
– Это в Шотландии, – говорю я.
Он вскидывает бровь и улыбается.
– Я знаю. Мне просто интересно, что привело ее туда.
– Она оттуда родом.
– Серьезно? – Он выглядит удивленным. – У нее же не было шотландского акцента.
У нее нет акцента, Роберт. То, что ты не вспоминал о ней, не значит, что ее больше не существует. Ты удивишься, узнав, как много шотландцев не говорят с шотландским акцентом. И даже те, кто говорит, не производят впечатления, что они из Глазго.
– Как бы то ни было, она унаследовала бабушкин дом. Там и живет.
– Она… чем-нибудь занимается?
– Туризмом, – отвечаю я. Что на современном шотландском языке означает «у нее есть земля в собственности». Меня поражает, как мало людей интересовалось маминым прошлом в те годы, что они общались, – учитывая, что все состояние отца выросло из ее денег.
– Вот как, – говорит он и теряет интерес, что, в общем-то, и требуется.
– Боже, дорогой, ты никогда ничего не слушаешь, не так ли? – произносит Мария. – Как Барни?
– Отлично. Они молодцы.
– Есть какие-нибудь намеки на то, что они поженятся?
– Не думаю, – говорю я. – Мне кажется, она отошла от идеи…
И я обнаруживаю, что застопорилась. Улыбка Симоны нацелена на меня, и я вижу, что за этими пустыми глазами происходят разные вещи. Четыре жены. Те, кто женится несколько раз, даже не представляют, как усложняют жизнь своим потомкам.
– Нет, – заканчиваю я.
– А как твоя мама, Руби? – спрашивает Роберт.
– Нормально, – говорит Руби. – Она в порядке. Занимается садоводством.
– Все еще в Сассексе?
– Да.
Она кладет себе пару ложек кускуса, утыканного финиками, черносливом и абрикосами. Это безумие. На месте Симоны я бы лежала в постели и ждала, пока другие люди принесут мне суп, а не готовила бы пир для толпы эгоистов. Руби протягивает блюдо Джимми. Он смотрит на него.
– Что это?
– Кускус.
– Разве это не для лесбиянок?
– Не думаю, что Симона так быстро сменила ориентацию, – говорит Чарли и смеется над собственным остроумием. Никто не разделяет его веселье: все просто смотрят на него, пока он не замолкает и не наполняет рот вином.
Джимми кладет кускус себе на тарелку, но не передает его дальше, хотя Руби и протягивает ему блюдо. В конце концов, она поворачивается и предлагает его Джо.
– Кускус?
– Спасибо, – говорит он и накладывает себе. – Я передам его дальше.
– Было бы неплохо. Вроде так даже принято.
Боже. Мало кто может быть более самодовольным, чем подросток, уличивший взрослого в несоблюдении манер за столом. Но я помню свое раздражение во время приемов пищи с Шоном. Он просто копил блюда по левую руку от себя, пока кто-нибудь не вставал и не передавал их дальше. Некоторым людям просто не дано замечать остальной мир. Интересно, что все его лучшие друзья сделаны из того же теста. Чарли Клаттербак даже не потрудился выйти из гостиной, чтобы поздороваться; он просто предоставил это своей неуклюжей жене. Хотя не думаю, что нарциссизм – главная движущая сила Джимми. Когда вернусь домой, надо будет поискать информацию о расстройствах, связанных с психоактивными веществами.
– Мятный соус? – интересуется Имоджен, ни к кому не обращаясь, словно герцогиня, делающая выговор персоналу.
– Точно, – говорит Симона и отодвигает стул. – Я пойду и сделаю немного.
– О, нет, нет, нет, нет, нет, нет, – произносит Имоджен; фраза, которая почти всегда означает «да». – Садись, Симона, садись. Всё просто замечательно.
– Нет, – резко отвечает Симона. – Мне не нужно, чтобы люди говорили, будто я не могу приготовить простую еду. Пока я буду готовить, поищу, не найдется ли там лесбиянок с картошкой.
– Я не…
– Не волнуйся. – Губы Симоны растягиваются, обнажая зубы, и Имоджен выглядит немного испуганной. – Я принесу тебе твой мятный соус.
Она выскакивает из комнаты. Имоджен набирает воздуха, но Чарли кладет руку ей на плечо, и она молчит. Мария встает и идет за падчерицей.
– Не надо, – говорит она от двери, когда я кладу салфетку. – Я сама.
Я покоряюсь.
– Я не… – начинает Имоджен. – О боже, мне очень жаль. Я не хотела…
– Все в порядке, – говорит Роберт. – Она просто немного не в себе.
Имоджен смотрит на него с щенячьим восхищением, как будто он только что объявил мир во всем мире. Джимми вилкой начинает зачерпывать кускус из своей тарелки.
– Похоже, кто-то не слишком хорошо справляется с ситуацией, – говорит он, и кускус сыплется из его рта на белоснежную скатерть.
– Правда? – Роберт откидывается на стуле и смотрит на него. – А чего ты от нее ожидал?
Джимми пожимает плечами.
– Послушайте, – говорит Роберт, – я знаю, это непросто, но не могли бы вы все постараться не накручивать мою дочь? Серьезно, Джимми. У тебя что, совсем нет эмпатии?
– У меня сейчас некоторая нехватка эмпатии, – отвечает Джимми, не отрываясь от тарелки. – Как и финансов. У меня есть свои заботы.