Внутри все тихо, слышен только мирный звук непрестанного дыхания шести маленьких тел. Но запах какой-то неправильный. В теплом воздухе витает едкий рвотный аромат. Она включает свет и обнаруживает, что Руби в какой-то момент перевернулась и ее вырвало на край надувного матраса. «Боже мой, – думает она, – слава богу, что она перевернулась. Какие мы идиоты, что не догадались хотя бы уложить их на бок. Бедняжка все еще лежит там, крепко уснув в собственной рвоте. О боже, я чувствую себя недостаточно хорошо, чтобы справиться с этим. Меня вырвет саму».
Но она оставляет дверь открытой и глубоко вдыхает ночной воздух, прежде чем заставить себя пойти и заняться уборкой. Она начинает с того, что поднимает Коко с простыни – та повисает в ее руках, как тряпичная кукла, но не просыпается, – и укладывает ее спиной на ворсистую поверхность матраса. Будет жарко, но Клэр не хочет совершать больше телодвижений, чем необходимо, с риском разбудить кого-либо из них. Затем она собирает простыню, подушку и Руби в один большой вонючий сверток и несет их в ванную, борясь с рвотными позывами.
Она высвобождает дочь из постельного белья, бросает его в угол, кладет ребенка в ванну и встает на колени, чтобы снять с нее пижаму. В ее чемодане есть по крайней мере еще одна, неглаженая и свернутая в клубок, но чистая. Руби наполовину просыпается, едва-едва, и начинает постанывать. Ее лоб горячий, щеки раскраснелись. «Надеюсь, это просто обычный суточный вирус, – думает Клэр. – У нее они постоянно. Моя вторая близняшка, гораздо более уязвимая, чем ее сестра. Подхватывает каждую пролетающую мимо заразу, как будто ловит их за двоих, чтобы Коко могла пройти через жизнь невредимой. Неудивительно, что Шон так откровенно отдает предпочтение Коко: с ней гораздо меньше проблем».
– Тише, тише, дорогая, – успокаивает она. Ее собственная тошнота прошла, как это обычно и бывает. Пара тысяч смен подгузников навсегда приручат ваш рвотный рефлекс. – Вот так. Я только приведу тебя в порядок. Через минуту я верну тебя в постель.
Она находит детское средство для душа, пускает чуть теплую воду и купает дочь. Руби поднимает растопыренные пальчики, чтобы смахнуть воду с лица, но в остальном она не сопротивляется. Намыливание, еще одно обливание, и вся гадость смывается в канализацию. Клэр берет с полки одно из больших белых полотенец и укутывает девочку. Промакивает волосы, чтобы убрать лишнюю влагу.
– Бедная моя малышка, – говорит она. – Так не повезло с твоим глупым животиком. Ты когда-нибудь перерастешь это, я уверена.
Это тяжелая работа – переодевать дремлющего ребенка в чистую пижаму, но Клэр хорошо натренирована. И вот Руби уже чистая и одетая, и совершенно не заметно, что что-то было не так. Клэр переносит ее обратно на надувную кровать, укладывает на бок и ждет, когда дремота станет глубже, дыхание замедлится и она снова заснет. Клэр целует своих девочек в лоб, гладит их волосы, любит их, как любила всегда.
– Спокойной ночи, дорогие, – шепчет она. – Спите крепко.
Дочери не отвечают. У окна Хоакин ворочается во сне, бормочет что-то и затихает. Клэр возвращается в ванную и собирает испачканное постельное белье, чтобы положить его в стиральную машину вместе с платьем Руби. Подушка испорчена. Нет смысла ее хранить. Клэр сунет ее в кухонное мусорное ведро, такое огромное, что в него может поместиться свинья. Клэр на мгновение встает в дверном проеме и разглядывает спящие лица. «Слава богу, они ничего этого не вспомнят, – думает она. – Я бы захлебнулась от стыда, если бы они узнали». Она выключает свет. Возвращается через сад, проверяет, заперты ли ворота бассейна, бросает постельное белье в стиральную машину, включает ее и, спотыкаясь, поднимается по лестнице, чтобы упасть, обессилев, в постель. Она засыпает почти сразу после того, как принимает горизонтальное положение.
Клэр просыпается в полумраке и слышит смех остальных. Рассвет уже наступил, но солнце еще не поднялось над деревьями. Празднующие, видимо, вернулись с яхты. Клэр еще не пришла в себя ото сна, во рту пересохло, глаза затуманены. Но головная боль прошла, а вместе с ней и способность спать дальше. Она смотрит на часы. Почти половина пятого. Давно прошло то время, когда все, кто планирует утром заниматься детьми, должны были лечь спать. «По крайней мере, о Марии я была лучшего мнения, – думает Клэр. – Но ее дети уже подросли. Наверное, она не считает, что должна оставаться в здравом уме и трезвой памяти, чтобы присматривать за чужими малышами, да и с какой стати?»
Теперь она не уснет. Хотя бы из-за вечеринки, все еще продолжающейся внизу. Боль прошла, но голова все еще тяжелая, и Клэр понимает, что скоро ей придется принимать решения. Она чувствует себя скованной, разбитой и злой. «Мне нужно подвигаться, – думает она. – Пока остальные заняты выпивкой. Это поможет мне сосредоточиться. Поплаваю в бассейне. В это время суток там великолепно, особенно на рассвете. От воды будет исходить туман, и никто не будет мне мешать».
Она встает, натягивает купальник и сарафан поверх него, спускается вниз. Гавила и Клаттербаки расположились на диванчиках, пьют чай. Ну, вернее, супруги Гавила и Имоджен пьют чай. Чарли пьет коньяк из одного из огромных штофов, которые Линда расставила в шкафах, чтобы продемонстрировать их вместительность. Джимми спит на третьем диване, храпя и укрывшись пледом. «Вряд ли он когда-нибудь доберется до спальни, – думает она. – Интересно, когда он был там в последний раз?»
Роберт видит, как она спускается по лестнице.
– Клэр! – зовет он. – Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, спасибо, – отвечает она. Под их пристальными взглядами она чувствует себя голой, как будто спустилась в одном купальнике.
– Куда ты направляешься?
– Решила искупаться, чтобы прийти в себя.
Все они коротко переглядываются.
– Нет-нет! Останься! – говорит Имоджен. – Позволь мне сделать тебе чашку чая! Как твоя бедная голова? Все еще болит?
– Нет, спасибо. – Она не хочет больше проводить время с этими людьми. Они ей не друзья. – Я чувствую себя так, будто сто лет не двигалась. Разве вы уже не должны быть в постели?
– Почему? – спрашивает Чарли. – Который час?
– Почти полпятого.
– Ну, чтоб меня, – говорит он, – как время-то летит, когда веселишься! Может, по стаканчику на сон грядущий? Давай. Хороший бренди, чтобы улучшить кровообращение?
Ей становится плохо при одной мысли об этом.
– Чарли, конечно, это первое, что я делаю с утра. Спасибо, но я не так далеко зашла, чтобы пить бренди для бодрости. Разбуди Джимми, если тебе нужен собутыльник.
Она уже прошла тот этап, когда старалась быть вежливой с этим человеком. Тот смех на понтоне был последней каплей.
– Ну и пожалуйста, – фыркает он.
Мария начинает подниматься на ноги.
– Может, кофе, чтобы помочь тебе проснуться?
Она поднимает руку.
– Нет, Мария. Спасибо, но нет. Я не хочу чай, я не хочу кофе, я хочу поплавать.
Она понимает, что ее хотят задержать в доме. Ей хочется знать, что именно они пытаются помешать ей увидеть.
– О, ради всего святого, – говорит Чарли, – пусть эта глупая сучка идет. Мы же ей ничего не должны.
– Спасибо, Чарли. Хорошо, что мы наконец говорим честно.
– Нет, Клэр… – начала Мария.
– Забудь, – говорит она и выходит в прекрасное утро. Она хорошо представляет, что увидит, когда доберется до места назначения, и ее сердце колотится в груди. «Надо покончить с этим, – думает она. – Не то чтобы я не знала, но, если поймаю его с поличным, он больше не сможет притворяться, что это все моя вина, говорить, что я схожу с ума, пока он лжет, изменяет и…»
Они в бассейне, сношаются на ступеньках на мелководье. Он трахает ее сзади, ее худая задница двигается в воде вверх-вниз в ритме его толчков. «Фу, – думает Клэр. – Завтра мои дети будут плескаться в этой воде». Клэр босиком, поэтому они не слышат ее приближения. Они оставили ворота открытыми, поэтому она проходит бесшумно. Она стоит возле шезлонгов и, прежде чем заговорить, наблюдает за ними в течение минуты: бритая голова Шона покачивается туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, ягодицы женщины гладкие и коричневые без единой линии загара. «Это не настоящий секс, – думает Клэр. – Это тот самый актерский секс, который ему всегда нравился: такой, который заставляет задуматься, не припрятал ли он где-нибудь видеокамеру, чтобы потом посмотреть на себя со стороны».
– Тебе придется сменить воду в этом бассейне, – комментирует Клэр. – Вряд ли теперь кто-то захочет в нем купаться.
Шон подпрыгивает, как злодей из пантомимы, почти теряет равновесие на ступеньке и, ухватившись обеими руками за поясницу Линды, выпрямляется. Линда охает; она так стонала в процессе, что не услышала Клэр. Повернувшись, чтобы высказать Шону все, что думает, Линда видит жену своего любовника и говорит:
– Ой.
– Клэр… – начинает Шон.
– Что? Это не то, чем кажется? Ты помогаешь ей найти контактные линзы? Прочищаешь ей трубы?
– Я…
– Даже не думай, – говорит она и слышит, как повышается ее голос. – Тебе нечего мне сейчас сказать. Я поймала тебя за руку, и тебе нечего сказать.
И тут она понимает, что он ничего не хочет сказать. Он не заинтересован в том, чтобы загладить свою вину, разобраться во всем, попытаться найти способ заставить ее остаться.
– Пошел ты, Шон! – говорит она и понимает, что кричит. – И ты вместе с ним, шлюха. Хочешь его? Можешь забирать. Только не думай, что он заберет в придачу твоих детей. Ему даже свои не нужны.
Клэр разворачивается и идет обратно в дом. Они остались там, в бассейне, все еще, кажется, сцепленные вместе. «Не могу туда вернуться, – думает она. – Было и так плохо, когда я знала, что все в курсе происходящего. Но теперь все знают, что я всё увидела, и я не вынесу этого позора. Такое унижение. Любовница превратилась в жену, а затем, в свою очередь, в рогоносицу».
Но она должна зайти, потому что снаружи делать нечего. Она входит в комнату и чувствует на себе их взгляды, поднимает подбородок и смотрит прямо перед собой.