– Я в порядке, – отвечаю я. – А как ты?
– Я прекрасно. Просто чудесно. – Стряхивает руку Джо со своего плеча и встает. – Обед! У меня есть немного мясной нарезки и хороший хлеб, если вас это устроит.
– Да, конечно. Я могу помочь? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает она. – И суп. Я должна приготовить суп. Все любят суп. Брюссельская капуста. И пачка каштанов. Я приготовлю суп.
Я все равно начинаю идти за ней по коридору, и она резко оборачивается. Делает рывок вперед, словно нападающая кобра.
– Я же сказала: нет! Неужели никто из вас не слушает?
Я отшатываюсь.
– Прости, – говорю я.
– Ну конечно. Ты, знаешь ли, прямо как твой отец. Никого не слушаешь.
Это удар ниже пояса. Я смотрю, как она уходит в сторону кухни. Чувствую себя задетой и униженной.
– Не нужно обращать на нее внимания, – говорит Джо. – Она в тяжелом состоянии.
– Очевидно, – отзываюсь я мрачно.
– Люди по-разному воспринимают тяжелую утрату. Мы делаем все, что в наших силах.
– Почему она такая злая?
Джо морщится.
– Послушай, Камилла, – говорит он, – не хочу плохо говорить о мертвых, но разве ты бы на ее месте не злилась? Про Симону пишут во всех газетах, и не в хорошем смысле. Даже если бы Шон и постарался, он не мог бы помереть более унизительно.
– А я тут при чем, – жалобно скулю я и вдруг слышу, как это звучит со стороны. Я смотрю на него и краснею. – Прости. Прости, Джо. Это звучит жалко. Мне стыдно за себя.
Его брови взлетают вверх, и он усмехается.
– Не так уж ты и похожа на своего отца, – говорит он.
– Из-за чего они ссорятся?
– М-м-м… Джимми хочет денег. Он, кажется, думает, что заслуживает их.
– Фу. Стервятники слетаются на похороны.
– Похоже, твой отец содержал его с тех пор, как Джимми вышел из тюрьмы. Думаю, Симона этого больше не потерпит.
– Почему, черт возьми? Почему?
Он пожимает плечами.
– Чувство вины?
– Почему он должен был чувствовать себя виноватым?
– Я не знаю. Похоже, что жизнь Джимми пошла наперекосяк после того, как Линда его бросила.
– Ерунда, – говорю я. – Он был в полном раздрае задолго до этого. Я нисколько не удивлена, что она его бросила. Серьезно, ты хоть раз слышал, чтобы он четко выговаривал слова?
Дверь распахивается, из нее вываливается Джимми, видит нас, оглядывается и устремляется к лестнице. Роберт следует за ним.
– Джимми, перестань! Это просто… – Он видит нас двоих и спускается вниз. – Что вы делаете?
– Пришли узнать, не нужно ли помочь с обедом, – говорит Джо. Для девятнадцатилетнего он быстро соображает. Может, я и не типичная дочь своего отца, но он точно истинный сын своей матери. – А куда собрался Джимми?
Роберт потирает свой бритый затылок.
– Я очень надеюсь, что он будет дуться в своей комнате, – говорит он. Мария появляется позади него, как всегда, сдержанная, но зрачки ее глаз так расширились, что почти скрыли радужку.
На втором этаже хлопает дверь, и Джимми снова выходит на верхнюю площадку лестницы. Он надел кожаный плащ, который я помню на нем в 1990-х, и несет в руках потрепанную сумку. Он не брился уже несколько дней, и его впалые щеки покрыты серо-черной щетиной.
– Брось, Джимми, – говорит Роберт.
Джимми игнорирует его. Закидывает сумку на одно плечо и топает вниз по лестнице. Роберт стоит и ждет, когда он подойдет.
– Джимми, перестань, бога ради. Завтра похороны. Просто останься. Это уже слишком.
– О, не волнуйся, – говорит Джимми. – Я обязательно буду на похоронах.
– Но тогда почему бы просто не остаться?
– Я не останусь там, где мне не рады.
Он говорит, как обиженная матрона из комедии пятидесятых. Когда я была младше, я думала, что взросление означает, что ты, ну, взрослеешь. Даже то, что я видела, как взрослые выкидывали передо мной всевозможные номера, не изменило моего мнения. Но на данный момент самым спокойным человеком среди нас кажется Джо. Джимми похож на сердитого двенадцатилетнего ребенка, у которого отобрали футбольный мяч, а Роберт и Мария – на пару измученных учителей, раздраженных и бессильных.
– И не думайте, что мне не найдется, что сказать, – бросает Джимми.
– Джимми… – говорит Мария.
– Ты не можешь меня заткнуть, знаешь ли. Это общественное мероприятие.
Мария вскидывает руки, будто оперная дива. Сжимает голову, как будто пытается полностью перекрыть шум.
– Но где ты будешь ночевать? – В голосе Роберта звучат усталость и раздражение.
– Я найду место. Сейчас ведь не самый разгар туристического сезона.
– Я думал, у тебя нет денег, – говорит Джо.
– О, заткнись, Хоакин! – кричит Роберт. – Просто заткнись! Неужели ты не понимаешь, когда нужно держать свой огромный рот на замке?
Джо затихает; большие глаза выражают обиду. Роберт оборачивается к Джимми, который уже стоит у входной двери, держась за ручку.
– Слушай. Здесь есть где расположиться. Здесь гораздо уютнее, чем в любом другом месте, которое ты сумеешь найти. И здесь твои друзья.
Джимми поворачивается и смеется ему в лицо.
– Друзья? Не смеши меня. Вы не друзья. Вы все просто тюремные охранники, приглядывающие друг за другом.
Глава 32
Все они теснятся в дверях флигеля. Мужчины молчат – наконец-то они молчат, – а женщины что-то верещат. Имя Джимми называют снова и снова, Линда и Имоджен выкрикивают его с истерическим отчаянием. «О боже, – думает Шон, – неужели он все-таки переборщил? Я думал, что он замариновался всем тем, что он употребляет, такой низкопробный Кит Ричардс, которому, как таракану, суждено пережить весь мир. Но что он делает в том крыле? Когда мы уходили, он крепко спал на диване и храпел».
Он пробегает последние несколько шагов.
– Что происходит? Что случилось?
Они поворачиваются, чтобы посмотреть на него: Мария, Линда, Имоджен, Чарли, – и каждое из их лиц постарело на миллион лет. Он видит четыре мертвые души, смотрящие на него из глубины ада.
Земля останавливается и уходит у него из-под ног.
– Что такое? – спрашивает он, и ему кажется, что он оглох: настолько тих и далек его голос.
Никто не отвечает. Шон протискивается между ними, и его мир рушится.
Джимми и Роберт, внезапно протрезвевшие, стоят на коленях у матраса, где лежат его дочери. Симона по очереди прощупывает пульс на запястье каждого ребенка в комнате. Руби лежит на боку, не реагируя на шум, ее волосы слегка влажные, как будто она принимала душ ночью. Никто не обращает на нее внимания, потому что мужчины склонились над Коко. Роберт надавливает на ее грудную клетку ладонью одной руки; Джимми откидывает ее голову назад, периодически накрывает ее рот своим и выдыхает, выдыхает, выдыхает в нее воздух.
Шон опирается рукой на дверной косяк, чтобы удержаться на ногах, потому что силы покинули его. Линда, всхлипывая, пытается положить руку ему на плечо, но его охватывает внезапное отвращение, и он сбрасывает ее руку.
– Что случилось?
Никто не отвечает. Им и не нужно. Они все знают.
Спотыкаясь, он идет вперед, опускается на колени рядом со своим старейшим другом.
– Коко, – слышит он свой голос. – Коко?
Ее глаза закрыты, как будто она все еще спит. Ее тело подпрыгивает при каждом движении руки Роберта.
Раз… два… три… четыре… пять… вдох… И каждый раз, когда Джимми выдыхает, Шон подсознательно вдыхает, желая, чтобы маленькая грудь расширилась и медленно-медленно опустилась.
– Джимми, сделай что-нибудь! – кричит Линда.
Заткнись, заткнись, заткнись. Ее голос звучит в его ушах резко, лишенный всякого смысла и оттенков, словно какая-то бездумная морская птица кричит, пикируя вниз за добычей.
– Я уже делаю, тупая ты сука! – огрызается Джимми. – Иди и принеси мою сумку. Иди. Иди!
Линда, плача, уходит в прекрасный рассвет. Из полумрака комнаты он видит, что солнце уже взошло, кровавый румянец на высоких легких облаках уступает место лазурной дымке, а недавно застеленный газон зеленеет изумрудом там, где свет коснулся его и опалил росу. Шон смотрит вниз на свою вторую дочь, зажимает ее запястье пальцами. Ее дыхание неглубокое, и она реагирует на его присутствие не больше, чем на присутствие других, но пульс сильный и ровный.
Коко белая, как воск, под легким загаром, который она приобрела, несмотря на то что Клэр все лето фанатично мазала близняшек защитным кремом. Ее рот открыт, скорее всего, из-за усилий Джимми, и бледно-розовый язык выглядит сухим, как замша. На клеточном уровне Шон понимает, что Коко больше нет. «Теперь там никого нет», – думает он. Все хихиканья, истерики, объятия, нарушенный сон, разбитые коленки, слезы и улыбки – пустота. Какая глупая, бессмысленная потеря. Он роняет руку Руби обратно на матрас, испытывая отвращение к тому, что она жива. Коко всегда была сильной. Зачем забирать хорошую дочь и оставлять дефектную?
Возвращается Линда, держа сумку Джимми горизонтально на вытянутых руках, будто поднос дворецкого. Джимми бросает сумку на пол, и Шон видит внутри множество рекреационных наркотиков: маленькие пластиковые пакетики, гору блистеров, рецептурные бланки, тканевый контейнер с белым крестом и надписью «ПЕРВАЯ ПОМОЩЬ» на крышке. «Какого черта, – думает Шон, когда Джимми вынимает из сумки контейнер. – Нам сейчас не нужны пластыри, бинты и цинковая мазь. Коко умирает. Моя маленькая девочка умирает».
Внутри контейнера – шприцы, ампулы с какой-то прозрачной жидкостью, иглы размером с карандаш.
– О боже, – говорит Имоджен. – О боже, о боже, о боже. – Ее тон и громкость повышаются с каждым словом.
– Твою мать, кто-нибудь, заткните ее, – бешено огрызается Джимми, и Мария, все еще спокойная, как всегда, но совершенно белая, кладет руку на предплечье Имоджен – твердо, но доброжелательно.
Имоджен зажимает рот руками. Симона, которая проверяла брата последним из всех, выпрямляется и смотрит на них. «Такая спокойная, – думает он, – как ее мачеха. Ее ничто не выбьет из колеи, даже в таком хрупком возрасте».