Мысленно она уже составляет списки. У нее чешутся руки поскорее добраться до своего Palm Pilot. Хотя нет, никакого компьютера: бумага, все должно быть на бумаге, и все написано на одиночных листах, чтобы никто, ищущий секреты, не смог выковырять их из нижних листов с помощью терпения и карандаша с мягким грифелем. И надо составить множество списков. Списки – это источник силы Марии. В мире, где люди знают только то, что им дозволено, власть достается тому, кто владеет списками.
– Сначала возьмите Хоакина, – говорит она. – Он самый тяжелый, поэтому, скорее всего, проснется первым.
Остальные таращат глаза. Мария привыкла к тому, что окружающие не поспевают за реальностью. Они с Робертом сколотили целое состояние на том, что большинство людей задумываются о последствиях своих действий только после того, как они их совершили, и эти последствия становятся очевидными. Даже когда она следовала плану – взвешивала шансы на то, что все пойдет не так, и находила их настолько ничтожными, что решала, что комфорт стоит риска, – ее мозг тикал, тикал, тикал, продумывал возможные непредвиденные обстоятельства. Как подать дело как несчастный случай, если поездка в отделение неотложной помощи будет необходимостью, кому позвонить, чтобы сделать промывание желудка. И вот это. Худший из всех исходов. Настолько маловероятный, что только привычка заставила ее задуматься о том, что она вообще будет делать.
– Может, вызвать скорую? – спрашивает Имоджен.
Джимми, конечно, тут же подключается к Марии. У них за время работы было достаточно неприятностей, связанных с рок-звездами: от наркомании до избиений и госпитализации на вертолете в частную больницу, которую большинство людей со стороны считают психушкой. Он точно знал, что сейчас необходимо. Именно поэтому звукозаписывающие компании нанимают Джимми. Он может большую часть времени быть не в себе, но у него есть удивительный навык резко трезветь, когда нужно разобраться в ситуации. А это – как раз такая ситуация. Ужасающий хаос с мертвым ребенком в центре, и этот хаос приведет их всех к катастрофе.
– Она мертва, Имоджен, – говорит он. – Скорая уже ничего не сможет сделать.
Шон судорожно вздыхает, сидя на полу. Но не спорит.
Мария знает, что существует временной промежуток, когда люди переживают шок: их мозг зависает, как перегруженный информацией компьютер, и они просто стоят, отчаянно ожидая, что кто-то скажет им, как быть. Если кто-то не сделает шаг вперед, наступит коллапс. Линда близка к тому, чтобы снова начать вопить, и в этом случае лишь вопрос времени, когда она привлечет внимание кого-то снаружи.
Мария снимает туфли. Хотя они делают ее выше и авторитетнее, бывают моменты, когда практичность просто необходима.
– Проходите в дом, – говорит она и открывает дверь, чтобы дать дорогу тем, кто стоит на пороге.
Имоджен оглядывается, как будто раздумывая, не сбежать ли ей.
– Ну же, – повторяет Мария деловым тоном, – все внутрь.
Имоджен повинуется. С ней никогда не будет проблем. Она одевается, чтобы казаться внушительной, но Имоджен – одна из ведомых по жизни. В противном случае она бы не стала терпеть своего крикливого дурака-мужа. Чарли следует за ней и стоит в углу, будто школьник-переросток, которого отчитали. Роберт опускает голову и следует его примеру. Вот так они работают, эти двое, и всегда работали: Мария – с мгновенным ответом, Роберт – с обдумыванием судебных практик и принятием взвешенного решения. Из них двоих она – оратор, тот, кто убеждает, и он уступил ей полномочия, потому что сейчас нужны именно ее навыки.
Шон всхлипывает. Крупные слезы капают с кончика его носа на восковое лицо, но никто не обращает на него внимания. Они все смотрят на Линду, которая отступила на гравий, держа в руке телефон.
– Заходи в дом, Линда, – говорит Мария. Считаные секунды остаются для того, чтобы она могла как-то повлиять на ситуацию. Как только Линда сорвется, это станет невозможным.
Симона пересекает комнату и опускается на колени рядом с Шоном. Она бросает на Линду взгляд, который говорит: «Вот что ты должна делать», – и кладет руку ему на плечо. Со своими длинными волосами она похожа на водяную нимфу в ночной рубашке. Прошлой ночью по инициативе Шона она спала в комнате для прислуги. Поскольку крыло находится рядом с бассейном, они все теперь понимают почему. Другой рукой Симона сжимает его запястье. Шон резко втягивает воздух и повисает на ней. Она поддерживает его, пока он всхлипывает.
Линда заходит внутрь. Мария закрывает дверь.
– Нам нужно поговорить, – объявляет она.
– Нет, нет, – повторяет Линда. – Нет, нет, нет.
«Жалко, у меня нет сейчас телефона, – думает Мария. – Если у тебя в руках телефон, ты выглядишь так, будто у тебя серьезные дела. Не то чтобы мой телефон мне сейчас пригодился бы. В моей записной книжке есть сколько угодно людей, готовых за определенную плату навести порядок, но в таких обстоятельствах даже их жиденькие моральные устои подверглись бы испытанию на прочность».
Все остальные молчат, пока дети продолжают спать. Мария не включила свет – не хочет демонстрировать присутствующим картину во всех ее ужасных деталях, потому что ей нужно подавлять эмоции, а не нагнетать их, – но тусклый утренний свет просачивается сквозь щели в ставнях и освещает семь лиц, белых и серых. Шон и Симона смотрят на нее, сидя на полу. Джимми начал кружить по комнате, проверяя у детей пульс, как будто не верит, что Симона все сделала правильно.
– Давайте кое-что проясним, – говорит Мария и смотрит Линде прямо в глаза. – Если мы сделаем то, что ты хочешь, мы покойники. Все до единого.
Она специально выбирает слово «покойники», произносит его жестко, так что Линда слегка подпрыгивает. Именно Линду ей нужно привлечь на свою сторону, а достучаться до нее – та еще задача. Остальные уже осознали всю серьезность своего положения и смотрят на Марию так, словно она – мессия, явившаяся спасти их всех.
– Ты понимаешь?
– Но… – мычит Линда.
– Нет. Никаких «но». Никто, увидев все это, не скажет, что это был несчастный случай. У нас шесть детей, накачанных наркотиками, и один из них мертв. Как ты думаешь, что увидят люди, если ты приведешь их сюда?
На щеке Линды вспухает желвак. «Она думает, что может переложить вину на всех остальных, – думает Мария. – Она все еще думает, что сможет как-то выкрутиться из ситуации без потерь».
– Это была твоя идея, Линда, – говорит она.
Линда поражена.
– Нет, не моя. Неправда!
– Нет, правда, – говорит Мария и позволяет угрозе повиснуть в воздухе.
– Мы все там были, – встревает Чарли.
Он всегда быстро соображает, когда речь идет о его собственных интересах. Он уже видит себя опальным членом парламента, – думает она, – без славы кабинета министров, без новых директорских должностей, с навсегда прилепившейся к нему сомнительной смертью, пригодным лишь для участия в шоу «Я – знаменитость».
– Да, – подхватывает Имоджен. – Это точно была ты. Мы бы никогда не подумали об этом, если бы ты не предложила.
Линда переводит взгляд с лица на лицо, и ее рот открывается.
– Вы не серьезно. Вы же не серьезно. Это… Вы не можете. Она еще даже не остыла, а ты… Шон!
Она обращается к своему любовнику и получает в ответ потрясенный, пристыженный взгляд. Шон, конечно, умеет испытывать эмоции. Но они мимолетны по сравнению с теми, что испытывают обычные люди. Несомненно, он любил свою дочь, но она уже уходит в прошлое и превращается в проблему, которую нужно решать по мере остывания ее тела.
– Время не терпит, – говорит Мария. – Извини.
Она не удивляется собственному хладнокровию. Она всегда спокойна под давлением. Она может выделить время на эмоции, когда речь идет о чем-то серьезном. Но чаще всего она вообще ничего не чувствует.
– Я не могу поверить. Не могу поверить, что ты такая бессердечная, Мария. Неужели ты не понимаешь? Разве ты не понимаешь? Коко мертва. Маленькая Коко. Твоя крестница. Я-то считала, что знаю тебя, но, оказывается, я тебя совсем не знаю.
«Нет, ты меня не знаешь, – думает Мария. – Меня знает только Роберт. Не смей губить нас, вдруг притворившись, что у тебя есть принципы. Накачиваешь детей наркотиками, чтобы трахнуть отца мертвого ребенка? Как, по-твоему, это будет выглядеть в суде?»
– Давайте кое-что проясним, ладно? – говорит она. – Все до единого здесь отправятся в тюрьму. Никаких смягчающих обстоятельств. Никаких «он уже достаточно наказан». Люди, которые делают такие вещи, попадают в тюрьму. И надолго.
«Встряхнем других, – думает она. – Даже Шон молчит, слезы давно высохли».
– Ты думала, что виноват будет только Шон? – продолжает она, пристально глядя Линде в глаза, но зная, что от ее слов у всех присутствующих бегут мурашки по коже. – Что ж, не только он. Каждый человек здесь накачивал ребенка наркотиками или способствовал этому. Это тюрьма, сто процентов, и ваши дети окажутся в учреждениях опеки. Вы думаете, что вернете их домой после того, как выйдете? Держи карман шире, Линда. Они навсегда останутся в системе, и ты знаешь, что это значит.
Линда начинает всхлипывать. «Не такую вечеринку вы представляли», – думает Мария и продолжает закреплять успех.
– И не воображайте, что вы сможете вернуться к старой жизни, когда выйдете. Чарли будет исключен из парламента, Джимми и Роберт лишатся лицензии. Надеюсь, у тебя есть сбережения, Линда, и немалые, потому что никто из нас больше никогда не сможет зарабатывать. Думаю, с Шоном все будет в порядке. Хотя вся эта история с директором компании становится сложнее при наличии судимости, не говоря уже о поездках в другие страны. И вашей светской жизни конец. На сколько благотворительных вечеров тебя теперь пригласят? Господи, да мы даже не сможем по улице нормально пройти, когда вся британская общественность прочтет об этом.
Шон заговорил первым:
– Что ты предлагаешь делать?
Глава 35
Он подпирает барную стойку и вещает на пределе возможностей своего осипшего голоса, а его окружают люди, с которыми он говорить не должен. Здесь и мужчины, которые фотографировали нас у ворот Блэкхита, и суровая женщина с азартным взглядом и диктофоном, и еще несколько человек, которые могут оказаться местными зеваками, а могут и кем-то другим. Паб наполо