Они быстро позируют для фотографий и заходят внутрь. Переодеваются в купальники, и малыши – даже Тигги, которой по возрасту уже положены нарукавники, – выбирают себе по новому надувному кругу в ларьке у бассейна с волнами. Тигги берет розового пони с хвостом в блестках. Фред и Иниго выбирают черепашек-ниндзя. Руби долго смотрит на ассортимент, пока продавец-подросток нетерпеливо ерзает на месте. Она показывает пальцем на голубого дельфина с глазами размером с блюдца, затем неохотно выбирает розового пони, как у Тигги.
– Ты уверена, Коко? – спрашивает Мария, громко, чтобы помощница могла расслышать имя.
– Да, – говорит Руби. – Голубой – это цвет Руби.
– Ой, я думаю, она не будет возражать. Может, мы купим и для нее? Мы должны сделать ей подарок, раз она приболела и не смогла поехать с нами.
Руби сияет.
– Ура! – кричит она и хватает своего дельфина.
– Так, все! – восклицает Мария, протягивая свою черную карточку, чтобы покупку зарегистрировали на кассе, и одаривает камеру видеонаблюдения своей самой большой и яркой улыбкой. – Кто последний прыгнет в бассейн, тот медуза!
Роберт звонит в три часа. Мария измотана. Они все измотаны. Имоджен приносит всем по двойному эспрессо, пока они по очереди закрывают глаза на «пляже» с бетонным дном и песчаным покрытием, а ведь все только начинается. Симона уводит Хоакина и Тигги на горки, а Фред начинает истерику из-за того, что его не пускают с ними. Линда, наряженная в бикини из золотой сетки, хватает сына за руку так сильно, что Мария уверена: позже там проявятся синяки от пальцев.
– Заткнись! – кричит Линда в его четырехлетнее личико. – Я не хочу это слышать!
Пара мамаш-наседок в нескольких футах от них бросают на Линду взгляд, говорящий, что они постоянно торчат на родительских форумах. Линда замечает это, рычит «Что?» в их сторону, и они отшатываются. «Господи, – думает Мария, – наверное, хорошо, что дети Линды и Джимми так много времени проводят у бабушки».
– Мама ужасно устала, дорогой, – говорит Мария Фреду и улыбается мамашам, ставшим жертвами гнева Линды, взглядом показывая, что сочувствует им. – Почему бы тебе не пойти и не поиграть с Коко? Она вон там. Похоже, она собирается играть с морским чудовищем.
Фред убегает, будучи более чем счастлив уйти от разъяренной горгоны, которую все называют его матерью.
– Коко! – зовет он через переполненный пляж. – Подожди меня, Коко!
Мария наконец берет трубку.
– Дорогая? Как дела?
– Отлично, – громко говорит она, понимая, что мамаши-наседки все еще наблюдают за ними, все еще прислушиваются, не выговаривает ли она Линде. – Мы прекрасно проводим время. Как дела у Руби?
– Шон плачет, – говорит Роберт. – Я не знаю, как быть.
– Ох, бедная детка, – говорит Мария. – Но они всегда так себя ведут, когда плохо себя чувствуют. Может, дать ей попить и отправить ее ненадолго в постель? У бедняжки Линды тоже ужасно болит голова.
– О черт, – говорит он, понимая давно выработанные ими кодовые слова для разговоров при посторонних. – Ты сможешь взять ее под контроль?
– Да, – говорит она. – Как только она искупается и все обдумает, ей станет легче, я уверена.
– Хорошо, – говорит Роберт. – Дай мне знать, если понадобится вмешаться, хорошо?
– Может быть, позже. Возможно, если Шон…
– Клэр звонила пару раз.
О боже.
– Я сказал ей, что ты в аквапарке с девочками, и она, кажется, восприняла это нормально.
– Хорошо, дорогой, – говорит она. – Ну, мы просто позвоним ей позже. Она ведь не упоминала, что хочет вернуться?
– Нет. Честно сказать, голос ее звучал так, словно во вторник она собирается позвонить адвокату.
– Вот как, – говорит Мария. – Уверена, что к тому времени у нее будут дела поважнее.
Глава 43
Мария подносит руку к лицу, куда прилетела пощечина, и смотрит на падчерицу так, как смотрит человек, который спокойно гладил кошку и вдруг узнал, что это пума.
Непохоже, что Симону сильно волнует собственный поступок. Более того, она улыбается: той странной улыбкой Моны Лизы, которую я помню с давних времен. Она опускает голову, чтобы посмотреть на свою мачеху сквозь волосы, как обычно делала раньше.
– Симона, – говорит Роберт, и его голос полон отчаяния.
– Заткнись, – бросает Симона. Ее голос спокоен, как будто она отдает распоряжения уборщице.
Руби выдыхает рядом со мной, и только тогда я понимаю, что я сама затаила дыхание. Я тоже выдыхаю, резко втягиваю воздух вновь. Взгляд Симоны обращается ко мне, но ее лицо не двигается.
– Никогда, никогда больше не разговаривай за меня, – заявляет она Марии.
Мария стоит, держась за щеку, ее рот полуоткрыт.
– Симона. – Голос Роберта звучит как низкий стон.
– Это мой дом, – продолжает Симона. – У тебя нет здесь никаких полномочий. Мне не нужно, чтобы вы говорили за меня. Я была бы признательна, если бы вы помнили свое место.
– Мне очень жаль, – говорит Мария смиренно. – Симона, мы только пытались помочь.
Голос Симоны становится презрительным:
– Как будто мне нужна ваша помощь.
– Симона… – пытается начать Роберт, но она заставляет его замолчать, подняв руку. Вы когда-нибудь видели кобру, готовую вот-вот напасть? Что-то в облике Симоны напоминает мне кобру. Роберт сглатывает и замолкает.
«Он боится ее, – думаю я. – Боже мой, в этой семье сплошные секреты. А наш отец ее боялся?»
– Мне никогда не требовалась твоя помощь, – говорит она. – Вы оба постоянно лезли не в свое дело, но это было лишним. Шон был моим мужем, и это мой дом. Он всегда предназначался мне. Вы совершенно зря вмешивались, убеждая себя, что каким-то образом отдали мне Шона, хотя он всегда должен был стать моим. От вас ничего не требовалось. Понимаете? Вы считали себя такими… умными… но это не так. Вы никогда ничего не контролировали. Только я. Я всего добилась сама. Вы просто… – она кривит верхнюю губу, как будто в воздухе запахло канализацией, – вы просто пешки.
Руби морщится в замешательстве, ее глаза перебегают с одного на другого. Дверь гостиной открывается, появляется Джо, видит нас всех, стоящих на крыльце, как на картине ранних американских художников, и замирает. Ничего не говорит, просто смотрит.
– Мне очень жаль, Симона, – снова говорит Мария. – Мы всегда хотели только заботиться о тебе. Твой отец…
– Заткнись, заткнись!
Руби, отчаянно пытаясь вести себя по-взрослому, бросается на амбразуру:
– Симона, с тобой все хорошо?
Симона разворачивается, обнажая клыки перед лицом моей сестры.
– Что ты вообще здесь делаешь? Ты не заслуживаешь того, чтобы тут находиться.
Руби отшатывается, краснеет.
– Я… прости… я…
– Господи, – говорит Симона. – Глупая маленькая девочка. Он не хотел тебя. Не мог даже находиться с тобой в одной комнате. Ты даже не заслуживаешь права быть живой.
Руби задыхается. Поворачивается на каблуках своих «мартенсов» и убегает вверх по коридору.
– Господи! – восклицаю я. Бросаюсь за ней, но Симона молниеносно хватает меня за запястье. Она на удивление сильная; дергает меня назад, так что я чувствую, что мое плечо поддается, и впивается костлявыми пальцами в браслет.
– Я пойду за ней, – говорит Джо и бежит к лестнице.
О боже. Боже мой. О моя маленькая сестренка. Я хочу догнать ее, броситься на нее, задушить ее любовью, соврать, что все будет хорошо. Что за человек, который говорит такое? Она всегда была такой злобной?
И тут наступает моя очередь. Улыбка вернулась. Симона выглядит – боже, она выглядит довольной собой, как будто у нее есть какой-то фантастический козырь, который она готова разыграть.
И она разыгрывает его. Поднимает мой рукав и вытягивает мою руку, чтобы Роберт и Мария могли видеть.
– Вижу, ты нашла его, – говорит она и одаривает меня улыбкой такой холодной сладости, что я не могу подавить дрожь. – Папа, Мария, вы видели, что Милли нашла браслет Коко? Как вы думаете, почему она никому ничего не сказала? Как вы думаете, что это значит?
Тишина. У меня ужасное тревожное чувство, что все трое стары как время, что за мной наблюдают драконы, что вокруг делаются вычисления и взвешиваются шансы. Дом и территория внезапно ощущаются ужасно далекими от всего остального. Я чувствую, что меня покачивает.
Затем Мария разражается слезами. Она упирается рукой в дверной косяк, чтобы не упасть, и обращает лицо к небу.
– Боже, Симона, – рыдает она, – как ты могла? Как ты могла?
Симона смеется противным торжествующим смехом и уходит. Ее шаги гулко отдаются в холодном и безжизненном коридоре, но никто не идет следом.
– Дорогая, – говорит Роберт и подходит, чтобы утешить жену. Касается ее плеча, затем заключает в объятия.
Это то, что я должна делать с Руби. И меня переполняет чувство утраты, так как обнять меня некому и так было всегда, потому что я сама так и не научилась дарить утешение. Их дочь может быть сумасшедшей идиоткой, но сами Гавила сильны и едины. И я завидую и восхищаюсь этим в равной степени.
И разрываюсь на части. Я хочу пойти к младшей сестре и сделать все правильно, научиться наконец, как надо заботиться о близких. Но я так близка к тому, чтобы узнать, что скрывают Роберт и Мария. Ведь ясно, что они знают гораздо больше, чем показывают. Прядь волос выбивается у Марии из элегантного шиньона и закрывает ее пылающую щеку. Роберт ласково убирает его за ухо тыльной стороной костяшек пальцев. Такой нежный жест. Они смотрят друг другу в глаза, и он кивает. Всего два раза, медленно и с сожалением. Затем они оба поворачиваются ко мне, и он говорит:
– Извини. Мы не были честны с тобой.
Я следую за ними в гостиную, и он закрывает за собой дверь.
– Иди присядь, Милли, – велит он.
– Камилла, – говорю я. Слабая попытка вернуть хоть какую-то толику контроля в свои руки.
Мария садится на край дивана, снимает заколку с волос и кладет ее на журнальный столик. Встряхивает длинными каштановыми волосами, которые рассыпаются водопадом.