пожалуйста.
Господи. Я включаю поворотник и сворачиваю с дороги в сторону золотых арок. Клянусь, я больше никогда не подойду к этому месту. В их картошку фри, должно быть, кладут какие-то наркотики для детей.
Мы по очереди идем в туалет и переодеваемся в обычную одежду. Я отдаю Руби свой бумажник, и, когда я возвращаюсь в джинсах и майке, она уже сидит за столиком с молочным коктейлем, крышка стаканчика открыта.
– На этот раз у меня шоколадный, – говорит она. – Тебе стоит попробовать.
– Никогда, – отвечаю я, – ни за что на свете.
Руби пожимает плечами и ухмыляется.
– Вот увидишь. Однажды, когда ты меньше всего будешь этого ожидать…
– Я тебя умоляю… Теперь ты гипнотизер, да?
Она снова пожимает плечами и погружается в себя.
– Ты ждешь встречи с мамой?
Она кивает и ест.
– Наверняка она по тебе скучала.
– Конечно, скучала. – Она мотает головой. Удивительно, как пятнадцатилетняя девочка может превратиться из двадцатилетней в восьмилетнюю в течение нескольких часов. – Она же питается мной.
– Хочешь ходить в школу, Руби?
– О боже, хочу ли я? Да я уже превращаюсь в сказочного урода с холма.
– Ну, я бы не стала заходить так далеко.
– Да, но.
– Эти выходные должны помочь, – говорю я. – Ты была таким молодцом. Не думаю, что она стала бы отрицать, что ты со всем справишься, если бы видела тебя.
– Да, но она ведь не видела, не так ли?
Я морщу нос.
– Я ей расскажу.
Останусь на ночь в Даунсайде. Я так устала, что, думаю, опасно ехать за рулем в Лондон сегодня вечером.
Руби что-то ворчит и съедает еще один ломтик картошки.
– Камилла?
– Да?
– Ты вернешься? Чтобы увидеть меня?
– А ты этого хочешь?
Ее рука замирает.
– Если ты хочешь, то да.
– Хорошо, – говорю я. – Постараюсь иногда выкраивать время в своем плотном графике.
– Иди в задницу, – отвечает она. По-доброму.
И вот мы едем домой. В темноте в свете фар мерцает дождь. Миллс Бартон весь закрывается на ночь, свет льется сквозь стекла окон, таких идеальных, что хочется остановиться и бросить в них кирпич. Руби сидит впереди, напряженная от предвкушения, вглядываясь в лобовое стекло, как будто деревья пролетят быстрее, если она будет их считать.
– Как ты думаешь, она в порядке? – спрашивает она.
– Уверена, она будет рада тебя видеть, – отвечаю я.
Ну, в смысле, откуда мне знать? Я видела достаточно безумия за эти выходные, чтобы ничего не предсказывать. Но знаете – внезапно Клэр кажется самой уравновешенной из них. Я действительно с нетерпением жду встречи с ней. Кто бы мог подумать?
Я подъезжаю к воротам, и Руби выскакивает, чтобы открыть их. Дождь идет полным ходом, и она с головой закуталась в плащ. Она раскачивается на воротах, когда я проезжаю, а потом бежит обратно, смеясь.
– Добро пожаловать на побережье! – говорит она. – Здесь самые лучшие ветра.
Мы пробираемся через лес, выходим с другой стороны, и, когда наши фары освещают дом, дверь открывается, и свет льется на лужи на дороге. Рафидж несется вперед, наворачивает круги, танцует в свете фар; огромные белые зубы сверкают, язык высунут, чтобы уловить капли дождя. Руби распахивает дверь, и внезапно машина оказывается заполнена мокрой собакой, и Руби плачет, не переставая, осыпая его морду поцелуями, пока он заляпывает грязью мою обивку. А потом появляется Клэр, стоит на крыльце, смотрит на нас; она плотно закутана в большой кардиган, и она улыбается.
Эпилог
«Я – маленькое чудо. Он сказал это; он назвал меня маленьким чудом. Это не плод моего воображения. Он заметил меня».
По дороге через гавань она летит по воздуху. «Это лучшая ночь в моей жизни, – думает она. – Я запомню ее навсегда. Этот чудесный ужин, и то, что я нарядилась, и то, что он посадил меня рядом с собой, потому что я особенная. Он еще не видит этого, еще думает, что я слишком молода, но в глубине души он уже понял. Он сказал, что я красивая. Он сказал, что я умная. Он сказал, что я чудо…»
Вечерний ветерок ласкает оголенные руки, заставляя ее дрожать от удовольствия. «Все идеально. Все. Я вижу, что он не любит ее. Она – это все, что не так в его жизни. Замечательный Шон Джексон, захваченный вампиршей, высасывающей из него радость лишь для того, чтобы она могла почувствовать свою правоту».
Ее уверенность растет, она делает то, что приносит ей наибольшее удовольствие, когда она остается одна: проверяет, как звучит ее собственное имя в сочетании с его фамилией. Симона Джексон. Миссис Симона Джексон. Миссис Шон Джексон. «Я знаю, что еще слишком молода, но это не просто сон. Он замечает меня. Замечает. Он видит меня».
В Харбор-Вью все тихо, но в доме оставили гореть свет, чтобы создать впечатление, что там кто-то есть. Симона останавливается у зеркала в ванной внизу, расчесывает волосы и наносит еще одну каплю лака, чтобы они блестели. Линда оставила у раковины коричнево-розовую помаду – «Шанель», судя по этикетке. Симона рассматривает ее – ей нравится цвет – наносит немного на губы, видит, как они становятся полнее, темнее, и радуется. Некоторое время она отрабатывает позы. Опускает лицо под углом в три четверти, так что волосы падают на глаза, и смотрит сквозь них вверх, кокетливо изгибая уголки губ. «Он увидит меня, – думает Симона. – Он видел меня сейчас, а когда она уйдет, он увидит меня снова. Все чаще и чаще, пока не перестанет помнить, что было до меня. Они думают, что разница в возрасте – это неправильно, но они не понимают. Не моя вина, что я родилась так поздно, и не его, что он родился так рано. Любовь есть любовь, и моя любовь победит все».
Пора заняться детьми. Симона улыбается себе в последний раз и опускает помаду в свою маленькую вечернюю сумочку. «Линде она не понадобится. Она не идет ей так, как идет мне». Затем она идет на кухню и открывает ящик стола. Таблетки, которые Линда достала сегодня вечером, все еще в упаковке, лежат в отделении для вилок. Она вынимает парочку, чтобы убедиться, затем поднимает лоток со столовыми приборами, чтобы найти те, что она спрятала под ним. Да, вот они. Маленькие белые овальные, в маленьком блистере.
Симона относит их к чайнику, берет миску и высыпает их туда, одну за другой, разминает их ручкой вилки. Кладет шесть ложек сахара и растворяет все это в небольшом количестве кипятка. Пробует на вкус. Сахара много, но это хорошо. Он маскирует горечь лекарства. Она разбавляет сироп до питьевой консистенции в маленьком стаканчике, моет миску и вилку, вытирает столешницу. Кладет блистерную упаковку в сумку с помадой. У входа есть контейнер, в который она может выкинуть упаковку по дороге в ресторан.
В помещении крыла тепло от спящих тел. Симона на цыпочках входит, встает на колени рядом с близняшками Джексон. Они полностью в отключке и лежат на спине. Она сначала трясет Руби за руку, потом за плечо. Глаза девочки закатываются, и она начинает шевелиться. Ее лоб теплый, а волосы прилипли к нему. «Неважно, – думает Симона. – Волноваться уже не стоит».
– Привет, дорогая, – шепчет она. – Мама просила дать тебе лекарство.
Руби хнычет и пытается оттолкнуть ее. Она поднимает девочку в сидячее положение, кладет руку ей за спину.
– Все в порядке, – успокаивает она. – Давай, дорогая, просто немного попей.
Руби даже не открывает глаза, когда стакан касается ее губ; она просто впускает жидкость в рот и глотает, пока не стакан не пустеет наполовину. Руби сразу же сворачивается калачиком и в тот же миг снова засыпает.
Симона переползает на другой конец матраса, будит Коко. «Простите, – говорит она внутри себя. – Простите, маленькие девочки. Но вы делаете его очень-очень несчастным. Вы даже не узнаете об этом. Просто уснете и никогда не проснетесь, и тогда он будет свободен. Тогда его ничто не будет с ней связывать. Он так и сказал. Если бы не вы…»
С Коко легче. Она даже не протестует, просто крепко зажмуривает глаза, набирая в рот сироп. Симона укладывает ее обратно и мгновение смотрит на нее. Затем нежно поглаживает ее по щеке.
– Спокойной ночи, – шепчет она. – Сладких снов.