Когда я пришла к нему в номер, он натыкался на стены, как лунатик, в свитере, надетом задом наперед. Я повернула на нем свитер, нашла ключ от номера и вывела Ника к лифту. До первого этажа он даже глаз не открыл. У этого были свои преимущества. Я не могла найти, где тут подают завтрак, зато Ник сумел. Почуяв тосты и бекон, он раздул ноздри и зашаркал в ту сторону, а меня потащил за собой.
У входа нас встретил улыбчивый молоденький официант и говорит:
– Два места, мисс? У нас сейчас, к сожалению, довольно людно. Прошу.
Выдал нам по меню, и Ник свое тут же уронил. Это заставило официанта обратить внимание на то, в каком Ник состоянии. Он вгляделся ему в лицо. Потом отобрал у него меню и отдал мне, и снова заглянул Нику в лицо – этак уважительно, притихнув, словно при покойнике. Он провел нас мимо столиков, где уже вовсю ели почти все толстяки и некоторые застенчивые дамы средних лет – было ясно, что этих дам с малолетства приучили завтракать ровно в восемь, – и усадил за стол у окна. Это был единственный стол во всем зале, где еще оставались свободные места.
«Глазам своим не верю!» – подумала я.
Во главе стола сидел этот хлыщ Венейблз, читал газету и пил кофе. Когда я усадила Ника, он сложил газету, увидел, что это мы, и тут же снова загородился ей, будто щитом. Фу-ты ну-ты. Я стала как ни в чем не бывало заказывать нам завтрак.
– С чего начнем? – Официант поднял блокнот на изготовку.
– Нии… йорр! – сказал Ник.
– Он имеет в виду, что только не йогурт, – сказала я. – Нам, пожалуйста, по порции кукурузных хлопьев. А потом…
– Ични-бек-без фа-а-а-а! – заявил Ник.
– Он не любит фасоль, но яичницу с беконом съест, – перевела я.
– А сосиски? Помидоры? Грибы? – предупредительно поинтересовался официант. Готова спорить, что это он экспериментировал – ему было интересно, какими звуками Ник все это обозначит. И был вознагражден.
– Грб, грб, грб… – забурчал Ник.
– Грибы – да, а сосисок не надо, – объяснила я. – И он хочет помидоров. Хлеба тебе поджарить, Ник? Или будешь тосты?
– Спсиии… – сказал Ник.
– Он говорит, тосты – да, а жарить хлеб не нужно, – сказала я. – А пить…
– ВУУРФЕФФФ! – провозгласил Ник.
– Да, самый большой кофейник кофе, – поспешно пояснила я. – И срочно. Понимаете, с головой у него все в порядке, просто он ничего не видит и не может говорить, пока не выпьет по крайней мере четыре чашки кофе.
Официант снова с уважением поглядел Нику в лицо. Глаза у Ника были все так же закрыты и даже заплыли.
– А вам, мисс?
– То же самое, – говорю.
Он все записал и упорхнул, после чего Ник выпалил:
– Болянггги!
– Не было печали, – сказала я и подняла край скатерти, чтобы посмотреть, что у него с ногами.
– Пальцындомбно! – пожаловался Ник.
– Да все нормально, дурачок, – сказала я. – Просто надел ботинки не на ту ногу.
Я залезла под стол и переодела ему ботинки. Когда я опустилась на колени, то, кажется, услышала шорох газеты. А когда выбралась из-под стола и сбросила с головы скатерть, то успела заметить, как один глаз за стеклом в золотой оправе торопливо прячется обратно за «Телеграф». Хлыщу, как и официанту, было до смерти интересно, просто он не подавал виду.
Только я снова устроилась на стуле, как подскочил официант с кофейником размером с газовый баллон и с почтительным любопытством налил нам по чашке.
– Молока, мисс?
– Спасибо, – кивнула я. – Нет-нет, ему не надо, он первые четыре чашки пьет безо всего.
Официант постоял, посмотрел, налил еще, посмотрел – и так все время, пока Ник, так и не открывая глаз, не осушил четыре чашки, без которых он не может. Газета перед Хлыщом заметно сдвинулась, чтобы ему тоже было видно.
Судя по всему, официант насплетничал про Ника коллегам. Пришла официантка с двумя порциями хлопьев. Они с официантом и Хлыщом (он нарочно отогнул краешек газеты) завороженно глядели, как Ник вслепую умял целую миску и осушил еще две чашки кофе. К этому времени глаза у него приоткрылись, как щелочки, но пока что он мог только глядеть в пустоту, и тут к нам подбежала другая официантка с двумя тарелками горячего. Потом подоспел еще официант с тостами в проволочной хлебнице, и все четверо стояли и смотрели, как я вкладываю Нику в одну руку нож, в другую – вилку и командую:
– Ешь.
Ник повиновался. Все с любопытством наблюдали, как Ник непостижимым образом накалывает на вилку упругий скользкий гриб, даже не зная, где он лежит, и отправляет в рот. Потом наблюдали, как он отрезает бекон и ест. Потом уставились на глазунью. Мне стало интересно – может, они поспорили, сможет ли Ник съесть глазунью, не измазавшись. Если так, они проиграли. Ник засунул яичницу в рот целиком, подцепив ее за край вилкой, – рискованный шаг! И ни капельки мимо.
Тут уж Хлыщ перестал притворяться, будто не смотрит. Он сложил газету и спросил меня:
– А что будет, если вы поставите перед ним еще одну тарелку, когда он доест? Он тоже все съест и не заметит?
Официанты и официантки благодарно посмотрели на него. Было видно, что они просто сгорают от любопытства.
– Да, съест, как зомби. Я пробовала, – сказала я им.
– Дагдалс пафсоли, – добавил Ник.
Все посмотрели на меня – ждали, когда я переведу.
– Он говорит, что заметил, что я сделала, когда обнаружил, что ест фасоль во второй раз, – объяснила я.
– Ивпервый нхотел, – согласился Ник.
Прежде чем я успела перевести, меня прямо-таки смели с дороги Жанин и дядя Тэд. То есть буквально смели с дороги.
– Ах, мой бедный Ник! – завопила Жанин и спихнула меня на соседний стул, так что я очутилась напротив Хлыща, а дядя Тэд сказал:
– Доброе утро, доброе утро. – И сел прядом с Ником, и обе официантки и один официант тут же ретировались. Первый официант, заметно огорчившись, взял свой блокнот.
– Закажи мне что-нибудь, Тэд, – велела Жанин. – Бедный Ник по утрам такой беспомощный. – И начала нежно и заботливо намазывать Нику тост маслом.
Сегодня на ней был новый свитер. То плечо, которое ближе ко мне, украшала золотая клякса, будто кто-то разбил туда яйцо. Жалко, что не по-настоящему.
Хлыщ огорчился не меньше официанта. Однако учтиво пододвинул Жанин мармелад и сказал мне:
– Наверное, он уже в состоянии сам себе намазать тост.
– Обычно я даю ему попробовать, – ответила я. – Иногда он мажет маслом тарелку и пытается откусить.
– Похоже, он уже достиг этой стадии, – заметил Хлыщ.
А он проницательный. Самые ужасные свои ошибки Ник совершает именно тогда, когда уже почти проснулся.
Этот обмен репликами заставил Жанин обратить внимание на Хлыща. Она подалась вперед и прочитала, что написано у него на значке. Я тоже. Там было написано «РУПЕРТ МАГ».
– Руперт Маг, – произнесла Жанин. – Наверное, вы из эзотерического кружка Грэма Уайта во «Вселенной-Три»?
– Я совершенно независим, – отвечал он. – Полагаю, мы недавно встречались в Бристоле, миссис Мэллори.
Мне не довелось услышать, как развивался этот весьма многообещающий диалог и развивался ли он вообще, потому что дядя Тэд, сидевший по другую сторону от Ника, громко взмолился, обращаясь ко мне:
– Мари! Мари! Мое выступление на круглом столе назначено сегодня на двенадцать. Что мне сказать?!
– Зависит от того, какая тема, – умиротворяющим тоном ответила я. – Про что там?
– А кто его знает! – Дядя Тэд был воплощенное отчаяние. – Дай слово, что придешь и будешь с умным видом кивать мне из первого ряда!
– Скрехр фэнзи, – сказал Ник.
– А? – спросил дядя Тэд. Он никогда не понимает Ника по утрам.
– Он говорит про круглый стол, – перевела я. – Тема там…
Тут нас снова перебили. На сей раз это был тощий верзила, одетый в военную форму, – он подошел и навис над дядей Тэдом. Его резкие скулы тоже нависли над впалыми щеками.
Он сказал:
– Мистер Мэллори! Сэр!
После этого из-под жгуче-черных усов блеснули зубы. Думаю, это была улыбка. Надеюсь, что да, иначе впору было бы испугаться за дядю Тэда. Дядя Тэд тоже явно на это надеялся и вжался в спинку стула.
– Чем могу служить? – пролепетал он.
– Я пришел обнять вас, – заявил верзила. (Дядю Тэда передернуло.) – Меня зовут… – Тут верзила назвал какое-то заграничное имя, которое никто из нас не разобрал.
Он был такой высокий, что никому не было видно значок. Потом он продолжил:
– Прежде чем приехать сюда, я сражался за свою страну. За Хорватию. Я пришел сказать, сэр, что вы спасли мне жизнь и рассудок. Оружие могло убить во мне разум. Но благодаря тому, что я ежедневно читал вашу великую книгу, я сохранял отвагу и мог сражаться за свою страну.
– Рад это слышать, – сказал мой дядя. – Э-э-э… а какую именно книгу?
– Вашу величайшую историю о короле Артуре, его рыцарях и о священном Граале, – сообщил верзила.
– Э-э-э… – сказал дядя Тэд. – Думаю, вы ошиблись, ее написал другой Мэлори, с одной «л». К сожалению, он умер уже довольно давно.
Мог бы ничего и не говорить. Хорват, глядя в пространство – совсем как Ник, только у верзилы глаза были вытаращены и безумны, – продолжал:
– Это книга, которая вдохновляет сердце на великие дела. На служение. На борьбу, невзирая ни на что. На то, чтобы сокрушать врага. Бить его так, чтобы кровь брызгала из носа и ушей. Когда я иду на войну, то беру с собой две английские книги, которые вдохновляют на великие дела. Обе я храню на груди. Обе остановили несколько пуль. Это ваша книга и книга великого Толкина. Но мне сказали, Толкина здесь нет. И вот я пришел к вам поблагодарить вас. – Он кивнул дяде Тэду, коротко склонив свой узкий, обтянутый кожей череп, и промаршировал прочь.
– Наверное, это и есть посттравматический синдром, – скорбно проговорил дядя Тэд. – Как там его зовут? Я расслышал только какую-то балканскую тарабарщину.
– Миллион Говорилисович, – сказал Ник почти нормальным голосом. – Вавилонское столпотворение. Голландская шутка.
– А? – спросил дядя Тэд. Шуток Ника он тоже не понимает.