Она поправила очки и подарила мне самую настоящую улыбку. От этого меня обдало таким же жаром, какой играл на щеках Роба. До меня стало доходить, что добровольческая служба – дело стоящее, если за это Мари станет относиться ко мне чуточку лучше.
Вскоре мы были совсем готовы: Мари – в хирургической маске, которая нашлась у нее в чемоданчике, волосы убраны под мое полотенце, на свеженаманикюренных руках – резиновые перчатки; у меня нос и рот закрыты узорным шейным платком, голова, будто чалмой, обмотана широким кашне, а на руках – запасная пара резиновых перчаток.
Стоило нам придвинуться к Робу и изготовиться к операции, как в дверь постучали.
– Не вздумайте открывать, – проговорил я сквозь шейный платок.
Однако дверь открылась, хотя замок никто не отпирал. В щель просунулась шелковистая каштановая головка Цинки Фирон.
– Ага! – сказала Цинка. – Так и знала, что это не костюм. О, привет, Уилл! Руперт, это у нас начало чрезвычайной ситуации или как?
– Все более или менее под контролем, – ответил я. – Но я буду признателен, если ты наведешь порядок в лифте. Там полно крови, и мне пришлось остановить его на этом этаже, пока не смогу им заняться.
– Это пожалуйста, – бодро ответила Цинка. – Прямо сейчас и сделаю, а то народ уже ропщет. Чем ты его заклинил?
– Просто довольно сильный стасис, – ответил я.
– Считай, чары уже сняты, – сказала Цинка и ушла.
Дверь закрылась, и Мари приступила к работе. Роб поморщился, охнул и, приподняв голову, с такой силой стиснул край вешалки для брюк, что у него побелели пальцы. Уилл и Ник тоже поморщились и поскорее отошли и сели на мою кровать, чтобы не видеть, что именно делает Мари. Там они и просидели практически все время и неохотно вставали с места, только когда Мари приказывала кому-нибудь из них подать мне блюдце с лигатурами или непонятные штуковины в чашке. Когда Уилл в первый раз сел обратно, то тут же вскочил.
– Спасите-помогите, – сказал он, – я же про них начисто забыл!
Он осторожно пощупал карманы своего брезентового плаща и извлек на свет в горстях два пушистых, тихонько пищащих комочка.
– Это сиротки-квачки, – сообщил он. – Я собирался оставить их дома.
– Печенье возле чайников, – сказал я и подал Мари блюдце.
Ник и Уилл покормили птенчиков крошками у меня на одеяле. Зато Робу наконец-то стало на что посмотреть. Я диву давался, как он терпит такую боль и даже не кричит. И сказал Мари:
– Это пострашнее свитера вашей тетушки.
Мари, сосредоточенно делая крошечные стежки, отозвалась:
– Да. Я сначала испугалась, что она отрезала себе грудь.
Тут мы оба немного опомнились и одновременно сказали:
– Извини, Ник.
– А что? – удивился Ник. – Я тоже подумал, что свитер просто жуть. Не обязан же я восхищаться просто потому, что она моя мать!
Роб гортанно вскрикнул.
– Ник, принеси ему еще виски, – сказала Мари. – А ты, Роб, говори, если можешь. Это тебя отвлечет. Расскажи про этого покойного императора. Мне интересно.
И Роб заговорил. Он налег грудью на вешалку для брюк, то и дело морщась от боли, и говорил, говорил, говорил. Виски, несомненно, развязало ему язык, но мне показалось, что Роб по натуре болтлив. Я так и видел, как он в более счастливые времена гарцует в компании приятелей и трещит, пока кто-нибудь из друзей не скажет ему: «Ой, Роб, да замолчи ты!» Почему-то мне очень живо помнится, как этот молодой хрипловатый голос все говорит и говорит, пока Мари работает, и время от времени вскрикивает, когда Мари пристраивает на место очередной лоскут шкуры.
То, что Роб рассказывал, я по большей части знал и сам, да и остальные трое тоже, – по большей части, но не все. Помню, как он говорил:
– Понимаете, у императора три ранга жен. Раньше было только два, верные жены и верховные дамы, и все они жили у императора во дворце, но нынешний император – ну, то есть покойный, все время забываю, – Тимос Девятый, учинил третий ранг, который называется просто «наложницы», и считал, что они не такие уж важные персоны и им не обязательно с ним жить. Кнаррос говорит, что у этого императора просто мания… была просто мания все классифицировать. Он подразделил верховных дам на дополнительные разряды и оставил несколько запасных разрядов на случай, если найдет других верховных дам, которые будут разрядом выше нынешних. Например, верховных дам восьмого разряда он так и не нашел, зато девятый и десятый у него были. Естественно, если у него рождались от них дети, он их тоже распределял по разрядам. Всем этим заведовал Кнаррос, но он не заведует детьми низших разрядов. Он говорит, что иначе не допустил бы, чтобы тот, которого казнили, написал письмо своей матери. Однако детей наложниц всегда отдают на воспитание людям довольно скромного достатка подальше от Ифориона…
Так вот почему император так легко и просто казнил юного Тимотео, подумал я. Тот был всего-навсего сын наложницы. Расходный материал. Да и потом от него могли быть всякие неприятности, поскольку, строго говоря, он был старший. Я невольно вспомнил тот зал суда, весь в полированных панелях, и как юный Тимотео ушам своим не поверил, услышав смертный приговор. После этого я пропустил существенный кусок рассказа Роба, поэтому не знаю точно, как он перешел к теме поселения в Талангии.
– Кнаррос – мой дядя, – говорил Роб, когда я снова смог включиться. – Вот почему я здесь – мы с Крисом его племянники. Покидать поселение не разрешается никому, кроме нас. Там очень строгая охрана. Мы с Крисом живем по полгода там, а по полгода с остальными родственниками, и нам нельзя упоминать о Кнарросе за границами поселения. Мне на самом деле нельзя всего этого говорить, но… о-ох! Но раз император погиб, теперь, наверное, не важно. В общем, как я говорил, Кнаррос занимается детьми верных жен и знает, как они распределены по разрядам и их настоящие имена и как определить наследника, когда настанет время. Сами дети, естественно, не знают, кто они такие.
Роб разговорился, и теперь перебить его было непросто. Я пытался. Если сам Роб знал, кто есть кто среди императорских детей, а было похоже, что он вполне мог знать, это заметно облегчило бы мне задачу. Однако он говорил и говорил, не обращая внимания на мои попытки его перебить, и прервать поток его речей удалось только Мари – когда она нахмурилась и взяла у меня из рук очередную иголку с ниткой.
– Глупости какие! Ребенку предстоит стать императором, а он даже не представляет себе, кто он на самом деле, и не имеет ни малейшего понятия, как править страной, и даже никогда не покидал этого вашего поселения! Бессмыслица! Твой дядя хотя бы учит наследника искусству управлять государством?
– Нет, конечно! – ответил Роб. – Это было бы небезопасно. А при нынешнем положении дел он в безопасности. И империя в безопасности – ей не грозит, что сыновья попытаются свергнуть отца или бесчестные люди воспользуются сыновьями, чтобы…
– Ерунда! – сказала Мари. – Ерунда и пропаганда. Ник, у нас ведь кто-то пытался так делать? Оттоманская империя или что-то в этом духе?
– Вот именно! – поддержал ее Ник с моей кровати, очень ловко избегая смотреть в сторону Мари. – Ничего хорошего из этого не выходило. Какая именно это была империя, не помню, но там всех наследников держали взаперти – как в тюрьме, только во дворце. А когда выпускали на волю очередного султана, он понятия не имел, что надо делать, и всего боялся. Из них получались чудовищно слабые правители.
Я вздохнул. Значит, я должен взять и посадить на трон слабого правителя, и тогда империи точно конец. В соответствии с Предопределением. Я не сомневался, что Ник и Мари верно изложили факты. Мне тоже кое-что вспомнилось.
– Кнаррос обучил их нужному нравственному закону! – возразил Роб. – Да и кровь скажется. Новый император – не трус и не будет ничьей марионеткой, вот увидите.
– Вы знаете, кто это? – Мне все-таки удалось вставить вопрос.
– Нет. Это знает только Кнаррос, – ответил Роб. – Я говорю так, во‑во-вообще… – Он уронил голову на руки. – Еще… еще долг… долго?..
– Почти все, – сказала Мари.
То, что Роба внезапно оставили последние силы, было понятно и, вероятно, произошло само собой, но я был практически уверен, что он разрешил себе расслабиться, поскольку понял, что наговорил лишнего. Я не стал донимать его расспросами. Мне вскоре предстояло встретиться с Кнарросом лично.
Роб так и не поднимал головы, пока Мари не наложила последний стежок и не сказала:
– Все. Готово.
Тогда стало понятно, что Роб и правда обессилел. Нам пришлось вчетвером вести его к моей кровати – он еле шел на подгибающихся, скользящих ногах – и бережно укладывать на здоровый бок. К счастью, кровать была большая. Он занял ее почти целиком.
Мари склонилась над ним и сказала:
– Как твоя верхняя половина? По-моему, у тебя ребро сломано, но тут я ничего поделать не могу.
Роб что-то пробормотал – мы поняли это так, что ему будет удобнее без рубашки. Точнее, это была облегающая синяя безрукавка. Мы сумели стащить ее через голову. Роб снова что-то пробормотал – с тревогой.
Мари снова склонилась над ним:
– Я тебя полностью зашила. Кожа вся сохранилась, так что края совпали почти идеально. Если повезет, когда снимем швы, будет совсем не заметно.
– Надеюсь, – проговорил Уилл. – Такой красивый мальчик.
И верно. Без рубашки, с золотым медальоном с имперским гербом на смуглой шее, Роб был практически совершенство. И хотя теперь, когда его голова лежала у меня на подушке, был виден темный круг под глазом от боли и потрясения, хотя один лошадиный бок был весь исчерчен швами и обсыпан серым порошком, кентавр все равно был прекрасен. Юный человеческий торс плавно перетекал в великолепное лошадиное тело.
– Он все слышит. Еще зазнается, – сказала Мари.
Несомненно, Роб все слышал. На его измученном лице заиграла слабая довольная улыбка. Он прекрасно знал, как он хорош. Подозреваю, что когда он метался по гостинице, то больше всего боялся, что его красота погублена навеки. А теперь, убедившись, что все обошлось, он явно расслабился и заснул.