Что же произошло потом? Жанин, судя по всему, дожидалась, когда Ник повзрослеет и сможет претендовать на трон (однако же, резонно предположить, повзрослеет не настолько, чтобы перестать слушаться матери), а Уайт тем временем учился изготавливать и применять огнестрельное оружие. До этого он, должно быть, учился на мага. Брат и сестра поддерживали постоянную связь с доверенными людьми в Корифонской империи и сидели в засаде, пока не сумели организовать взрыв во дворце. А когда настало время…
Тут я вслух охнул: «О господи!» Это я показал им, что настало время! Это я довел ситуацию до обострения. Я начал искать Мари. Я сказал двум невесткам Жанин, что ищу Мари, чтобы передать ей наследство. Та, у которой куча детей, сама позвонила Жанин и сказала ей об этом – при мне. Мало того, я написал Мари письмо и сообщил обо всем Жанин! Она наверняка с первого взгляда распознала во мне магида. Уроженцы Да-стороны всегда это чувствуют. Могу представить себе, каким ударом это было для Жанин: «наследство» – читай «право на престол». Магид разыскивает Мари, поскольку Мари теперь старшая из детей императора. Это я приблизил взрыв, это я стал причиной гибели трех детей, не говоря уже о бесчисленных жертвах по всей империи!
Я застонал, точнее, взвыл, так громко, что Уилл закряхтел во сне и перевернулся на другой бок.
Я был готов издавать всевозможные звуки и дальше, но, к счастью, вспомнил, что все это с самого начала сильно отдавало Предопределением. Иными словами, горько подумал я, эти бессердечные скоты из Верхней палаты хотели, чтобы в Корифонской империи произошли определенные события. Вот и запустили две взаимосвязанные цепочки событий, а отвечать за обе поставили именно того магида, которого знали как мелкого самонадеянного растяпу. Меня. Р. Венейблза. Которого всякий дурак за нос водит. Любые ляпы и ошибки, готовые и на заказ. Тьфу.
Вопрос в том, что именно Предопределено Верхней палатой? Они что, в самом деле хотели, чтобы следующим императором Корифонской империи стал Грэм Уайт? Между тем его они теперь и получат. Жанин будет править как императрица-регентша, но недолго. Уайт займет место ее незаменимого советника, пока к нему не привыкнут и не станут считать чем-то само собой разумеющимся. После этого даже не нужно устраивать несчастный случай Жанин. Достаточно устроить его Нику. Дело в шляпе. Грамос I. Или я должен это предотвратить?
Я впервые перестал нервничать из-за того, что так необдуманно – правда, заручившись помощью ни много ни мало как двух живых магидов и одного развоплощенного – отправил в Вавилон всех трех оставшихся наследников. В том, что это были все оставшиеся наследники, я не сомневался. Уайт не оставил бы в живых тех двух девочек, если бы они представляли собой угрозу. Он хорошо знал, что делает, этот Уайт. Разметав Мари между мирами, он отправился убивать Роба. Он выманил Ника из моего номера, чтобы Роб вышел за ним – и подставился под пулю. Наверняка Жанин сказала ему, что Роб у меня. А ей сказал Тэд Мэллори. Половина гостей на конвенте могла ей об этом сказать. Какой, однако, ловкач этот Уайт! Уж получше, чем наш Р. Венейблз.
Получалось, что я пусть и случайно, но все же отправил Мари, Ника и Роба в самое безопасное место на нынешний момент. Вот только они могут не вернуться. Моя волшебная конструкция постоянно менялась и искажалась, и теперь у них осталось вдвое меньше шансов на возвращение. Как там напроказили две квачки – одному богу ведомо.
Даже если все прошло хорошо… Тут я увидел, что две свечи вот-вот погаснут. Едва успел зажечь следующую пару. Поскольку мне ни в коем случае нельзя было ступать на дорогу, отмеченную цепочками свечей, то, чтобы зажечь свечи, мне пришлось в числе прочего бешено промчаться с одной стороны, чтобы зажечь первую свечу, потом вернуться в темноту, протиснуться за мягким креслом и промчаться с другой стороны, чтобы зажечь вторую. Симпатичная аллегория моей нынешней деятельности в целом, подумал я. И все равно было большим облегчением обнаружить, что темный пустынный пейзаж по-прежнему на месте. Однако теперь, когда первая пара свечей погасла, пейзаж приблизился. Каменистая тропа и крутой склон холма на два шага вдвинулись в номер.
Гм, подумал я. Протиснулся к чайнику и чуть ли не на ощупь заварил себе кофе.
Пока догорала вторая пара свечей, я думал в основном о том, что же, черт побери, сказать Дакросу, когда он утром в воскресенье пробьется ко мне по телефону в машине. Похоже, подводить Дакроса – моя профессия. Я так и не придумал, что сказать ему, когда зажег третью пару свечей и заварил себе еще кофе.
Примерно тогда же, когда я зажег четвертую пару, у вечеринки неподалеку открылось второе дыхание. Я услышал, как из соседнего номера кто-то вышел и заорал, требуя тишины. Не помогло. Каменистая тропа теперь доходила до середины комнаты, черная как ночь и еле заметно светящаяся, и я был только рад отвлечься на что угодно. Я размышлял о своих несовершенствах. Ничего приятного в этом не было. Похоже, в моих магидских способностях немалая самоуверенность и предельная гордыня сочетаются с довольно-таки жалкой склонностью полагаться на других, начиная хотя бы с Уилла и Стэна. Я даже не мог решить, когда сильнее ошибаюсь – когда слушаюсь чужих советов или когда сам иду напролом со своей наглой самоуверенностью. «Бывшая» мама Мари миссис Наттел говорила обо мне чистую правду, пусть и приняла меня за другого.
Мне всю жизнь хотелось больше общаться с людьми. Но я их неизменно подводил. Меня это бесило.
Пятую пару свечей я зажег немного заранее, чтобы не спешить. Подобные мысли не дают сидеть на месте – постоянно дергаешься туда-сюда. К этому времени веселье в коридоре улеглось, доносилось лишь приглушенное бормотание.
Я снова сел и невольно задумался о трех убитых детях, и это было ужасно. Ведь я мог все предотвратить. Да, я отвлекся, мне надо было разрушить одни чары и наслать другие, но как раз отвлекаться мне и не следовало. А если это было Предопределено – что ж, тогда мое мнение о Верхней палате упало еще ниже. Перед глазами так и мелькали грубые сандалии детей и не слишком чистые волосы, так сурово стянутые в хвосты. Я видел их напряженные, озадаченные, невежественные лица. За этими лицами таился разум, которому ни разу в жизни не представилась возможность поработать. Было ясно, что их умам жилось так же холодно, несвободно и неуютно, как и самим детям в этом поселении, куда их сослали. Двойная тюрьма. Едва ли детям хоть раз давали возможность даже представить себе что-нибудь яркое, теплое, незаурядное за пределами мира-загона – единственного, что они знали. Как Тэд Мэллори, дядюшка Мари, со своими волнистыми стеклами – тут я невольно улыбнулся, вспомнив, с каким гневом Мари мне об этом рассказывала у прилавков с книгами, – но только эти дети не по своей воле видели лишь неровное старое стекло. У них не было ничего, кроме старого стекла. И как раз тогда, когда у них появилась возможность заглянуть за него, им пришел конец.
Тут, признаюсь, я расплакался, как Роб.
Но потом я подумал, что Мари хотя бы не упустила возможность заглянуть за стекло. Это меня обрадовало. Мысли о ней вообще утешали меня, и я надеялся, что она меня за это простит. Если она вернется – если, если, если, – что-то обязательно произойдет: Мари заглянула за стекло. Такой она была человек. Она ногтями продрала бы себе путь за стекло, разозлилась бы и продрала. И ее тоже держали в заточении – какая-то унылая богиня-куст, – но Мари – боец и сумела это преодолеть. Я надеялся, что теперь ее жизнь станет лучше. У меня ныло сердце – так я хотел обеспечить ей эту лучшую жизнь. Я никогда и ничего так не ждал, как ее возвращения. Никогда и ничего.
Но шли часы. Пятая пара свечей догорела, а никто так и не вернулся.
Должно быть, я заснул в мягком кресле, когда вдруг услышал какой-то шум.
Глава двадцать вторая
Продолжение рассказа Руперта Венейблза
Шумели здесь, в номере. Я услышал топоток, резкое клацанье, перестук катящегося камешка. И подпрыгнул в кресле, мгновенно проснувшись.
Шестая пара свечей уже сгорела наполовину, но светила еще ровно. При ее свете я отчетливо видел тянувшуюся через комнату тропу, а за ней – гребень холма, мучительно манящий в темном конце между рядами догоревших свечей. Мне были ясно видны темные просторы за холмом. Я жадно вгляделся в ту точку, где тропа уходила вниз, вцепился в подлокотники, уперся в пол ногами, готовый вскочить.
Снова топоток – размеренный, спокойный. И тут, к моему крайнему изумлению, на гребне холма появились две птицы и остановились, чтобы осмотреться яркими сапфировыми глазами. Увидев номер, они с явным удовлетворением переглянулись. И нежно потерлись массивными голубыми клювами. После чего снова повернулись и торжественно двинулись ко мне. Они были большие, как гуси. Мне было видно, что лапы у них крупные и перепончатые, значит, это были водоплавающие птицы, но неведомой мне породы. Я откровенно не понимал, что они тут делают, пока они не вышли на яркий свет шестой пары свечей. Тогда я разглядел синее оперение – блестящее и темное на крыльях, сияющее нежно-лазоревое на груди. Это были ультима-тульские квачки – только великанских размеров. Я в жизни не видел, чтобы квачки были такие огромные, такие ухоженные, такие очевидно разумные.
Они подошли прямо ко мне, после чего каждая торжественно отерла клюв о мою штанину в зарок дружбы, а потом подняли головы и посмотрели на меня ясными круглыми глазами, в которых отчетливо светился юмор. «Ну, как тебе?» – словно говорили они.
– Боже мой! – придушенно воскликнул я. – Как это мне?!.
Уилл тут же проснулся. Все равно уже наверняка было пора доить коз.
– Что? – заплетающимся языком выговорил он. – Венделу опять вырвало?
Я засмеялся:
– Нет. Квачки вернулись. Посмотри.
Уилл приподнялся, посмотрел, протер глаза, с хрустом провел ладонями по щетинистым щекам, снова посмотрел.
– Не может быть! – проговорил он. – Как они так выросли?!