По-моему, я даже не приостановился. Сбежал по ступенькам и ринулся на него.
Это его огорошило. Он попытался было открыть врата мне навстречу, но бежал я так быстро, что он не успел. Я поймал врата, когда они открывались, и обеими руками стянул края. Уайт взвыл от ярости и ненависти и хотел было открыть их снова. Между нами бушевало пламя, зеркала над головой почернели от копоти. Я был прав. Он опять открыл врата в недра вулкана. На несколько нескончаемых секунд мы замерли на краю, объятые пламенем, – силы были равны.
Между тем магический узел окончательно взбесился.
Я бился сразу на трех фронтах – нужно было закрыть все, что открыл Уайт, и при этом не сгореть заживо, и при этом одолеть Уайта, – но по краям поля зрения мелькало фойе, оно вертелось вокруг нас, будто спятившая карусель, пальмы в кадках, стеклянные двери, стойка портье, за которой съежилась Одиль, до того перепуганная, что даже визжать не могла, и все это наматывало круги в безумном смерче. Но в основном я видел только Уайта, тяжелый взгляд его блеклых глаз, обрюзгшее бородатое лицо, – он без устали проделывал передо мной пассы посохом, плел свою паутину, полный презрения и ненависти. Ненавидел он магидов как класс, это было ясно. Но еще было ясно, что он ненавидел меня лично, прицельно, и не только за то, что я мешаюсь под ногами, – нет, еще и физически, за то, что я – это я. И я ненавидел его точно так же. И глубоко презирал за мелодраматическую манеру колдовать, размахивая посохом, чтобы не замарать рук, и за этот его идиотский плащ.
А еще я злился – я в жизни так не злился. Этот прирожденный разрушитель со своими безумными амбициями, вероятно, погубил Мари. Едва не застрелил собственного сына-кентавра. Убил троих невинных детей, покушался на жизнь Роба. Я хотел его уничтожить. Как я жалел – едва не визжал от досады! – что магидам нельзя убивать. А Уайту этого никто не запрещал. Он отступил в вертящееся фойе и запустил в меня отравой из своего посоха. Собирался наслать на меня рак. Я смыл его. И при этом заметил, что Уайт уже проделывал тот же фокус не так давно. И подумал: «Ты устроил то же самое Дереку Мэллори, верно?» И гнев мой вспыхнул не слабее огненной стены.
Я хлестнул его громоподобным разрядом боли, нешуточной и жестокой, – хотя бы это мне было дозволено, – а когда он вскрикнул, скривился и пошатнулся, наслал поверх еще и сильнейший стасис.
Все застыло где было, слегка перекосившись, со скособоченным Грэмом Уайтом в самой середине. Надо было сразу так сделать, подумал я. Стасис успокоил узел, однако врата остались приоткрытыми – извилистая дымящаяся щель. Я закрыл их и накрепко запечатал. Отмыл зеркала на потолке. Восстановил оплавившийся мрамор под ногами. Одна пальма в кадке упала. Я поднял ее. Потом оглянулся на Одиль – она тоже была в стасисе. Освободил ее, и она пошевелилась и поглядела на меня так, будто не сомневалась, что я спятил.
– Послушайте меня внимательно, – велел я. – Сейчас мне придется наложить на этого человека гейс. После этого все кончится.
– Вам нужно подать жалобу управляющему, – отвечала Одиль.
Ну что ты с ней будешь делать, а?
– Непременно, – пообещал я.
Беда в том, что гейс нужно произносить вслух, чтобы объект его слышал. Едва ли мне удастся найти время и место, чтобы получить Грэма Уайта в свое распоряжение, – только здесь и сейчас, при Одиль. Ну что ж. Интересно, как это все будет выглядеть с ее точки зрения, подумал я, поднялся на ступени, заняв тактически выгодную позицию, и снял с Уайта стасис – не целиком, но так, чтобы он имел возможность выпрямиться и слышал, что я скажу. И сказал:
– Грэм Уайт, этими словами я налагаю на тебя гейс: отныне и впредь я запрещаю тебе применять волшебство любого рода к любому предмету или существу, живому или мертвому, неодушевленному, развоплощенному или в промежуточном состоянии. С этой минуты любое колдовство от тебя далеко, как солнце от нашего мира, а любая попытка приблизиться к нему – немедленная смерть. Более того, если ты призовешь или применишь магию или другие силы, подвластные твоей богине-кусту или любому другому божеству, это для тебя немедленная смерть: такой гейс налагаю я на тебя. За злоупотребление силами, оказавшимися в твоем распоряжении, налагаю я на тебя этот гейс, и ты обязан повиноваться ему под страхом немедленной смерти.
Договорив, я полностью снял стасис. Уайт поднял голову и посмотрел на меня глазами, полными ненависти.
– Тоже мне умник нашелся, – процедил он, повернулся и вышел за стеклянные двери.
Кто-то у меня за спиной рассмеялся:
– Какая убедительная речь!
Оказалось, что на лестничной площадке столпился народ – должно быть, все шли завтракать. Там была Венди, воздевшая руки, словно беззвучно аплодировала, а рядом с ней Корнелиус с широченной лихорадочной ухмылкой – так его радовало услышанное – и Тэнси-Энн Фиск, глядевшая на меня с состраданием. Несомненно, она в этот миг старалась простить меня, что я так цепляюсь за серое психическое одеяло. За ее спиной виднелась перепуганная Тина Джанетти и ее любовник в костюме, очевидно полагавший, что это чья-то очередная неуместная выходка, а за ним – Рик Корри и Максим Хаук, с таким видом, будто изо всех сил надеются, что мое выступление не сулит неприятностей для организационного комитета. Еще там были самые разные люди, которых я не знал по имени. Кто-то спросил меня:
– Это что, магический поединок? Вы репетируете для сегодняшнего турнира по «Мечу и магии»?
– Хорошая мысль, – слабым голосом проговорил я, – но Грэм Уайт, скорее всего, не примет вызов.
На это все выразили мне шумное одобрение на разные голоса и потянулись по галерее к столовой, а я остался нос к носу с Тэдом Мэллори – должно быть, он стоял в задних рядах толпы.
– Вижу, вы водите знакомство с моим глубокоуважаемым шурином, – сказал Тэд Мэллори. – Тот еще паршивец, правда?
Я кивнул. А Тэд рассудительно продолжил:
– Между тем мне очень понравилось, что вы ему сказали. Не возражаете, если я попрошу у вас экземпляр? Идеально подходит для моей новой книги.
Я подумал о Мари и волнистом стекле. И решил, что я у Мари в долгу:
– То, что я сейчас сказал, – необычайно сильный гейс. Но вы-то в такое не верите.
Тэд разразился громким веселым смехом:
– Дружище! Я человек рациональный! Может, я и пишу о всяких странностях, но всему есть предел, знаете ли, всему есть предел!
– Гейс – это магический запрет, – сказал я.
Секунду Мэллори выжидательно смотрел на меня:
– Я в курсе. Я знаю свое ремесло. Ну что ж, не хотите дать мне экземпляр – осмелюсь заметить, я и по памяти могу записать. – И бодро зашагал в столовую, а я поглядел ему вслед и мысленно махнул на него рукой. Хуже Одиль.
После этого я понял, что сам ни за что на свете не пойду в эту их столовую. Нашел служебный выход за одним из зеркал и задними коридорами вышел на стоянку. На душе было прескверно. Когда я добрел до своей несчастной побитой машины, меня трясло с ног до головы – еле дверь открыл.
Нежное тиньканье Скарлатти внутри стихло.
– Ну а теперь что стряслось, сынок? – спросил Стэн.
– Последствия, – ответил я. – Наверное.
Плюхнулся на водительское сиденье и все ему выложил.
– Ох, нехорошо, – сказал он. – Ох, нехорошо. Лучше не стало, верно? Как жалко ту девушку… и кентавра. Но в бочке дегтя есть ложка меда – если Верхняя палата и правда Предопределила, что Грэм Уайт будет следующим корифонским императором, ты хотя бы добился, чтобы он не стал императором-магом. От них ничего хорошего не жди. Правда, по твоим рассказам выходит, что и рядовой император из этого типа хуже некуда. Кстати, телефон у тебя раскалился. Сдается мне, тебя требует Дакрос.
– Еще бы, – сказал я. – Пожалуй, тянуть не стоит.
Я прозвонился Дакросу, по-прежнему не представляя себе, что ему сказать.
– Венейблз на связи.
– А, магид, – ответил Дакрос. – Я как раз собирался снова вам звонить. Подождите полсекунды, я закроюсь в кабине. – Очевидно, он был в бронетранспортере. Мне были слышны гул двигателя и далекие отрывистые приказы. Потом все резко стихло. – Ну вот, – сказал Дакрос. – Вы приняли меры безопасности, чтобы наш разговор никто не слышал? Речь пойдет о серьезных вещах.
– Да, – сказал я. – Послушайте…
– Отлично, – оборвал меня Дакрос. – Теперь слушайте меня внимательно, магид. Мы наконец нашли юного кентавра. Славный, наивный пятнадцатилетний мальчик по имени Кристефос, запуганный до потери сознания, прятался в штабелях подпорок для лоз. У нас с Александрой и Джеффросом была с ним долгая беседа.
– Какое облегчение! – вырвалось у меня. – Он цел?
– Да, – сказал Дакрос, – и для вас, магид, это и в самом деле облегчение. Если бы не показания этого кентавра, я бы так и не узнал, что вы явились в поселение исключительно по собственной инициативе.
– Что? – растерялся я. – Нет, послушайте!..
– А теперь, – продолжал Дакрос, – у меня есть Кристефос, который утверждает, что низшая наложница Джалейла, которую все мы считали мертвой, и Грамос Альбек также были в поселении, а целый экипаж вертолета свидетельствует, что эти двое преследовали Кристефоса на транспорте земного образца. Расчеты времени убедительно показывают, по крайней мере, что это были именно Джалейла и Грамос, а не те двое, которых я обнаружил при вас на дороге. Поэтому обвинить вас, магид, я могу разве лишь в том, что вы не были со мной до конца откровенны.
– Нет, послушайте… – снова попытался я вклиниться.
– Не были со мной до конца откровенны, – повторил Дакрос. – Утаивали улики, если угодно. Однако я уважаю магидов и их законы и осведомлен, что, если что-то Предопределено, магид практически бессилен. Но мне, магид, нужно установить мир и покой в целой империи, и никакие Предопределения меня не волнуют.
– Что-то я не уловил вашу мысль, – в отчаянии проговорил я.
– Уловите, – отвечал Дакрос, – когда я вам скажу, что Джеффрос, которого отнюдь нельзя назвать дураком, вчера битый час провел с юношей и девицей, которых вы привели…