– Не знаю, – ответил я. – Но если мы и правда теперь друзья, то я не буду продавать тебе бутылочку. Я не хочу иметь с ней больше ничего общего. Ты даже не представляешь, каково быть её владельцем. Как будто тяжкий груз тянет тебя к земле.
– А что, если она нужна мне, как никому другому?
– Зачем?
– Ты сам знаешь зачем. Ты сам знаешь, как мне нужно… кое-что.
– Джоанна, это добром не кончится. Когда один человек выигрывает, другой…
– Тогда заткнись, да и всё. Я поняла. – Слёз я не заметил, но Джоанна вытерла лицо тыльной стороной руки. Она указала кивком на дверь Ланкастера: – Ну ладно, а если ты продашь её Ланкастеру, как думаешь, что он будет с ней делать?
– Понятия не имею, да и мне наплевать, – сказал я. – Я просто хочу отделаться от неё. Хочу, чтобы она больше не была моей ответственностью.
– Но в том-то и проблема, понимаешь? – сказала Джоанна. – Это ведь ты её продаёшь? Ты выбираешь, кому именно её продать. Значит, ты всё равно несёшь за это ответственность, верно?
– Ты думаешь, что мне не стоит продавать её Ланкастеру? Думаешь, надо оставить её себе?
– Я этого не говорила. Но я хочу сказать, если Ланкастер с её помощью будет творить зло, ты всё равно будешь отчасти виноват.
– Это всё равно что утверждать, что если я продал человеку стул, а он саданул им кого-то по голове, то я виноват, что кто-то получил по башке.
– Стул не приводит к автокатастрофам. В стуле не сидит маленький чёртик.
Я посмотрел на Джоанну:
– Зачем ты это делаешь? Ты же вроде хотела, чтобы я от неё избавился.
– Я и хочу. Кажется.
– Я не могу оставить её себе. Мне кажется, я не смогу удержаться и непременно снова воспользуюсь ею. А кроме того, что, если… что, если я умру, пока она остаётся моей? Я не хочу, чтобы моя душа досталась дьяволу.
– И я этого не хочу. Так что ты прав. Продай её. Продай её, кому сможешь. – Джоанна развернулась и ушла домой, оставив меня на площадке между двух дверей.
И я продал бутылочку.
Мне удалось отвлечь Ланкастера от его приставки и вывести наружу. Когда я рассказал ему историю и правила бутылочки, он повёл себя именно так, как и следовало ожидать. Закатил глаза, усмехнулся и спросил, когда я оставлю его в покое и дам вернуться домой. Я говорил и говорил, объяснял ему насчет машины, пиццы и гонки. Но ни словом не упомянул про то, как чёрт укусил Джоанну за палец. А может быть, и зря.
– Ближе к делу, Сильвер. Сколько ты хочешь за эту чудесную вещь?
– Я уже сказал, что должен продать её дешевле, чем купил. Значит, девяносто девять центов.
– А чего так дёшево? В чём подстава?
– Я тебе уже объяснил, в чем подстава. Ставка – твоя бессмертная душа. А кроме того, как сказать, происходит много плохого. Не с тобой. С другими людьми.
– Да, да, да. Но в чём настоящая подстава? Тебе с этого какая выгода? В смысле, я знаю, что ты бедный, но девяносто девять центов ещё никого не спасали. Даже бродяги просят доллар.
– Я выхожу из игры.
– Так и знал! Вот она, подстава. Из какой игры ты выходишь?
– Я выхожу из игры, в которой я приношу зло окружающим.
– По ходу, ты на этом зациклился. – Он порылся в кармане. – У меня все ещё есть чувство, что ты меня как-то кидаешь. Что ты так или иначе нагреешь руки.
– Нет.
Ланкастер вытащил доллар:
– Вот. Сдачу оставь себе.
– Не могу. Я должен продать её за девяносто девять центов, и ни центом больше. – Я отдал ему цент и напомнил, что когда он решит её продать, следует продавать за меньшую сумму. Потом я сказал главные слова: – Ланкастер Брэкли из Такомы, Вашингтон. Я принимаю твои девяносто девять центов в обмен на бутылочку и чёрта.
Ланкастер выхватил у меня бутылочку.
– Да знаю я, что это кидалово. Просто пока не понял, в чём оно состоит.
Он ушёл в квартиру и закрыл за собой дверь. Меня сразу же охватило чувство лёгкости. Чувство безопасности.
Три дня спустя Брэкли съехали из Брайт-хауза.
Первым желанием Ланкастера стало, чтобы его папа купил выигрышный лотерейный билет. Мистер Брэкли выиграл 7,5 миллиона долларов. Это я точно знаю, потому что Ланкастер дал мне десять долларов в благодарность за то, что я продал ему бутылочку. Я невольно задумался, что и с кем случилось, что позволило Брэкли получить выигрышный билет. Я так и не узнал этого.
Ланкастера я встретил на лестничной клетке – он пытался увернуться от полчищ грузчиков, тащивших мебель вниз.
– Надо было совсем чокнуться, чтобы продать мне такую вещь, – проговорил он, покачав головой. – В смысле, что вы делаете в этой помойке, если ты сумел заполучить такую штуку?! Одно желание – и мы съезжаем отсюда.
– Возвращаетесь в свой старый дом?
– Ну уж нет! Я пожелал новый дом. Особняк. Самый большой в городе.
– А как насчёт людей, которые жили там до вас?
– Да не беспокойся ты. Я и им пожелал новый дом.
– Да, но тот-то дом откуда взялся?
– Понятия не имею. Откуда-то ещё.
– Значит, кто-то другой лишился дома, чтобы выполнить твоё желание.
– Большие дела, я и для них новый дом пожелаю, лучше прежнего.
– Ты что, не понял? И тот дом тоже должен откуда-то взяться. Где-то в конечном итоге ты испортишь кому-то жизнь.
– Слушай, Сильвер. Слишком ты морочишься. – Ланкастер дружески пихнул меня в грудь. – Потому и мне эту штуковину продал. Потому что замороченный до предела. Слушай, а у меня для тебя хорошая новость.
– Да?
– Я сказал папе, что ему бы вам, ребята, помочь – ну, финансово. Так что он решил, что сделает для вас доброе дело.
– И?
– Он купит у твоего папы эту машину. «Корветт».
– Это не «Корветт», – сказал я, тяжело вздохнув. – Это «Феррари». «Феррари-430».
– Да плевать. Он купит её за сто штук. Говорит, через пару лет это, возможно, будет моя тачка, когда мне исполнится шестнадцать. Может, я её себе оставлю. А может, и нет, не знаю. Вдруг мне захочется чего-то получше.
Моё лицо налилось краской.
– Ничего лучше быть не может.
– Ну да. Но, понимаешь, она даже не новая. Если я буду ездить в школу на машине, то не хочу садиться за руль старой.
На следующий день я стоял на тротуаре, глядя, как «Феррари» грузят на автовоз. Ни Ланкастера, ни его родителей не было видно. За моей спиной стояла миссис Эпплъярд и пускала дым мне в затылок.
– Вот умеют люди жить роскошно. Красиво жить не запретишь. Даже залог за ущерб забирать не стали. Вот это класс.
Я невольно подумал о том, что могло бы быть. Можно было загадать пару больших желаний. Моя семья могла получить миллиарды. Я бы летал по миру на частном самолёте. Обзавелся бы яхтой, слугами, вертолётом, купил бы лошадей для сестёр.
Но всякий раз, как я задумывался о том, что ещё я мог пожелать, я сразу же задумывался о тех, кого могла постичь беда.
17Подозрительный скрип
Тридцать секунд спустя миссис Эпплъярд схватила меня за руку и потащила на другую сторону улицы, к «Бару Хэнка».
– Ты мне нужен на пару секунд, Десять Центов. У меня есть к тебе один вопросик. – Она завела меня внутрь, и мы сели за её столик, прямо рядом с дверью. Она крикнула бармену: – Мне как обычно, Хэнки. А этому достойному юноше кока-колу!
– Ему не разрешается здесь находиться! – крикнул Хэнк.
– Он буквально на секунду. Обещаю. – Миссис Эпплъярд зажгла сигарету, не обращая внимания на табличку «КУРЕНИЕ ЗАПРЕЩЕНО», висевшую прямо рядом с нашим столиком. Она глубоко затянулась и пустила дым прямо к закопчённому потолку.
– Эти Брэкли. Странно, что они так внезапно съехали.
– Почему странно?
– Ну, я наблюдала цикл жизни Брэкли уже три или четыре раза. Папаша Брэкли иной раз круто зарабатывает на том, что он делает с деньгами…
– Если верить Ланкастеру, он занимается хэджевыми фондами.
– Ну да. Плевать. В общем, папаша время от времени круто зарабатывает, и они съезжают от меня. Но в этот раз всё по-другому, потому что, во-первых, они ни разу столько не зарабатывали. А во-вторых, на сей раз деньги зашиб не папаша.
– Не понимаю, о чём вы говорите.
– Ты всё отлично понимаешь, потому что я знаю, что Ланкастер тебе всё рассказал. То же самое, что и мне сто раз сказал. «На сей раз это я добыл деньги. И теперь мы сваливаем навсегда. По крайней мере, я». Так что вопрос вот в чём, Десять Центов… Что, чёрт возьми, происходит?
Я глотнул колы и пожал плечами. Миссис Эпплъярд прихлёбывала красную жидкость с пузыриками, не сводя с меня глаз.
– Я знаю, что ты в этом замешан, – улыбнулась она, – потому что с тех пор, как ты сюда переехал, ты шныряешь вокруг с таким видом, будто что-то скрываешь. Я шныряние ни с чем не спутаю, Десять Центов. Мистер Эпплъярд, светлая ему память, был в этом деле профи. Я жила рука об руку со шнырянием, пока смерть не разлучила нас. А твой папа – да, твой папочка – получил назад работу, унаследовал дорогую машину, и, признаем честно, это не то место, где случаются такие вещи. Люди, живущие в Брайт-хаузе, не наследуют «Феррари».
Я снова пожал плечами:
– Мне, наверное, пора. Хэнк сказал, что мне нельзя здесь оставаться.
Миссис Эпплъярд погасила окурок прямо о поверхность стола. Её сторону стола покрывали чёрные отметины, прожжённые предыдущими сигаретами.
– Мистер Эпплъярд, будь он здесь, не отпустил бы тебя ни на шаг, пока ты не признался бы во всём. Он не был такой милый, как я. Господи, как я любила этого человека. Он понимал, что такое дисциплина. Ты знаешь, что Брайт-хауз – наш четвёртый многоквартирный дом?
– У вас есть и другие дома?
– Не совсем. Были. Их больше нет. Все до единого сгорели дотла. Более чем странные стечения обстоятельств, Десять Центов. Как по расписанию – каждые восемь лет.
– И когда был последний пожар? – Я нервно сглотнул.
– Последний? Дай-ка подумаю… семь лет и… ничего себе, парень, время идёт незаметно, а? Но как я уже говорила, мистер Эпплъярд никогда не отступал от расписания.