– Что за женщина? – дрогнувшим голосом спросила Джоанна.
– Мать.
– Чья мать?
– Твоя.
– Что? – Голос у моей подруги задрожал ещё сильнее. – Зачем вы это говорите? – Она невольно всхлипнула. – Это неправда. Моя мать не сломлена, всё можно исправить. Она… она поправится! Вы… вы… глупый шарлатан!
Джоанна бросилась к люку и покинула крышу. Я метнулся за ней, но перед тем, как спуститься на лестницу, остановился, обернулся к Мандрагоре и сказал:
– Вы ведь знаете, что у её мамы рак, верно? Зачем вы так сказали?
– Зачем? – удивился Мандрагора. – Затем, что это правда.
19Исправление зла
Я побежал следом за Джоанной к её квартире, но она не открыла дверь. Открыла её мама. Миссис Сэдли позвала Джоанну, но та отказалась выходить.
– Что происходит, Гейб? – спросила меня миссис Сэдли. – Ты чем-то её расстроил?
Я не знал, как ответить на этот вопрос, так что просто пообещал зайти чуть позже.
На следующее утро я отправил ей сообщение, но она не ответила. Я даже постучал ей в дверь, но опять же никто не открыл. Ни она, ни даже её мама. В школе я искал её во время ланча, но она так и не появилась. Я отправился на следующий урок заранее, надеясь переговорить с ней до начала, но её не было и там.
Раздался звонок. Никаких признаков Джоанны. Или мисс Кратц. Мои одноклассники начали бросаться скомканной бумагой и глядеть в телефоны. Я смотрел на дверь, надеясь, что мисс Кратц не появится, а Джоанна всё же придёт.
Неожиданно дверь распахнулась. На пороге стояла женщина.
У неё были светлые волосы, солнечные очки, инкрустированные бриллиантами, и меховая шуба до пола.
– Здравствуйте, дети, – сказала она, и только тогда я узнал мисс Кратц.
Она с грохотом захлопнула дверь и встала перед первым рядом парт. Когда она проходила мимо, я заметил сверкающие кольца по крайней мере на половине её пальцев. Мисс Кратц поплотнее запахнула шубу и окинула нас взглядом. Наконец она улыбнулась:
– Знаете что? Я богата.
Все молчали.
– Видите эту шубу? Она сшита из шкурок бедных маленьких мёртвых зверьков, которые называются «норка». Правда, ужасно? Она стоила двадцать семь тысяч долларов. А украшения на одной этой руке стоят больше, чем я заработала в этой чёртовой школе в прошлом году. А на другой руке – и того больше. О, и я хочу вам кое-что показать. – Она сунула руку в карман шубы и вытащила пачку наличных. – Стодолларовые купюры. Кто хочет сто долларов?
Почти все ребята подняли руки.
– Что, все хотят? Мне как их раздать, по рядам или в алфавитном порядке? Или просто оставить себе? Пожалуй, оставлю себе. А знаете почему? Потому что это мои деньги. Мои!
Она распихала деньги по карманам, подошла к своему столу, выдвинула и задвинула обратно ящик.
– Знаете, я думала, что здесь может оказаться что-нибудь нужное, чего мне будет не хватать. Но знаете что? Ничего такого здесь нет. Разумеется, кроме вас. Мне будет не хватать вас, дети! – Она ухмыльнулась. – Шучу, шучу! Вы мне тоже совершенно не нужны! – Мисс Кратц медленно двинулась в конец класса, позвякивая украшениями. – Если кто-то думал, что он мой любимчик, то он ошибался. Если кто-то считал, что я читаю ваши сочинения, то это вряд ли. И если вы думаете, что Шекспир скучный, то я с вами согласна. Шекспир и правда скучный. Кто так говорит в наши дни? Но деньги… деньги – это здорово! И кстати, пока я не забыла. Я увольняюсь. Так и передайте директору Как-Его-Там. Скажите, что я увольняюсь.
Мисс Кратц послала нам воздушный поцелуй, вышла из класса и захлопнула за собой дверь.
Остатки урока прошли в полном хаосе. Я невольно задумался, откуда у мисс Кратц деньги. А также увижу я её ещё или нет.
Дорогой читатель, мне предстояло увидеть её весьма скоро, причём на борту её собственной яхты.
После школы я решил отправиться к Джоанне. Возле Брайт-хауза я заметил Джимми Хайда, стоявшего сбоку от нашего уродливого дома и что-то поливавшего из шланга. Он был так увлечён своим делом, что не заметил меня.
У ног Джимми стояла старая кофейная банка, набитая кистями. Он тщательно промывал их одну за другой струей воды.
– Привет, Джимми, – сказал я. – Перепала работёнка?
Джимми подпрыгнул на месте, резко обернулся и опрокинул банку с кистями. Увидев меня, мой чудной сосед улыбнулся, но симпатичней от этого не стал. Быстро собрав все кисти, он припустил бегом и скрылся в доме. Хлопнула дверь. Я выключил воду и повесил шланг на место. Я страшно устал от людей, сбегающих от меня и хлопающих дверью.
Войдя в подъезд, я услышал, как выключилась музыка у Джимми Хайда, а через несколько секунд из двери студии показалась Хасимото, захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней. Сегодня на ней было красное пластиковое платье, белоснежные чулки, белые кожаные сапоги и белые перчатки. И даже парик она нацепила белый.
– Дружочек. – Она подошла ко мне и взяла меня за обе руки. – Хасимото очень рада тебя видеть. Где ты прятался в последнее время? А где же твоя хорошенькая подружка?
– Вы про Джоанну?
– Про неё самую. Только не говори, что между вами, голубки мои, кошка пробежала.
– Мы не… м-м-м…
– Я же сказала – только не говори! Вот и не говори! Я сегодня столько писала – вся ушла в живопись. Я гналась за образом, стоящим у меня перед глазами, как терьер за крысой. Но не за уродливой крысой. За прекрасной крысой.
– По вам не скажешь, что вы так уж долго работали.
Хасимото поморщилась, как будто откусила кусок лимона.
– Что ты хочешь сказать?
– Я про вашу одежду. Белые перчатки, белые сапоги, всё это. На вас ни пятнышка краски.
– Неужели женщина не может переодеться?
– Я не хотел ничего такого сказать. Я просто, как сказать, высказал своё наблюдение.
– Значит, ты любишь совать нос не в своё дело? Если бы я это знала, ни за что бы не пригласила тебя в мою студию.
– Да не сую я никуда нос!
– Как же нет, когда ты рассматриваешь, во что я одета, чтобы выяснить, работала я или нет. Я-то думала, мы друзья, Габриэль Сильвер!
Она повернулась ко мне спиной и заперла дверь студии на ключ, а затем решительно прошла мимо меня.
Я постоял рядом с её дверью, прислушиваясь. До меня донёсся негромкий перестук, как будто внутри кто-то ходил. Я был уверен, что мне не послышалось.
Я взбежал наверх, к квартире Джоанны, и постучал в дверь. Мне пришлось стучать не меньше минуты, но в конце концов Джоанна открыла дверь.
– Уходи! Я не хочу с тобой разговаривать!
– Я хочу вломиться в студию Хасимото, – заявил я.
– Что? О чём ты говоришь?
– Я хочу проникнуть в её студию, пока её там нет.
– Теперь ты решил заделаться похитителем картин?
– Нет, просто хочу осмотреться. Поможешь?
– С чего бы мне этим заниматься?
– Не знаю. Просто я подумал, что тебе не помешает… ну, это… отвлечься.
– От чего?
– От беспокойства за жизнь мамы.
Джоанна сжала зубы и уставилась на меня. Уверенный, что она меня треснет, я внутренне приготовился вытерпеть удар. Вместо этого она сказала:
– Подожди, сейчас обуюсь.
Мы спустились по лестнице и молча остановились возле двери студии. В этот момент из своей каморки вышел Алехандро, держа в руке гаечный ключ и паяльную лампу. Увидев нас, он улыбнулся.
– Вы когда-нибудь заделаете дыру у нас в потолке или нет? – спросил я.
Алехандро пожал плечами. Когда он ушёл, мы снова принялись подслушивать под дверью Хасимото. Теперь у меня не осталось сомнений. Внутри точно был кто-то или что-то.
– Слышишь? – прошептал я.
Джоанна кивнула.
Мы услышали звук открывшейся и закрывшейся двери. Потом воцарилась тишина.
– Кто бы это ни был, его уже там нет, – сказала Джоанна и вытащила меня на улицу. – Интересно, может быть, в студии есть тайная дверь, о которой мы не знаем?
Мы с Джоанной обошли дом. Хоть мы ни разу не замечали ещё одной двери, но поискать стоило, чтобы знать наверняка.
Двери не обнаружилось.
– Кажется, сегодня мы никуда не проникнем, – проговорила Джоанна.
Мы сели на ступени крыльца.
– Как твоя мама? – спросил я.
– Не очень. Одно время казалось, что она в полной ремиссии.
– А что это?
– Ремиссия – это когда рак побеждён. Но он вернулся. И распространился. На почки. Так что это четвёртая стадия.
– А это плохо?
– Четвёртая стадия – значит, шансов на выздоровление почти нет. Значит, Мандрагора был прав. Моя мама сломана. И починить её нельзя.
– Да не верь ты ему!
– Это правда. Она сломана. И никто не может ей помочь.
Я смотрел на асфальт, мысленно отматывая время назад.
– Я мог.
– Что ты мог?
– Я мог ей помочь. Мог пожелать, чтобы она исцелилась.
– Да, ты мог.
– Ты тоже об этом подумала, да?
– Ну, разумеется. Ты мог пожелать, чтобы ей стало лучше. Или продать бутылочку мне, чтобы я это пожелала. А теперь ей не лучше, ей намного хуже.
– Но если бы ты попросила меня пожелать ей выздоровления, это же значило бы, что кто-то заболел бы раком.
– Откуда ты знаешь? А может, этот кто-то, ну, руку сломал бы? Или просто палец вывихнул? Смотри сам, ты попросил пиццу, а получил аварию. Это не равноценный обмен!
– Верно, но…
– Но что? – Джоанна почти кричала. – Ты боялся, что поможешь моей маме и навредишь кому-то другому. Но знаешь что? Знаешь, что волнует меня? Отказавшись помочь, ты тоже сделал выбор. Ты выбрал смерть моей мамы. Предпочёл незнакомого человека моей маме!
Джоанна ушла. Я остался сидеть на крыльце, провожая взглядом случайные машины. В каждой машине сидел незнакомец или даже два. Люди, с которыми я никогда не встречался. Неужели я предпочёл этих людей миссис Сэдли?
Теперь это не имело значения. Всё равно бутылочки у меня не было. И стало ясно, что Джоанна будет ненавидеть меня веки вечные. Если только…
Я медленно вошёл в дом, поднялся по лестнице, споря сам с собой всю дорогу. Я постучался в дверь Джоанны. На сей раз мне пришлось стучать куда дольше, чем минуту, прежде чем дверь открылась.