Вся эта суматоха, вся радость. Возбуждение. Ищем друг друга. Мы с Миланом ходили по Любляне, обнявшись, распевая во весь голос партизанские песни.
Люди оборачивались нам вслед. Не знаю, что они думали. А мне все равно. Правда. Милан все время повторяет, что я спасла ему жизнь.
«Перестань уже, ради бога».
«Что ты будешь теперь делать?»
«А ты?»
Сидим вдвоем у пруда.
«Мы в Любляне».
«Ну, да, в Любляне».
«Какие планы?»
«А у тебя?»
«Похоже, мы сейчас еще более сумасшедшие, чем все эти четыре прошедших года».
«Мы сумасшедшие?»
«Не знаю».
Леса, зимы, мертвые. Страх. Сумасшедшие? И какая-то странная пустота.
«Я все время голодная. Еще сильнее, чем на войне».
«Как думаешь, войне и, правда, конец?»
«Не знаю. Пока что меня осаждает отцовская родня, чтобы я подтвердила, что они были на нашей стороне. Они нас так любят. Так они говорят. И всегда любили. Гордятся нами».
«Ясно. Я в нашу деревню больше ни ногой. К себе домой. Все соседи, что маму и сестру сживали со свету, теперь меня очень зауважали. Теперь я для них герой. Может, они все предсказывали мое геройское будущее, когда я был еще в пеленках».
«Будут выборы».
Закрываю глаза. Какой свежестью пахнут эти простыни. Я продолжаю убеждать себя, что все это правда. Чуть приоткрыл окно, чтобы лучше слышать стук вагонных колес и пыхтение паровоза. Возможно, так будет легче поверить. Мы с Марией едем в Любляну. Ужин нам подали в вагоне-ресторане. И еще дали по бокалу вина. Чтобы лучше спалось.
Мария дрожит от счастья, она увидит своего брата. Единственного из всей ее семьи, оставшегося в живых. А я? Кого встречу я? Кого застану?
Эта свежая постель, эта дорога, это ожидание. Я уже не надеюсь стать счастливым. Мне так долго не разрешали уехать из нашей столицы. Нашей? Странный город, город-победитель. О многих вещах, услышанных здесь мимоходом, лучше было бы забыть. До сих пор непонятно, зачем они так хотели удержать меня при себе.
Я каждый день учился ходить с этим куском дерева. Каждый день. Как ненормальный, ходил от дома Марии до Дуная и обратно. Пять, шесть раз в день. Плакал от боли и одиночества, ждал писем из Словении. Проклинал жизнь, которую всегда так любил. Мечтал, что подо мной снова мой конь, и я скачу день и ночь. До сих пор не знаю, что с ним стало. С моим конем. Тогда, в госпитале, я их попросил, чтобы его отдали брату. Младшему брату. И его я тоже давно не видел.
Слушаю стук колес. Говорят, равномерное движение вагона успокаивает. Усыпляет.
Какое там! Я волнуюсь. С каждой минутой все больше. Меня преследует прошлое. Картины, сцены, люди, загадочные разговоры. Перешептывания. Странный человек из России, постоянно крутился возле меня. Говорят, из Ленинграда. Все время предлагал мне свою машину и своего шофера. В любое время они в моем распоряжении.
«Куда угодно. Когда угодно».
«В Словению. Сейчас», — огрызнулся я.
Потом я его больше не видел. И к Марии он больше не заходил. Что ему было нужно?
Слышу гудок локомотива. Приезжаю в самое подходящее время. В родной деревне поспели сливы. В саду: За домом. Вот только надо как-то утешить мать. До сих пор в ушах стоит ее плач и отчаянные крики сестер. Может, вообще домой не поеду. Домой?
Не хочу, не хочу думать о том, что меня ждет. Увижу ли ее? В Белград она не приехала. Наверное, ее не отпустили. Так ли это? Мария говорит, да. Марко ей поклялся. Она нужна. Наверное, в партшколе.
Заснуть бы. Так хотелось бы поспать. Черт, когда уже будет Любляна!
Смотрю в окно. Высокие деревья в лунном свете. Деревья вокруг замка. Замка в люблянском парке. Называется Цекинов Град. Кто же тут жил когда-то?
«Иди сюда», — зовет Анчка.
«Не могу заснуть. Не жди меня».
Свобода. Я устала. За пять недель окончила гимназию. Были оперативно организованы занятия для тех, кто ушел в партизаны со школьной скамьи. Учителя нас боялись. Уважали? Страху их верю, в их уважение — нет.
Во время занятий Ладо устроил мне гадость. Учительница математики спросила его по теме, которую мы проходили на прошлой неделе, а он, разумеется, ни в зуб ногой. Математичка собралась поставить двойку, а Ладо направил на нее пистолет. Я смотрела на него, вспоминала, что в боях он не был таким уж героем, и закричала:
«У тебя было время доказать свою храбрость на войне. А теперь не петушись. Да еще в школе. Почему ты ходишь с оружием? Не время ходить в атаку. Лучше в книги почаще заглядывай».
Он встал. Одноклассники смеялись. Не знаю, над ним или надо мной. Мы с ним больше не здороваемся.
Я же училась и ночью, и днем, чтобы как можно скорее закончить и дальше пойти своим путем. Без партии, никому не подчиняясь. Немного жизни. Той жизни, которой я, по правде говоря, не знаю. Жизни из романов. Но нас с Анчкой опять отправили преподавать марксизм, сюда, в замок. Хочешь, не хочешь. Если уж мы сами себе кажемся смешными, что говорить об остальных.
«Тито, Сталин», — все время слышим сами, а потом заставляем слушать других. В последнее время я начинаю опасаться, что кто-то может прочесть мои мысли. Я стала такой грубой. И циничной. Я наполнена горечью. И что теперь! В бою все было просто. Жизнь или смерть. Беги или нападай.
«Иди сюда, мне холодно», — снова зовет меня Анчка.
Ее мысли мне известны. А ей — мои.
Замок стал нашим домом. Не знаю, сколько уже времени всем нам, кто здесь живет и работает, обещают матрацы. Мы спим на одеялах, на холодном полу. Опять спим, обнявшись. Как когда-то. В лесу. Как давно это было. В прошлой жизни или вчера.
Анчка освобождает мне место на этой нашей постели и шепчет:
«Как ты думаешь, нам когда-нибудь что-нибудь заплатят?»
«Все карточки я уже отоварила. У тебя остались?»
«Остались».
«Свои я отдала брату Йоже, встретит братьев, поделит между всеми. И маме с отцом».
«Как они? Ты что-нибудь знаешь?»
«Стане пропал без вести. Весь их отряд. Франца повысили в звании и отправили на румынскую границу. Драго хочет поступать в мореходку. Я должна ему помочь. После освобождения еще никого, кроме Йоже, не видела. Только слышала о них от других».
Тишина. Знаю, Анчка думает о матери, которую застрелили, когда она бежала от немцев. А брат?
«Винко в Белграде. Как я хочу его увидеть!»
«Спокойной ночи».
Мы опять все дома. Вечер, идет снег. Жмемся на печи, а мама дала нам целую кастрюлю печеных каштанов и кофе из цикория. Полдня мы собирали в лесу хворост, завтра до школы старшие мальчики отнесут его на рынок.
Я не мечтаю. Я хочу, чтобы так было.
Анчка спит. Я встаю и подхожу к окну. Сегодня был красивый закат. Небо было чуть красноватым. Что нас ждет впереди? Свобода у нас уже есть.
Здесь я когда-то ходил пешком. Мимо сараев, мимо виноградников. По грязи. По снегу. В этой чаще мы с Иваном один раз заблудились, в тумане. Только под утро пришли домой. Мать тогда меня выпорола, она была сыта по горло моими россказнями. Сидя у своего ручья, я плакал и звал отца.
А теперь к тому месту, куда может добраться машина, за мной на телеге приезжает муж младшей сестры. Сижу на ней, смотрю по сторонам. Нога болит. По дороге почти у каждого сарая расположился кто-то с баклажкой вина. С каждым надо выпить. И зятю тоже. Интересно, мы доедем до нашей деревни целыми и невредимыми?
«Давай поеду с тобой», — сказала она.
«Сначала я должен сам. Хочу избавить тебя от первой встречи калеки с матерью. Это будет катастрофа».
«Какой же ты калека. Прекрати!»
Еще какой. Покалечен навсегда.
В деревне перед деревянным домом, крытым соломой, встречают сестры и мать. Слезы. Плач.
«Мама, перестаньте. Если я не плачу, то и вам нельзя».
На столе в кухне бутыль белого виноградного вина и рулет со шкварками.
Приходят соседи. Обнимают меня. Треплют по плечу.
«Помнишь, как мы с тобой ходили…»
«Помнишь, как ты побежал за мной…»
Все что-то вспоминают. Истории, которые я впервые слышу. А я в них, оказывается, участвовал. Больше уже точно не буду. Сколько лжи в этих воспоминаниях. Что сделали люди со своей памятью? Неужели все так просто? Сегодня это черное, а это белое, а завтра — наоборот, белое станет черным, а черное белым. Сколько еще раз эти два цвета поменяются местами?
Я устал. Очень хочется забраться на печь. Но не могу. Помощи не попрошу, а то мама снова ударится в слезы, а я их не переношу.
«Чем теперь займешься?» — спрашивают сестры и при этом ведут себя так, словно от моего ответа зависит их жизнь.
«Не знаю. Для начала хотел бы сходить к ручью».
Ручей, он всегда был моим убежищем. Моим утешением. Моей тайной. Моей исповедальней. Местом моей, только моей встречи с отцом. Моей долгой историей.
И теперь я все это потерял. Никогда больше я не смогу прийти туда один. Туда, где мне всегда на мгновение открывалась жизнь.
Заседание, заседание, еще одно заседание. Занятия и опять занятия. До чего же некоторые тупы! Как будто во время войны разучились думать своей головой. Но никак не хотят понять, что время сейчас крайне серьезное. Что все это только действительно начинается. Не знаю, я что я-то вообще делаю в этом Отделе по защите народа? ОЗНА[12]. Пусть меня, наконец, оставят в покое. Я так хочу учиться. Но меня ждет новое задание.
На улицах Любляны все еще царит веселье. И спокойствие. Не знаю, о чем думает большинство горожан. Столько вчерашних бойцов все еще носят оружие. Иногда они ведут себя, как настоящие дикари. Думают, им все можно. Что хотят, то и делают. Без извинений. Без объяснений. Все вдруг стали великими победителями. Не знаю, ждут что ли, что их всех Тито объявит народными героями.
Мы с Анчкой все еще спим практически на голом полу. Обещанных матрацев нет, как нет. Вчера она чуть ли не с дракой получила посылку из Красного Креста. Мы с ней заварили чай, грызли что-то, похожее на печенье, и смеялись.