Если бы я верил в бога, то в тот момент был бы уверен, что меня уже нет в живых. Нас теснили со всех сторон. Нет времени на мертвых, на могилы. Раненые просят их добить, чтобы не быть нам в тягость. Женщины и дети бегут из окрестных деревень. Старики остаются дома. Лошади разбежались, ветер гонит свинцовые тучи.
Оскар лежит в крови за скалой.
«Оскар, нет. Не смей!»
Трясу его, прижимаю к себе, зову санитарку.
В руке у него маленькая книжечка. Стихи Лорки.
«Для Марии», — шепчет он.
«Сам отдашь. Совсем скоро».
Улыбается. Со стоном привлекает к себе. Что-то пытается сказать. Как ему помочь?
«Будь осторожен. Не будь наивным. Партия. Испания. Я достаточно повидал».
«Какого черта ты видел, Оскар, погоди».
Зову санитарку. Слишком поздно. Опять потеря. Оскар?
Испания? Что он видел? А я? Наивный?
Меня направили в главный штаб, тот, что в Кочевском лесу, недалеко от госпиталя. В сопровождающие дали Милана. Мы скакали по лесу, где когда-то в детстве играли в прятки. Мимо железнодорожной станции, на которой служил мой отец после того, как его лишили наследства. Вспоминаю дядю Якоба, он помог отцу найти работу и наказал хорошо работать, потому что он за него поручился. Иногда дядя приходил нас навестить и приносил матери мясо или колбасу. В другой раз еще муку, яйца и шоколад от тети. Для детей. Втайне от отца. Если бы узнал — взбесился бы.
Мы проезжали мимо пустых вагонов на запасном пути. Эти старые вагоны когда-то были нашим миром. Мы путешествовали в них по всему свету, и все, и везде нам были рады. Всегда. Однажды, в начале бомбардировок Югославии, там вдруг остановились новые вагоны. Двери были заперты, поэтому мы забрались на крышу и поехали. Тут примчался отец с другим железнодорожником.
«Идиоты! Проклятые сопляки! Слезайте немедленно! Со смертью играете!»
Мы с Миланом вспоминаем те времена и смеемся. Вагоны-то были набиты боеприпасами.
«Нам действительно крупно повезло. Представляешь, что было бы, не заметь нас твой отец?»
«Повезло?»
«Повезло? Думаешь, нам будет так же везти до конца войны?»
«А ты думаешь, что когда-нибудь будет конец?»
«У нас для тебя сюрприз», — сказали в штабе. Мне завязали глаза и повели, два партизана, подпирая, каждый со своей стороны. Жуть. Не знаю, как долго это продолжалось. Пять, десять, двадцать минут. Может, целый час. Я думала, что не переживу. Я должна им доверять?
«Ну вот, — сказал один. — Мы на месте».
Сняли повязку с глаз. Я вошла в деревянный барак. Увидела женщину, гладившую бинты. Рядом сидел мужчина и сматывал их. Было тепло.
«Мама! Отец! Неужели!»
Слезы градом. Мама их вытирала, не выпуская меня из объятий. Я даже отцу обрадовалась. Он меня обнял. Не припоминаю, чтобы раньше он так делал.
«Твой командир приказал, чтобы нас здесь укрыли. Он хороший человек».
«Могла бы заполучить и получше», — проворчал отец.
Конечно, в этом весь мой отец. Все такой же. Совершенно не меняется. Но, слава богу, жив. Когда вернулся из Гонарса? Как выбрался?
«Вы все живы. Все мои дети», — говорит мама.
«Франц где-то на румынской границе, Йоже в Приморье. Представь себе, малыш Лойзек стал переводчиком. Он все время болел, потом какой-то пленный итальянский офицер выучил его итальянскому и английскому. И теперь он переводит. Он так счастлив. Станко и Драго в бригаде «Матия Губец»[7], а маленький Цирил… Ты же его видела. Твой командир привез его к нам. Мальчик не хотел здесь оставаться, но в госпитале его убедили, что без такого смелого парня им не обойтись. Тебя причесать?»
Как это бывало раньше. Мама заплетает мне косу. Как мне не хватало этих рук. Еще чуть-чуть.
«С отцом плохо, — шепчет мама. — Ничего не рассказывает. По ночам мечется во сне. Что-то бормочет. Не представляю, что он пережил».
«Мне нужно назад в бригаду».
Мама меня обнимает и сует в руку яблоко.
«Со мной Милан. Он меня ждет».
Еще одно яблоко для Милана.
Едем назад в бригаду. Теперь мой конь пускается галопом, в два раза быстрее, чем утром. Во всяком случае, мне так кажется, Когда мы вернемся, сразу пойду и обниму командира.
«Спасибо».
Я, правда, его люблю.
Времени у нас совсем не осталось. Сегодня нас застали врасплох. Да так, что мы все ненадолго растерялись. Все, включая меня. Надо быстро, чертовски быстро, принять решение и дать им отпор, прежде чем они вновь начнут атаковать. На базе третьего батальона сформируем ударную группу из восьмидесяти человек и тринадцати пулеметчиков. Больных, истощенных, пожилых и новобранцев решено переправить вместе с остальными и штабными подразделениями на правый берег Крки. Там безопаснее. Получится?
Но дело в том, что никто из больных, истощенных, пожилых и новобранцев не хочет оставлять батальон.
«Это временно», — объясняю им.
Откуда в них это? Эта их нравственность для нас обуза. Сейчас. Я действительно должен показать им, что я начальник? Она сказала мне, что поможет. Отправилась к командиру пятнадцатой бригады. Пусть их ударный батальон защищает наши тылы во время наступления.
Я просчитался? Посылаю их на смерть?
Мы выпили с Видом, командиром бригады, прикрывавшей нам тыл. Откуда у него спиртное, не спрашиваю. Вид зевнул и вытянул ноги. С удовольствием потягивает из фляжки.
«И как тебе только этот чертов план в голову пришел?»
«Понятия не имею. Телепатически — от бога или от Тито».
«Идиоты», — произносит она, присаживаясь к нам под дерево.
«Двое погибших, трое раненых. Могло быть хуже. Все остальные уснули. Давно так крепко не спали».
Вид тоже храпит. А мы с ней? Сегодня ночь, когда можно строить планы на будущее. Ночь, когда мы осмеливаемся мечтать о счастливых днях. И?
«Спокойной ночи».
«Там, в сундуке у меня есть чистые простыни и полотенца, — говорит хозяйка хутора. — Принеси».
Открываю крышку. Запах чистоты и свежести. Запах нового.
«Приданое моей дочери».
«Не жалко? Такие красивые вещи».
«Дочь угнали немцы. Каждый день жду о ней вестей. И ничего. Никто ничего не знает. Пошла тут к нашему священнику. А он с немцами в хороших отношениях, думала, поможет. Он только наорал на меня. Как будто в церковь сам сатана вошел, а не я. Бери. Правда. Моя Ленка только бы порадовалась, если бы знала, что не зря она все это собирала. Шила ночи напролет. Счастлива была. Парень ее успел вовремя уйти в лес. Не знаю, что с ним».
Анчка, бледная, до синевы, вытирала потный лоб невесте своего брата. Слезы. Мара ладонью зажимала девушке рот, чтобы та не кричала. Из-за соседей.
«Если тебе легче, закуси ладонь зубами. Тужься. Сильнее. Еще раз. Еще. Дыши! Глубоко и часто. Тужься!»
Мара действует решительно, можно подумать, она всю жизнь только и делала, что принимала младенцев.
«Еще разок! Давай! Еще чуть-чуть».
Глаза у девушки закатываются. Лицо посинело. Она без сил. Шепчет. Что-то, похожее на «мама». Несу новые простыни и полотенца, подбрасываю в печь поленья, приношу кастрюли с горячей водой. Нам всем сейчас совсем не завидую. «Любовь, — думаю я, — как далеко она может тебя завести. Любовь в такое время. Нельзя ей поддаваться. Не имеешь права, не должна».
Все время думаю о нем. Даже сейчас, когда смотрю на эту бедную девушку, которая без страха и родить не может.
«Не сейчас», — так мы с ним тогда решили. Трудное решение. Но принято. Потом его откомандировали на секретные переговоры, на Вис[8]. Что там решат? Узнаем? Вис ведь находится в море. Остров в море. Они плыли туда на корабле.
«Скорее, скорее. Нужна еще вода, — кричит хозяйка. — Полотенце!»
Вдруг слышу слабый крик. Как писк котенка. Или что-то еще? О чем этот голосок мне напоминает? Усталое мамино лицо, рождение младшего брата. Потом еще одного, и еще. У меня их шесть. И ни одной сестры. Так и вижу отца, петухом расхаживающего по деревне. Настоящего мужчину сразу видно, только сыновья рождаются.
Смотрю на улыбающуюся хозяйку. Анчка смеется, Мара смеется. Даже девушка улыбается.
«Девочка», — нежно говорит хозяйка.
«Пусть будет Ленка», — говорит девушка. У хозяйки по лицу текут слезы. «Ленка, — шепчет она. — Она должна выжить. Малое дитя партизанское». И крестит сверток, который держит на руках. Это могла бы быть ее внучка.
Анчка целует девушку в лоб.
«За брата».
Ждем наступления темноты. Мы столько времени подвергали жизнь хозяев хутора опасности. Пока нам всем везло.
Ночь. Одна за другой мы ползком добираемся до леса. Парень, помогающий на хуторе, машет рукой, подгоняя нас.
«Быстрее, быстрее».
«Иди с ними», — говорит ему хозяйка, вручая внушительный сверток, и запирает дверь. Ей нужно как можно скорее уничтожить следы нашего пребывания.
«Спасибо и удачи».
Только бы ребенок не заплакал. Мара все время держит палец во рту новорожденной как соску. Анчка тащит ее измученную мать за собой.
«Давай посажу ее на лошадь», — говорю я.
Поднимается ветер. Мы едем по лесу шагом, проезжаем мимо деревни, занятой немцами. Паренек с фермы показывает дорогу.
«Можно я останусь с вами?»
Я киваю. Хозяйка, скорее всего, именно это имела в виду. Девочка спит. Доберемся ли мы до освобожденной территории к завтрашнему дню? Идет дождь. Подъехали к реке. Это уже почти граница. На той стороне наши. Свет. Наши. Приплывает лодка. Девушку и малышку Ленку увозят.
«Господи, благослови!» — бормочет Мара.
Вот черт, интересно, с каких это пор еще и Мара такая набожная.
«Знаешь, это я просто так сказала. Я так боялась все время. За маленькую, за ее мать, за эту участливую женщину с хутора. За нас».
Мы сидим под деревом и ждем, когда закончится дождь и рассветет. И ждем. В деревне кричит петух. Любовь? Иногда цена слишком вы