Заезжать к Гоше домой я не стала. Одета я удобно. Косметика, зонт, деньги с собой. Я решила ехать на автобусе. В 14.00 автобус отъехал от вокзала, благо деревня Черемуха располагалась на расстоянии семи часов по пути следования автобуса. Удобно устроившись в кресле, я доспала то время, которое потратила ночью на размышления. Настроение у меня было хорошее. Я выспалась. План с Виталиком сработал. Антон почти в разводе, все складывается неплохо, если абстрагироваться и забыть о разных неприятностях. В 21.10 я вышла в Черемухе – об этом известил придорожный столб с надписью. На улице было уже темно, людей не было вообще – что-то я зачастила по деревням разъезжать, да еще в темное время суток. Безрезультатно побродив по деревне в поисках жителей, я решила обратиться за помощью в какой-нибудь дом. Выбрала наиболее освещенный и принялась стучать в калитку. Тут же во дворе залаяла собака. Вышла женщина и закричала на нее:
– Тьфу на тебя, чертова псина! Чего брешешь?!
– Извините! – закричала я, пытаясь перекричать хозяйку и ее собаку, – не могли бы вы мне помочь? Я ищу Павлова Ивана.
Калитка открылась. Вышла миловидная пожилая женщина:
– Вы кто? – спросила она.
– Я корреспондент из Москвы. Ищу Павлова Ивана.
– Поздненько вы что-то…
– Да так получилось. Сказали срочно выехать и найти Павлова Ивана. Вот мое удостоверение.
Женщина даже не взглянула на него.
– Ванька нужен, оно и понятно. Пойдем, покажу его дом.
И она в чем была, в том и пошла со мной. Пока мы шли, она говорила:
– К Ваньке ты не первая приезжаешь. Вот молодец мужик, без устали трудится, – сказала она и захихикала.
Где трудится, почему к нему приезжают, почему она смеется – я не понимала. Мы подошли к большому дому. Тетенька что есть духу закричала:
– Ванька, открой! Это я, Захаровна. К тебе гости.
После ее крика залаяли все местные собаки. Шум стоял невообразимый. Через несколько минут вышел хозяин дома, примерно сорока лет.
– Чего ты разоралась, Захаровна, на ночь глядя?! Всех детей перебудишь, – пожурил он ее.
– Так к тебе тут опять корреспондентка, аж из Москвы!
Он посмотрел на меня:
– А! Ну проходите, поздновато вы что-то.
– К вам что, часто корреспонденты приезжают? – спросила я.
– Так он же наша местная знаменитость! Ты ж должна знать, – ответила вместо него Захаровна, – у него аж тринадцать детей. И почти все двойняшки.
– Но постойте, мне нужен Павлов Иван.
– Так он же и есть – Иван Павлов, – сказала Захаровна.
– Да. Это я, – подтвердил многодетный отец.
– Что-то я не очень понимаю. Павлов, которого я ищу, в ссоре убил свою жену около тридцати лет назад.
– Так ты к «деду Ивану»? – спросила Захаровна.
– Я уже и не знаю. Я думала, что здесь один Павлов Иван.
– Ха, смешная! Так у нас Павловых тут почти полдеревни живет. Одних Иванов две штуки, не считая детей, – опять захихикала Захаровна, – а знаменитый только один, вот этот. Да, Ванек?
– Да ладно тебе, Захаровна! Давай я корреспондентку к «деду Ивану» отведу. Нужно фонарь взять. Там столбов нет, темно. А у него свет никогда не горит, он как филин бродит в темноте.
– Давай возьми, Ваня. Я с вами пойду.
«Что-то количество сопровождающих быстро растет. Скоро вся деревня сбежится», – подумала я.
Иван сходил за фонариком, и мы тронулись в путь. Без фонаря нам точно было не дойти. Из центра деревни мы свернули в глухую улочку, где не то, что освещения, даже домов не было. Вернее, виднелись какие-то полуразрушенные строения, но их вид только пугал. Кажется, люди давно покинули свои жилища. Но нет! Одно такое строение было обитаемым. Забора вокруг него не было, света в окнах тоже. Иван подошел к двери и постучал.
– Дед Иван! К тебе гости из Москвы, – прокричал он.
Через время послышалось шарканье, и дверь отворилась.
– Кто это? – спросил хриплый старческий голос.
– Это я, тезка твой, Захаровна и корреспондентка из Москвы.
– Что надобно? – спросил голос.
Все повернулись ко мне.
– Поговорить о ваших детях.
– Тебе все-таки этот Ванька нужен, раз ты о детях хочешь поговорить. У деда Ивана нет детей, – сказала Захаровна.
– И не было? – спросила я.
– Пока жена не померла, был сын, – проскрипел дед Иван.
– А дочь?
– Дочь – да, была. Но вы проходите. Чего в дверях топтаться?! – пригласил «дед Иван».
Мы вошли в дом. Дед Иван включил свет. Но лампочка была такой слабой, что мало отличалась от керосинки, которая освещала другой знакомый мне деревенский дом. Мы сели за простой строганый стол. Дед Иван сел напротив меня. Я рассматривала его: щеки впалые, лицо сморщенное, глаза прищуренные, спина сутулая, тело худое. Определить возраст этого человека было сложно. Я решила, что опять попала не к тому Павлову. Он сидел молча, видимо, ожидая моих объяснений.
– Я, собственно, вот по какому делу, – начала я. – Ваш сын умер…
– Сергей? – спросил дед Иван.
– Да. Почему вы уточняете? У вас что, было несколько сыновей?
– Нет. Сын был один, но я ведь почти не знал его. Может, вы ошиблись?
– К сожалению, нет, – ответила я.
– Как сложилась его жизнь? – спросил дед Иван.
– Трудно сказать. После интерната он был преуспевающим человеком. А потом сбил на машине девушку и попал в тюрьму.
– Что за судьба! – воскликнул «дед». – Повторил мой путь!
– Вы сколько отсидели?
– Полный срок, мне впаяли будь здоров, на всю катушку – двадцать пять годков. Вся жизнь за решеткой прошла.
– Почему вы не искали детей?
– Как тебя зовут? – обратился ко мне дед Иван.
– Настя.
– Настя, я отсидел так много, что мне пришлось заново учиться жить на воле. На это ушло много времени. А сейчас я совсем больной, почти слепой, ноги не слушаются, сил нет до магазина дойти. Я узнал, что Сергей до совершеннолетия жил в тридцать восьмом интернате, в Одинцовском районе. Но он ведь давно оттуда уехал. Ему сейчас тридцать четыре года должно быть. Нужно ездить искать, а я такой немощный, что сил нет, нет сил…
– Да, я понимаю. А дочь?
– Чья? – почему-то спросили оба Ивана и Захаровна.
– Ваша, Анна, – объяснила я.
– Почему Анна? Мы не успели ее назвать, – сказал дед Иван.
– Значит, ей дали имя в детском доме, – предположила я.
– Этого не может быть! Наша дочь умерла через три дня после рождения.
– Да ладно!.. А кто тогда жил в детском доме под именем Павлова Анна Ивановна?
– Может, это Ксюшкина Анна? – спросила Захаровна.
– Я вообще ничего не понимаю! О чем она говорит? – недоумевал дед Иван.
– Теперь уже и я ничего не понимаю! – возмутилась я. – У вас была дочь? Где она?
– Да. Дарья родила девочку, но она только три дня прожила. Так это еще до Сергея было.
– Кто такая Дарья? – спросила я.
– Жена моя покойная.
– Которую вы убили?
– Не нарочно. Случайно. Я не хотел.
– Дочь была?
– Была!
– Как звали?
– Никак. Не успели назвать. Она умерла через три дня после рождения, – объяснил мне дед Иван как слабоумной.
– Кто тогда с Сергеем в детдоме жил? – спросила я у этого странного «деда».
И вновь Захаровна:
– Может, это Ксюшкина Анна?
– Кто такая Ксюша? – я начала закипать.
– Погоди, Ульяна Захаровна, я сам расскажу, – остановил ее «дед»… – Дарья – моя покойная жена. Ксения – наша соседка, тоже ныне покойная. У Ксении был муж Павлов Иван, и мы крепко дружили. Шутили иногда, что нашим бабам можно мужьями меняться, так как имена и фамилии наши одинаковые. Какая им разница? Дарья моя была нрава сурового (Захаровна закивала). Ей такие шутки не больно нравились, а Ксюшка смеялась. Ксюшин Иван мне как брат был. Хороший был человек, безотказный. У них «Запорожец» имелся, так он завсегда мог отвезти куда надо, привезти, что попросишь. Жаль его!
– Он, так понимаю, тоже умер? – уточнила я.
– Да. В него клещ в лесу вцепился. Дело вроде привычное. Никто и внимания не обратил, а у него сначала руки неметь начали, ноги отнялись, потом говорить перестал. Мы спохватились, а уже поздно было. Даже до больницы его не довезли. С тех пор Ксюшку точно подменили, загоревала баба, с лица сошла. Больно смотреть на нее было. Дочь у них была совсем маленькая, чуть больше года. Вот ее Аннушкой звали. Мне их жаль было. Я ходил к ним, дрова рубил. Чинил, ежели что ломалось, крышу латал. А моя Дарья как с цепи сорвалась. До смерти Ивана вроде все нормально было, а тут прям возненавидела Ксюшу. Как приду от них – она меня поедом ест: «Чего, мол, к ней таскаешься? Она своего мужика угробила, теперь на чужих зарится». И все в том же духе. Наверное, Дарья чувствовала, что Ксюша мне всегда нравилась. Характер хороший у нее, ласковый, незлобливый. Раньше посмеяться любила и песни попеть. Я на Дашкины упреки внимания не обращал. Знал, что с Ксюшей у нас только соседские отношения. Виноватым себя не чувствовал. Только оказалась права моя Дарья: согрешили мы. Я дрова рубил, топор упал да обухом по ноге ударил. Да так шибко, что я стоять не мог. Ксюша меня до дома дотащила да в кровать уложила. Холодный компресс прикладывала, лист капустный. Ухаживала за мной. Моя Дарья никогда такой не была, и что-то в моем сердце всколыхнулось. Так мне и себя жаль стало, и Ксюшку бедную, прямо слезы навернулись. Обнял я ее, поцеловал. А она, ласточка моя, так ко мне и прильнула. Я и про ногу забыл, такое на меня накатило, никогда до тех пор похожего не испытывал. В общем, в тот день все и произошло – еле оторвались друг от друга, так нас разобрало. Ксюша, понятно, по мужику изголодалась, а для меня весь мир перевернулся. Пришел я домой. Дарья моя посмотрела на меня и, видно, что-то такое необычное почуяла, потому что такой скандал устроила – крыша поднималась. Тут уж я не выдержал. После Ксюшиных ласк, ее кротости Дашкин вечный ор уже невмоготу терпеть стало – я оттолкнул ее и на улицу пошел. Посидел немного возле сарая, покурил. Слышу – Серега плачет, а Дарья не отзывается. Захожу – а она на полу лежит, а из головы кровь течет. Кинулся к ней, а она уже не дышит. Получилось, что убил я Дарью. Сам к участковому пошел и все рассказал. Утром меня забрали. Потом сказали, что Ксюша руки на себя наложила. Наверное, решила, что и она виновата в смерти Дарьи. Мне и Ксюшину смерть зачли, как будто я ее довел до самоубийства, а я был как в туман