Нам обеим по семнадцать лет. Она старше меня всего на пару минут, но гораздо более зрелая, чем я, и выступает в роли лидерши, поэтому порой создается впечатление, что нас разделяет много лет.
Внезапно Нинева вскидывает голову, и на ее шее тревожно звякает колокольчик. Элси рядом с нами шарахается в сторону, напрягает шею и с силой натягивает веревку.
– Стой смирно, дура, – хлопает ее по боку Джек.
Эту корову она действительно любит. Элси вновь бьет ногами, вскидывая их высоко, будто пони, поэтому моя сестра хватает подойник, чтобы не пролить молоко. Но Элси все не успокаивается и мечется туда-сюда, будто надеясь таким образом освободиться.
– Что это она так переполошилась? – спрашивает Джек, и в этот момент воздух прорезает пронзительный, сиротливый звук.
От него в моей голове проносятся картины кораблекрушения, холодного тумана и океана. «Русалка», – думаю я, на ум приходят строки стихов, но тут же становится стыдно от собственной глупости. Какие русалки могут быть в пустыне? Не говоря уже о том, что их вообще нет.
Звук повторяется еще пронзительнее и сиротливее, чем раньше, хотя еще минуту назад это казалось невозможным. Крик безудержной тоски.
– Это что, призрак? – едва слышно шепчет Джек.
– Замолчи, – говорю я, радуясь, что ничего не сказала о русалках вслух. Потом вижу, как она напугана – в лице в тусклом багряном свете сарая ни единой кровинки.
– Если он, то это просто здорово, – решительно заявляю я, потому что призраками мы просто одержимы. Одержимы! По вечерам, когда гаснет свет, мы распаляем свое воображение, шепотом рассказываем страшные истории и гладим друг дружку по руке, от чего кожа трепетно покрывается холодной гусиной кожей. Обезглавленные женщины, обреченные возлюбленные, холодные туманы, хватающие руки и одинокий руль на погруженной во мрак автомагистрали. Мы ничуть не сомневаемся, что относимся к числу ранимых душ, наделенных даром видеть призраков, и полагаем, что постоянно бы их лицезрели, будь они здесь. Но если по правде, то чувствуем себя от этого далеко не лучшим образом.
Во дворе метет метла. Что-то грядет. Я как живую представляю ее в багряном закатном свете. Ее бледные, мертвые ноги приминают рисовую стерню, в пыли волочится ветхая, изодранная в клочья юбка, рот, издающий этот протяжный, жуткий вой, превратился в букву О с рваными краями. Это женщина, я это знаю. Знаю, и все.
Словно в ответ на мои мысли вой повторяется вновь. Я прикладываю к ушам ладони, но улавливаю лишь биение собственного сердца. А поскольку лучше от этого не становится, тут же их отнимаю.
– Она все ближе, – шепчу я Джек. – Думаешь, по нашу душу?
– Я тебя ей не отдам, – говорит сестра.
Но костяшки ее пальцев, сжимающих повод Элси, белые как мел. Обе коровы теперь пришли в возбуждение, каждая бодает головой. С глухим стуком Элси опрокидывает подойник, и по цементному полу в бетонную канавку течет жирная молочная река. Джек недовольно рычит и ставит ведро обратно. Молока мы потеряли не очень много.
Пронзительная песнь привидения вдруг обрывается и сменяется тихим всхлипом. Потом вновь раздается жалобный вой.
– Похоже на собаку, – говорит Джек.
– Вряд ли, Мия отвела всю свору в западный загон.
Бродить по Сандайлу псам запрещено. Но вой доносится вновь. Действительно похоже на собаку, но ни на одну из тех, которых я знаю.
Пронзительный вой псиного призрака повторяется вновь и тут же сменяется рычанием. Сказать, большой он или нет, озлобленный или напуганный, не представляется возможным. До него может быть как десять ярдов, так и три. Пустыня умеет шутить со звуками. Слышно какое-то движение, шелестит приставленная к стене сарая метла. Может, вихрь, а может, крупное тело, подкрадывающееся все ближе, наворачивающее вокруг дома все новые и новые круги. Что это – ветер, с воем носящийся меж досок сарая, или тяжелое дыхание зверя, который вдыхает наш запах, раскрыв огромную пасть?
– Пойду посмотрю, – говорит Джек, велит мне знаком остаться, а когда я машу головой, отчаянным жестом хватает стоящие у стены грабли.
Мы осторожно выходим в безмолвный зной, настолько палящий, что даже цикады и те застыли в полном молчании.
Я замечаю его первой – рыжеватое пятно, прячущееся в ощетинившемся колючками кустарнике за сараем. Дергаю за рукав Джек, которая поворачивается столь стремительно, что я чуть не падаю. У нее белое как полотно лицо, губы сжались в тонкую линию. Она готова дать отпор любому противнику, кем бы он ни был. Встает между кустами и мной, затем тихонько заводит меня за свою спину. От этого я чувствую себя в большей безопасности, хотя и не понимаю, что даже Джек может сделать против воющего собачьего призрака.
– Не двигайся, – велит она, – стой на месте.
А сама идет на пронзительный звук.
– Всего лишь щенок, – говорит Джек, с грохотом опуская на землю грабли. А сама дрожит так, что дребезжат их зубцы. – Но что здесь делает койот?
– Должно быть, учуял запах молока, – громким от облегчения голосом говорю я.
– Не подходи близко, – опять предупреждает она. Но он совсем еще маленький.
Койот запрокидывает назад голову и издает тот самый душераздирающий вой. Я осторожно подхожу ближе. Теперь вижу, чем он отличается от собаки. Густая, гофрированная шерсть и дикий блеск в глазах, в которых слишком много золотистого цвета. Коричневато-красная морда, на голове двумя щитками торчат уши. Шерсть достаточно короткая, чтобы увидеть в ней уйму клещей. Койот рычит на меня и скалит зубы, похожие на иглы из слоновой кости.
Джек тихонько оттаскивает меня назад.
– Я просто хочу посмотреть, – вру ей я, потому что в действительности мне не терпится взять этого пушистого койотика на руки и крепко к себе прижать. Вот было бы круто!
– Где-то рядом, Роб, может быть его мама.
Но я вижу, что ей тоже хочется его погладить. Лицо у нее становится острое, как у ведьмы, как и каждый раз, когда в ее душе к чему-то пробуждается живейший интерес.
– Давай отнесем молоко в дом, – предлагает она.
Путь обратно домой кажется ой каким неблизким. Мы представляем за собой поступь тяжелых лап, жаркое дыхание и челюсти, способные перемолоть любую кость. По нашим трепещущим спинам вверх ползет страх, от торопливых шагов из ведерка расплескивается молоко.
Фэлкон на кухне помешивает суп. Кастрюля такого размера, что в ней поместится даже маленький ребенок. Народу в Сандайле всегда полно. Мы готовим бочонками, галлонами, квартами и фунтами. Только много лет спустя я неожиданно для себя поняла, что жарить и варить можно на одного-двух человек.
Говорить мы с Джек начинаем хором. Фэлкон ждет, склонив набок голову и глядя на нас лучезарным взглядом.
– Скорее всего, его бросила мать… может, даже умерла…
– Он совсем один…
– Мы ему нужны!
Фэлкон поднимает руки и говорит:
– Спокойно. Если завтра днем он все еще будет здесь, а мать так и не объявится, то тогда… пусть у нас будет одним больше. Договорились?
– Договорились, – отвечаем мы с Джек, потому что никогда с ним не спорим.
На кухню входит Мия. Она носит мягкие одежды, которые красит сама, от нее исходит изумительный аромат земли и цветов. Брови ее как птицы в зимнем небе, глаза темные, яркие и глубокие. Куда бы она ни пошла, после нее всегда остается частичка ее сияния. Стоит ей слегка дотронуться до моей головы, как это прикосновение помнится еще очень долго.
Когда Мия переступает порог, Джек поворачивается к ней спиной и, стиснув зубы, сверлит взглядом стену.
– Сходи к Павлу, – говорит Мия отцу, – он в круглой комнате.
Лицо Фэлкона принимает огорченный вид.
– У него сегодня очередной день воспоминаний, – продолжает Мия, – а говорить со мной, как тебе известно, он не станет. К нам что, забрел койот?
– Щенок, – запинаясь, отвечаю я, поскольку Джек по-прежнему пялится в стену.
– Где-то в заборе, должно быть, появилась дыра. Надо бы ее заделать, пока не стемнело. Пошли туда Павла, когда он выплачет все слезы.
С этими словами она выходит под палящие лучи солнца.
Мы с Джек берем Фэлкона за руки и по очереди дергаем, как делали всегда, когда были маленькие. Он при этом крутится туда-сюда, как волчок. Теперь мы и сами для таких игр староваты. Но порой так здорово немного вернуться в детство.
– А нам можно с тобой к Павлу? – спрашивает Джек.
– Можно или нет? – хором вторю ей я.
– Можно? Можно? Можно?
Фэлкон дергается, вырывает, наконец, руки, побежденно поднимает их и говорит:
– Хорошо! Завязывайте со своими пытками. Может, вам удастся его немного взбодрить.
Вместе с Фэлконом и Джек я направляюсь в комнату Павла, из которой доносятся его рыдания. Он все время плачет. Мне никогда этого не понять. Взрослый человек, может сам принимать решения и уехать отсюда по первому желанию.
Стеклянный купол крыши пронзают солнечные лучи, превращая круглую комнату в цирк с сотканной из света ареной (мне не доводилось бывать в цирке). Павел сидит лицом к стене. Будто ищет уголок, чтобы спрятать в нем свое лицо, но как раз углов здесь и нет. Джек дрожит, широко распахнув глаза. Звук чем-то напоминает завывание того призрака-койота.
Когда Фэлкон касается его плеча, Павел бросается ему на грудь и говорит:
– Никогда не смогу себе этого простить! Никогда!
Его лицо превратилось в лоснящееся месиво. Мы все обнимаем Павла и успокаиваем его, пока он не перестает плакать.
Сандайл напоминает небольшую деревушку, выстроенную по принципу концентрических кругов. Главную усадьбу окружают гостевые домики, как фургоны в историях о первопроходцах. За ними тянутся теплицы и сараи для скота. Внешний круг образован лабораториями, прячущимися за кактусами, словно чтобы отбить посторонним охоту туда входить. А за ними, вдали от всех кругов, одиноко расположились загоны для собак.
Самым значимым комплиментом, которым может наградить человека Фэлкон, является слово «любознательный». Через ранчо постоянно проходит немалый поток людей. Являются поговорить с Фэлконом и Мией. Тот круглый год реализует в Сандайле программу предоставления жилья нуждающимся. Поработать в теплицах или потрудиться над электроникой для собак съезжаются студенты из Йельского, Гарвардского, Брауновского, Принстонского и Массачусетского технологического университетов. Фон из взрослых, не представляющий никакого интереса. Нам с Джек даже в голову не приходит запоминать их имена. Раньше эти гости гладили нас по голове и называли самыми замечательными. Теперь уже нет. Как я заметила, прекратили пару лет назад. Особенно нас стали обходить стороной парни. Нам такое отношение подходит идеально. А то раньше это жутко раздражало.